Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)

Взял я и образочек. Он ссыпал в пакет мелочь и сказал:

— Не подумайте, что это пойдет на плохое, я со дня смерти жены не пью, это пойдет на вечный двигатель.

Я посмотрел в его темные немигающие глаза:

— Зачем же тратить деньги на утопию, лучше на еду.

— Еще один Фома неверующий! — воскликнул он. — Да у меня шесть проектов вечного двигателя! И не говорите мне о трении, я его убираю, и вовсе не за счет подшипников.

— Но убрать трение невозможно, это же азбука физики.

— У меня в основе не физика, а биология. Я развожу биологических бацилл движения. Двух видов — весомых и невесомых. Сейчас делаю невесомых бацилл реактивных. Им трение не угрожает.

— Хорошо. Вы можете показать хотя бы один проект, самый простой? — попросил я.

— И этот в соавторы! — объявил он в пространство. — Ну хорошо, я согласен. Поможете пробить стены Комитета по делам изобретений, будете соавтором.

— Согласен, — весело сказал я, но споткнулся о его прямой взгляд.

— Уж бочку-то с водой вы найдете? — спросил он.

— Найду.

— И пружину?

— А зачем? Ну найду.

— Поставите бочку на пружину, в пружине стержень, на нем поршень, верхняя бочка давит на поршень, поршень по пути вращает колесо и выдавливает воду. Дойдет до конца, пружина поднимает бочку без воды в исходное положение, по пути она наполняется, и весь принцип.

— Это невозможно, — решительно сказал я.

— Почему? Аппарат мой построен на основе природы, — кто же может противостоять законам природы? Смотри: поршень идет вниз самовольно, а вверх принудительно. И это называется что? Работа.

— Может быть, я бы на схеме понял, — попросил я, — может быть, ты нарисуешь? Пойдем ко мне, я тут рядом.

— А участковый к тебе ходит?

— Нет. Я не постоянно тут, у одной бабки временно снимаю.

— А икона есть в доме?

— Есть.

— Приду. Приготовь бумагу и карандаши. Но чтоб тайно. А то участковый мне не верит. Я испытывал вечный двигатель, тоже на воде. Из-под крана. Когда участковый пришел, двигатель работал. Весогруз ходил как маятник. Он не тронул, пошел за свидетелями, а у меня трубка лопнула, вода разлилась, а он трех привел. — Без паузы, и в той же тональности он продолжал: — Я и лодку изобрел. Чем глубже, тем быстрее идет. Выходит из воды и летит над чем угодно. Авторство скрыть не удалось, дошло до генерального конструктора. Он посмотрел — и тоже как ты: «Это же вечный двигатель, о, я боюсь!»

— Как тебя зовут?

— Степан, — отвечал он. — Цыгане назвали, а свое имя не могу говорить, узнают потом.

— Степан, вот мой дом. — Я показал на дом, где снимал боковушку. — Буду ждать. Чай поставлю.

— Обедня отойдет, и приду, — пообещал он.

Вскоре он пришел, перекрестился, снял пальто, а свой портфель, севши на стул, зажал между ног. Все на нем: и пиджак, и рубашка, и брюки — было чистым и крепким. Я об этом потому упоминаю, что он похвалил мой закуток, а о себе сказал, что живет в подвале из милости дворника.

— Не похоже, чтоб ты ночевал в подвале.

— Там воды много, стираю. И трубы горячие, быстро сохнет.

Я угостил его картофельной похлебкой, положив перед ним две ложки на выбор, деревянную и железную. Он ел железной, но ел плохо, а все говорил и говорил:

— В чем причина долголетности? Не надо создавать в организме излишнюю теплоту. И не надо потеть. Пот выедает волосы на голове, и даже лошадь стареет. А лошадь рассчитана на сто лет.

— Но как не потеть? А как работать?

— Как? Начались перегрузки — встать. Возьми старушек — умный народ. Ходят спокойно, теплоту берут из внешнего мира, свою берегут. Свою энергию для тепла не расходуют. Ноги озябли — кладут грелку. Но если женщина полная, как ей быть? Не бегать ни в коем случае, не курить, в еде не ограничиваться, тут нужно другое, — и через два месяца будет как пружинка.

— А что именно ей делать?

— Но я же изобрел, — отвечал он, и безо всякой последовательности, не рассказав ни мне, ни полным женщинам, как им похудеть, похвалил картошку в моей похлебке: — Такая же была в Сасово, я хотел там жить, но не было прописки, поддали в милиции под скулу, с этой стороны зубов нет, и в живот. Отвезли в Мичуринск, во вшивый спецприемник, держали два месяца. Начальник входит по утрам, на руках злая собачка. Он ее гладит: «Ну что, хотите работать?» Я говорю: «Да кто же не захочет от такой жизни?»

