Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 7)
Настала наконец пора, что царь Иван Васильевич сам обратился к папе и отправил (1580) в Рим своего гонца Шевригина, хотя более уже пятидесяти лет туда не приходили послы из России. Царя вынудила к тому несчастная война с польским королем Стефаном Баторием. В письме своем, которое представил папе Григорию XIII Шевригин, царь уверял, что желает иметь союз и постоянные сношения с Римским владыкою, как и со всеми христианскими государями, просил примирить его с Баторием и для этого прислать в Россию своего посла, давая обещание, что по заключении мира с Польшею обратит свои силы вместе с другими государями против турок, а о вере, о соединении с Римскою Церковию, вопреки ожиданиям папы, не сказал ни слова. Но Григорий XIII не захотел упустить такого благоприятного случая для распространения католицизма и послал в Москву не обыкновенного посла, какого просил царь, а ученейшего богослова иезуита Антония Поссевина, саном пресвитера, чтобы он прежде всего повел дело с царем о вере и о соединении его с Римскою Церковию, а потом уже постарался примирить его с королем польским. Антоний, посетив сначала Батория в Вильне и благословив его на бранные подвиги, приехал к Ивану Васильевичу, находившемуся тогда с войском в Старице, 18 августа 1581 г., был принят с чрезвычайными почестями и представил письмо папы и дары: крест с распятием, четки с алмазами и в богатом переплете книгу о Флорентийском Соборе. Папа писал, что весьма рад иметь союз с нашим государем и содействовать примирению и союзу его с королем польским, чтобы потом направить соединенные дружины христианских властителей против неверных, но что есть еще другой союз, важнейший, союз религиозный, о котором он, папа, как глава Церкви и наместник Христов преимущественно должен заботиться и который всего более он желал бы иметь и с государем России, для чего и посылает ему книгу о Флорентийском Соборе, которую просит прочесть с особенным вниманием, и отличного богослова Антония Поссевина, которому просит верить во всем. Царь Иван был очень доволен прибытием папского посла, дозволил по просьбе его италианским купцам торговать в России, иметь при себе своих священников и совершать обряды своей веры, хотя и примолвил: "А церквей римских в России не будет, как и прежде не бывало", обещал объявить послу свое мнение и относительно соединения вер, но прежде желал, чтобы Антоний отправился к Баторию и расположил его прекратить войну и заключить мир с Россиею. Когда мир действительно был заключен, благодаря, впрочем, не столько стараниям Антония, сколько храбрости царских воевод и войска, защищавших Псков и почти истребивших полчища Баториевы, Антоний прибыл в Москву с полною надеждою повести теперь дело и о соединении Церквей. Сначала он домогался, чтобы царь хотя однажды выслушал его наедине, но бояре объявили (18 февраля 1582 г.), что это невозможно, что о таких важных делах царь никогда не рассуждает без своих ближних людей, что всяк ревнует о своей вере, хвалит ее и при разговорах о ней могут произойти противоречия, брань и затем вражда. Антоний отвечал, что надеется не подать повода к ссоре, разговаривая с таким государем, и согласен вести с ним беседу и при его сенаторах, если он того желает. Тогда назначен был день (21 февраля), в который Антоний с тремя иезуитами явился в тронную государеву палату, где сидел уже царь, окруженный множеством своих бояр.
Царь сначала повторил Антонию то же, что говорили ему прежде бояре, и советовал лучше не начинать речи о вере, опасаясь, чтобы в жару прений не произнесть чего-нибудь неприятного и тем не повредить дружбе, какая теперь у него, великого государя, с папою, и с цесарем, и с королем польским. Затем прибавил: "Видишь, мне уже 51 год, недолго остается жить, и не годится переменять ту веру, в которой я воспитан. Настанет день Суда, когда Бог рассудит, наша ли вера истинная или латинская. Впрочем, я не запрещаю тебе, как посланному папою Григорием XIII для защиты римской веры, исполнять твой долг: можешь говорить, что считаешь нужным". Тогда Антоний сказал: "Светлейший государь! Из всех великих милостей, тобою мне оказанных, самая главная та, что ты позволяешь мне говорить ныне с тобою о важнейшем предмете. Знай же, что верховный первосвященник вовсе не нудит тебя переменять древнейшую веру греческую, которую проповедовали святые отцы и законные Соборы, напротив, убеждает тебя, чтобы ты узнал и понял ее, какою она была, и удержал лишь то, что осталось от нее целым в твоих владениях. Когда ты сделаешь это, то уже не будет Церкви Западной и Восточной, а все мы будем едино во Христе и не станем уклоняться от ваших храмов, богослужений, священников, которые будут тогда правильно совершать таинства Божии. Не удивляйся, что святой отец предлагает тебе это: его побуждает к тому пастырский долг заботиться о Церкви Христовой. Да ты и сам писал к нему, чтобы утвердил союз твой и дружбу