Константин Зноско - Исторический очерк Церковной унии. Ее происхождение и характер

Иосиф Семашко родился в селе Павловке Липовецкого уезда Киевской губернии 25 декабря 1798 г., т.е. в тот день, в который двести лет назад папа Кли­мент VIII утвердил буллой унию, провозглашенную на Брестском униатском Соборе 9 октября 1596 г. Дед Семашко, Тимофей Семашко, был униатским священником еще при польском владении и за при­верженность к русским чуть не попал на виселицу. Отец и мать его были униатами, жили в несколь­ких шагах от православной церкви и хотя сами не посещали ее, но по праздникам и воскресным дням посылали туда своего сына, который после возвра­щения рассказывал родителям все, что он слышал в церкви, и какие там читались Апостолы и Еванге­лия. Первоначальное воспитание Семашко получил в доме своего отца, который, владея 50 десятинами земли, занимался чумачеством, т.е. возил в Крым хлеб, а из Крыма— соль, или с Дона, пока в 1811 г. не был рукоположен в униатские священники. Вспо­миная свое детство, Семашко в своих записках рас­сказывает о сне, который однажды видел его отец. Снилось отцу, что он вел своего сына, т.е. его, Иоси­фа, за руку по чистому безграничному полю к како­му-то уединенному зданию. Перед ними открыли дверь в первую и вторую залы. С открытием третьих дверей перед их глазами показались пышные па­латы, одна другой великолепнее, наполненные людьми чем дальше, тем, по-видимому, более зна­менитыми. Но в эти двери и далее пустили только его, малютку, перед отцом же его двери закрылись. Когда отец Иосифа, после окончания им гимназии, отправлял его в университет, то вспомнил этот, по его мнению, пророческий сон и на прощание сказал: «Помнишь, сын мой, пустое, безграничное поле — это жизнь, которую ты получил от меня; дверь в пер­вый зал — это домашнее воспитание, второй зал — гимназическое учение; то и другое ты получил от меня; в третьи двери мне уже за тобой не последо­вать. Ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам». И предвещенное во сне сбылось. Будучи от природы любознательным, Иосиф Семаш­ко еще в отроческие годы прочитал Библию три раза и знал ее содержание; найдя же в библиотеке своего отца некоторые исторические книги, прочитал их с таким вниманием, что изучил по ним римскую и ан­глийскую историю. Как малоросс, он любил пение, которое в Малороссии неразлучно связано со всяки­ми семейными торжествами и со всякими домаш­ними и полевыми работами. Особенно он любил цер­ковное пение, находя в нем высокое духовное наслаждение. Десятилетним отроком он был опре­делен в Немировскую гимназию и после ее оконча­ния поступил для дальнейшего образования в глав­ную семинарию при Виленском университете, в которой воспитывалось 34 католических и 16 униат­ских воспитанников. Живя в главной семинарии среди латинян, не мог он не поддаться влиянию то­варищей и начальства, пропитанных насквозь польско-католическим духом. Но это увлечение ско­ро прошло, как только в его руки случайно попа­лись сочинения, изданные в Австрии и направлен­ные против злоупотреблений папской власти. Чтение их отрезвило его, и из семинарии он вышел не только без всяких предубеждений против Пра­вославной Церкви, но и с сильными предубеждени­ями против Римской. Между студентами семинарии тогда все русское не только презиралось, но и изго­нялось. Взять в руки русскую книгу считалось великим преступлением и даже предательством. И вот однажды, как рассказывает в своих записках Семаш­ко, товарищ его Антоний Зубко (впоследствии епис­коп) достал как-то номер старинного журнала «Улей», и они стали вдвоем просматривать его в классе до прихода учителя. Какой поднялся шум, когда увидели это студенты. «Разве такие нам нуж­ны священники, кричали они, которые... сочувству­ют России!» И они должны были немедленно спря­тать журнал. Этот тлетворный, антирусский дух, пропитавший духовную атмосферу семинарии, Се­машко не коснулся. Он только побудил его глубже вникнуть в те ненормальные и крайне несправедли­вые отношения, какие установили поляки по отно­шению к русскому народу. Обладая недюжинными способностями и отличаясь к тому же образцовым усердием к изучению наук, Семашко в 