Работа человеку не полезна, — тут же сказал он, принимаясь за налитый мною чай, — полезно только одно — чертить в конструкторском бюро. Я за шесть лет все теории раскидал, дошел до того места, где остановился Исаак Ньютон. Пошел дальше; взялся за твердые и мягкие металлы, за соленые жидкости…

Не знаю, как кому, а мне слушать его было интересно. Я не перебивал.

— Меня отнесли к тунеядцам, а некоторые — к больным. Я больным быть не могу, я изобрел здоровье. Но никто этого не понимает, что больных нет, все здоровые, только разные. Ребенку сразу дается большая голова и под ее управлением растет остальное тело. У мозга есть свои выходы в космос и своя невесомость внутри черепа.

— А как обучать?

— Начинать с вопросов: почему мухи просыпаются в одно время, почему? Птицы улетают почему? Инстинкт или Божья воля? Могли бы и не петь нам, букашек можно есть и молча. Почему фокус света солнца разный? Я люблю природу, но вначале надо дать бой чиновникам. На эту тему я записал мысли на магнитофон, — кому отправить? К ним же и попадет.

— Еще налить чаю? — спросил я.

Он подумал и кивнул. Пока я наливал, он говорил:

— Надо было с детства прицепиться к государству, а я шел своим путем и остался без паспорта. Тут и цыгане играли роль. — Он принял чашку с чаем и, размешивая сахар, вдруг предложил мне: — Вот возьми и кинься во Вселенную и дай по ней напрямик лет двести со скоростью света, и что?

— И что? — спросил я.

— Попадешь в постоянную температуру. А Вселенная, ну это теперь все знают, бесконечна, лети и лети. Только мозг может все обогнать. Ты вот подумай, что достиг края Вселенной. Подумал?

— Подумал.

— Но нет же края. А мозг достиг.

Подделываясь под его рассуждения, я спросил:

— Значит, и ты достиг края?

— Достиг. Но на краю я снова подумаю. Вот посмотришь — пройдет два-три триллиона лет, и Земля расколется на несколько живых планет, для того и живем. Мы рождены, чтоб делать почву. Больше от нас космос ничего не просит, в космосе почва не рождается. Мы себя выращиваем, используем водород и кислород и увеличиваем землю. Только не надо сжигать себя. Вырежь кусок почвы — вся живая, а мы на ней сжигаем. Я дошел до высшей конечности материи — не надо сжигать результатов жизни. На горелом не вырастет, а на кладбище растет.

Меня он ни о чем не расспрашивал и моих вопросов не ждал, а сам все говорил и говорил. Можно было подумать, что он чокнутый, когда его завихривало, но взгляд его был ясен, и если его мысли были сбивчивы, то есть как-то не сопрягались милиционеры, паспорт и космос, то внутри каждой отдельной мысли была своя логика, причем совершенно понятная, и если спорная с нашей точки зрения, то бесспорная по его мнению. Вот он отодвинул чашку, перекрестился после еды и продолжал:

— Жил я нормально, цензурно, нецензуры на заборах не печатал. Ведь ты же не скажешь, что я из табора, сразу заметно по моим мыслям. Цыган интересует конский базар шесть раз в неделю. За лошадь ребенка отдадут. У них к детям силовое понятие. И вины нет, а ходил в шишках. — Вдруг он строго посмотрел на меня: — Мысли мои не пропадают, они у других как пар испаряются, а у меня закреплено за счет рефлексов. — И сразу без перехода спросил: — Что такое свет? Что перед тобой? Кислород? Мы живем как в прозрачных чернилах, в них можно двигаться только со скоростью света, не больше, подумай сам. Со скоростью света в свете. Подумал? То-то… А что такое вера? Вера — это свободное мышление. А что такое квартира? Это заблуждение от климата. Возьми Африку — зачем им отопление и зачем им разводить зверосовхоз для мехов? Не надо квартир, надо убрать мороз, но никто же меня не слушает.

— Я слушаю.

— Потому что мыслящее существо. А вот убрать твои мозговые клетки, их аннулировать, и будешь как чурка: мать родная в камеру зайдет — и не узнаешь.

— А можно узнать твое полное имя?

— Меня в таборе звали Степан Дунаев.

— Ты вроде не похож на цыгана.

— Украли. В милиции украли, — уточнил он и вернулся к теме разума и изобретений: — Я изобрел такое — вот ты идешь, я на тебя навожу свой тепловой луч и отражаю на свой экран — и вижу твои мысли, возбуждаю твою память — и вижу твое прошлое. Вообще памятей много, мозг такой, что в него все можно впихнуть, всю продукцию институтов, ни одна ЭВМ столько не выдержит. В мозгу есть такие клетки организма, их хоть к железу привари — жить будут. Но мозг один, вот что не продумано. Вот человек пьет, его голову присоединить к непьющему туловищу, и тело запьет. А как не пить? Надо принять постороннюю энергию и ходить шагом.