с прочими государями христианскими для одоления неверных, а ничем так прочно не можешь соединиться с христианскими государями, как единством веры. Ты сам писал к королю Стефану Баторию, что это единство веры признали на Флорентийском Соборе греческий император со всем Востоком и Русским митрополитом Исидором. Ты сам сказал, что католики и люди римской веры свободно живут в Московском государстве по своей вере... Если сомневаешься в деяниях Флорентийского Собора, потребуй подлинные писания греческих отцов из Царьграда или от наших греков, и я покажу тебе из них истинную веру, или позволь мне извлечь для тебя главнейшие свидетельства греческих отцов из той книги о Флорентийском Соборе, которую я принес тебе. Если ты соединишься верою с папою и всеми государями, то при содействии их не только будешь на своей прародительской отчине - в Киеве, но и сделаешься императором Царьграда и всего Востока". Государь отвечал: "О вере я к папе не писал да и с тобою не думал говорить о ней, чтобы не причинить тебе чего неприятного, и потому, что мой долг - заправлять мирскими делами, а не духовными. Если ты говоришь о вере, ты прислан на то от папы и сам поп, а нам без благословения митрополита и всего освященного Собора говорить о вере непригоже. Впрочем, знай, что мы веруем не в греков, а во Христа. Что же до Восточной империи, то Господня есть земля: кому захочет Бог, тому и отдаст ее. С меня довольно и своего государства, других и больших государств во всем свете не желаю". О Флорентийском Соборе и о соединении с другими христианскими государями для прогнания турок царь ничего не сказал, но вновь обещал, что дозволит латинским купцам в России иметь своих священников и исполнять свои обряды, только не дозволит строить латинских церквей.
Несмотря, однако ж, на отказ царя беседовать о вере, Антоний начал умолять его, чтобы он высказал свои мысли по этому делу. Царь: "Мы приняли христианскую веру с самого начала христианства, когда апостол Андрей приходил в наши страны и отсюда отправился в Рим, потом при Владимире она еще более у нас распространилась. Таким образом, в одно и то же время, когда вы в Италии приняли христианскую веру, приняли ее и мы, но у нас она сохранилась неповрежденною доселе, а в римской вере ныне семьдесять вер, как ты сам говорил мне в Старице". Антоний: "В Риме всегда пребывала та вера, которую проповедали вначале Петр и Павел, за нее потом почти триста лет проливали кровь свою преемники Петра, а последующие, хотя и жили в более покойные времена, сохранили ее неповрежденною среди всех треволнений. В Риме не семьдесять вер, а одна, семьдесять же и еще более ересей пошли от Лютера, и все они прокляты". Царь: "То хорошо, что папы проливали кровь свою за веру Христову. Ибо Христос сказал: Не убойтеся от убивающих тело, душу же не могущих убити". Антоний: "Вот и я пришел в Московию смело во имя Божие, а других посылает папа в Индию и в другие страны света, и они переносят все за имя Христово". Царь: "Написано: Шедше, научите вся языки, проповедите Евангелие всей твари. Когда совершали это все апостолы, ни один из них не был больше другого, а от них пошли епископы, архиепископы, митрополиты, в том числе и наши". Антоний: "Прочих апостолов Христос послал на проповедь с одинаковою властию, но одному Петру дал то, чего не дал им, - ключи Царства Небесного и поручил утверждать братию и пасти своих овец. Если и происшедшие от других апостолов епископы сохраняют свою власть, не тем ли более должно сохранять ее седалище Петра, которое и врата адова не одолеют и которое пребудет до скончания века по обетованию Христову?" Царь: "Мы признаем Петра и многих святых пап - Климента, Сильвестра, Агафона, Льва, Григория и других. А последующие затем папы - какие они преемники Петра? Живя нечестиво, с такою же ли властию они седят на седалище Петра?" Антоний: "Без сомнения, с такою же, потому что они постоянно следовали Писанию, канонам и учению тех древних пап, которых и вы признаете. А что до нравственности, то сила таинства и управление Церковию, предоставленное папам, зависят не от жизни людей, но от непреложного установления Христова. Да и не все то правда, что говорят про пап отделившиеся от Тела Христова... Ты, конечно, законный наследник князя Владимира святого и его преемник что ж, если бы кто вздумал отвергать твою наследственную власть или твоих предков ради того, что они совершили что-либо по немощи человеческой? Разве не следовало бы такого обличить, не говорю - подвергнуть наказанию?" Эти слова взволновали царя, и он, почти поднявшись, сказал: "Знай, что папа не пастырь". "А если не пастырь, - отвечал Антоний, - то зачем же ты посылал к нему о твоих делах, и разве ты и твои предместники не всегда называли его пастырем Церкви?" Тогда царь вышел из себя, вскочил с места, и все думали, что он поразит Антония своим жезлом, но царь только сказал: "Тебя, верно, мужики на площади научили говорить со мною, как с мужиком".