1820 г. окон­чил курс высшей семинарии первым магистром и получил назначение в Луцк в качестве кафедраль­ного проповедника и профессора богословия в та­мошней семинарии. Желая посвятить себя служе­нию Церкви и своему народу, он, отказавшись от семейной жизни, принял сан безженного иподиако­на, а вскоре и диакона, и был назначен местным епис­копом Иаковом Мартусевичем заседателем Луцкой консистории, где хорошо познакомился с консистор­скими делами. На 23 году жизни он был рукополо­жен в сан священника и после смерти официала Гачевского стал заведовать всеми консисторскими делами. Так как консистория вела переписку с граж­данскими властями только по-русски, Семашко при­нялся за изучение русского литературного языка и вскоре основательно его усвоил. В 1822 г., на 24 году жизни, иерей Семашко назначен был асессором (за­седателем) второго департамента (униатского) Рим­ско-католической коллегии в Петербурге. Изучая униатские дела, он был поражен теми злоупотреб­лениями, которые царили в департаменте в обиду Униатской Церкви и в пользу католицизма. Делами департамента заведовал в то время прокурор колле­гии Крыжановский, фанатический католик, кото­рый, действуя безапелляционно, направлял все по­ступающие туда дела во вред унии и в угоду католицизму, и если что и делал для унии, то только в пользу базилиан, получая за это от них большие деньги. Особенно подействовало на него дело о на­сильственном присоединении к Римско-Католической Церкви 20 тыс. униатов. Со вступлением Семаш­ко в департамент произволу прокурора положен был конец. Современники Семашко рассказывают, что когда он являлся в общее собрание коллегии (униа­тов и латинян), то приводил в смущение находящих­ся там представителей латинства, так как был тверд и непреклонен в защите униатов, требуя для них справедливости, и побивал своих оппонентов знани­ем законов.

Пребывая в Петербурге, Семашко имел случай познакомиться со многими православными образо­ванными людьми, читать разные богословские и ис­торические сочинения и в конце концов убедился, что православие сохранило в себе чистоту и неприкосно­венность учения Апостольской Церкви без всяких добавлений и нововведений и что Униатская Церковь стоит на ложном пути и много утеряла из своей первобытной чистоты после отделения от Восточной Церкви. Знакомство же по делам Униатской Церкви с тактикой латинян привело его к тому убеждению, что борьба Униатской Церкви с такой властью, как Рим с иезуитами, напрасна, ибо Рим никогда не сдер­живает своих обещаний и обязательств, и поэтому от него нельзя ожидать справедливости, — и он искал выход из этого положения. Посещая часто Православ­ные церкви, он наслаждался чудным богослужени­ем и пением и сравнивал все это со страшным запус­тением в Униатской Церкви. В России он видел по деревням хорошие каменные церкви, крытые жестью, с возвышавшимися колокольнями, и сравнивал их с разваливающимися Униатскими церквами, о кото­рых никто не заботился, да и разрушение их многим было желательно. И вот, задавал он себе вопрос: за­чем униатам, гонимым теми, кто завел унию, кото­рая стоила столько крови, держаться гонителей, же­лающих ее уничтожения? Где та Русь, которая, пребывая в единении с Апостольской Церковью, от­личалась истинно христианским благочестием? Где ее храмы, в которых она спасалась? Ответ был один. Они или разрушены в унии без следа, и на их месте построены великолепные костелы, в которых прокли­нается вера униатских предков, или стоят еще, убо­гие, ожидая той же участи, ибо обладатели их нахо­дятся на перепутье с тяжелыми думами — быть или не быть? Сравнивая великолепие православного бо­гослужения и глубокий смысл его обрядности, он с грустью замечал, что униатская обрядность дошла в своем приближении к латинству до нелепостей; сам же народ, ища исхода из этого нелепого положения, все более и более запутывается в иезуитских сетях. Голос совести подсказывал о. Иосифу, что такое при­ниженное положение западно-русских униатов про­должаться долее не может, и он искал для них выхо­да. Тот же голос подсказывал ему, что для униатов не представляется иного выхода, как только возвратить­ся к вере своих предков и опять войти в ограду той Церкви, из которой они выступили или по своей тем­ноте, или под влиянием насилия. Такие мысли при­ходили Иосифу Семашко, когда он заседал в Римско-Католической коллегии, наблюдая, как она издевалась над униатами и приводила их в преддверие Римской Церкви. Видя народ свой послушным лжи и рабски покоряющимся дикому произволу своих врагов, воз­горелся он святой ревностью освободить его от этого рабства. Чтобы такое святое дело провести в жизнь, нужна была большая осторожность, так как у него не было еще надлежащей опоры, и поэтому хранил он пока свои замыслы глубоко в своем сердце, объявляя их только близким друзьям своим. Но вот блеснул для него луч надежды, что уже наступил рассвет для его открытой работы. На русский престол вступил им­ператор Николай Павлович (1825—1855), который сра­зу дал почувствовать католикам и латинскому духо­венству, что он близко принимает к сердцу униженное положение униатов и что время произвола и тайной пропаганды для латинян миновало. В 1826 г. импе­ратор издает распоряжение, запрещающее католикам строить каплицы (часовни) в местах православного населения, и тем устанавливает преграду одному из способов распространения среди православных като­личества, ибо такие каплицы всегда устраивались с целью пропаганды. А в 1827 г. император Николай издал именной указ, который имел весьма важное значение для Униатской Церкви. Этим указом пове­левалось: а) в базилианские монастыри принимать только униатов, и притом хорошо знающих сла­вянский язык и чин греко-восточного богослуже­ния; б) немедленно доводить до сведения императо­ра о всяком лице, вновь поступившем в базилианский орден; в) основать, где нужно, училища для приготов­ления униатского юношества к духовному званию. В то время как обнародование этого указа на католиков произвело удручающее впечатление, так как его пер­выми двумя статьями католикам закрывалась возмож­ность вступать в базилианский орден, — униатов об­радовало. В особенности этот указ ободрил Иосифа Семашко. Он понял, что русское правительство ста­новится на сторону угнетаемой Униатской Церкви и желает спасти ее от окончательной латинизации, и посему решил, что уже наступило время, когда он открыто может высказать свои предположения отно­сительно дальнейшей судьбы Униатской Церкви. Вскоре для этого представился ему удобный случай. В ноябре того же 1827 г. ему пришлось посетить ди­ректора департамента духовных дел Карташевского по делу о совращении униатов Волынской губернии в католичество. Семашко яркими красками изобразил Карташевскому страдания униатов от латинских наси­лий и просил спасти их от поглощения латинством или, по крайней мере, облегчить их участь. После заду­шевной беседы с Семашко Карташевский высказал по­желание, чтобы Семашко составил о положении Униатской Церкви докладную записку. Возвратившись домой, Семашко немедленно принялся за ра­боту, и через три дня записка была представлена Кар-ташевскому. В записке этой Семашко, высказывая бла­годарение за Высочайший указ, ограничивший влияние католиков на униатское монашество* изло­жил всю историю унии и все коварные поступки Рима и иезуитов, которыми они уничтожают Униатскую Церковь, а вместе с тем указал и на средства, какими можно спасти от латинизации 1500 униатских при­ходов. Вот какие меры предложил Семашко: 1) вмес­то униатского департамента основать самостоятель­ную, независимую от Католической Греко-Униатскую коллегию; 2) вместо 4-х униатских епархий оставить две — Белорусскую и Брестскую, или Литовскую; 3) Полоцкому епископу дать викария, с тем чтобы он председательствовал в местной консистории; 4) унич­тожить кафедральные капитулы и ввести соборное духовенство; 5) вместо римских дистинкторий ввес­ти наперсные кресты; 6) улучшить содержание и уве­личить права консисторий; 7) сыновьям духовенства представлять, при увольнении из духовного звания, право поступать в военную и гражданскую службу; 8) увеличить содержание семинарий, учредить при мо­настырях низшие училища, прекратить отправление униатских воспитанников на римско-католическую се­минарию при Виленском университете и переиме­новать Полоцкую семинарию в академию.