Ольга Михайлова - Молния Господня
Неожиданно в дверях появилась головка малышки Дианы. Это сестра Леваро, синьора Тристиано, возвращаясь с рынка, уступила настоятельной просьбе племянников. В последнее время Элиа стал уделять малышам больше внимания, водил гулять и баловал подарками. Слова донны Мирелли, хоть он и не признался бы в этом, больно задели его. В прошлое воскресение повёл детей на устроенные у мыловарни карусели и проторчал там почти до ужина. Нашёл в собрании книг Джеронимо детские сказки - и рассказывал их Джанни и Диане на ночь. Дети чуть оттаяли и потянулись к нему, но во Вианданте продолжали видеть ангела. Они стали частыми посетителями Трибунала, просиживая у инквизитора часами. Писцы ошеломлённо взирали, как глава Священного Трибунала обряжает юного Джанни Леваро в свою алую мантию, учит основам ведения следствия и умению с первого взгляда по обожженной коже, мутным глазам и повадкам определить и безошибочно классифицировать ведьму, работать с уликами и допрашивать свидетелей.
Дальше - больше. Инквизитор разучил с малышкой Дианой старинную песню венецианских гондольеров - баркаролу "Volontà del cièlo" "Воля небес", и они вдвоём звучно распевали её в комнате канонистов. Тюремщики и денунцианты переглядывались, Пирожок тихонько, слегка фальшивя, подпевал, но умолк, когда племянник Фельтро - длинноносая канцелярская крыса Джулиано Вичелли - неожиданно подхватил рефрен высоким и чистым тенором, изумив и Джеронимо. А спустя несколько дней трио превратилось в квартет: к ним присоединился Тимотео Бари, обладатель густого баса. Правда, Вианданте, как ни старался, не мог освоить распространенное здесь тирольское пение, рулады, скачки на широкие интервалы, переходы от грудного низкого регистра к высокому фальцетному ему не удавались. Он утешился тем, что и Элиа тоже не сумел за двадцать лет этому научиться. С этим надо родиться, успокаивал он себя. Но оказалось, что Джулиано от своего соседа Иоахима Геделя выучился. Вианданте оторопел, - но все равно оказался бессилен.
Постепенно расширился и репертуар, включив в себя несколько canto popolare и la sòlita mùsica - народных песенок и старинных баллад, среди которых были даже сицилиана и тосканская риспетто. Прохожие с изумлением косились на окна Трибунала, откуда то и дело неслись аккорды старой кантаты "Sógno segréto" - "Сокровенная мечта" и популярной среди столичных римских кругов песенки "Amóre a prima vista", авторство которой приписывалось Петрарке, а на самом деле принадлежало перу некоего Филиппо Ландино. По мнению Луиджи Салуццо, глава Трибунала запросто мог бы сколотить состояние, создав музыкальную академию, наподобие Флорентинской.
Здесь, к слову, можно отметить и изумление трентинских пополанов, когда на ещё октябрьском празднике урожая, перед началом традиционной ярмарки, Вианданте, одетый в мирское, наблюдая за народными плясками ремесленников, носящихся в ритме стремительного сальтарелло, ломбарды и венецианского фриульского танца форлана, в ответ на провоцирующий возглас хозяйки городской таверны Никколозы: "Ведьм ловить-то он может, а вот спляшет ли тарантеллу?", молча встал и под яростные гитарные аккорды, треск кастаньет и удары тамбурина отплясал так, что толпа просто оцепенела. На вопрос Элиа, где он научился так танцевать, Вианданте пожал плечами и сказал, что он генуэзец, - словно это всё объясняло. Леваро тогда отметил, что у него самого на половине этого неаполитанского танца неизбежно сбивается дыхание, на что инквизитор с известной долей язвительности проронил, что иным лунатикам надо меньше по ночам шляться да на баб растрачиваться.
Элиа искоса взглянул тогда на начальника, но ничего не ответил.
Кстати, в тот день дочка Никколозы Чекко молоденькая красавица Элиза, застенчиво улыбнувшись, робко подошла и подарила ему розовый бутон. Вианданте, опустив глаза, взял цветок, по-монашески благословил девушку, но, вернувшись к себе, швырнул его в растопленный камин. На вопрос Элиа, что он делает, рассказал историю своего монастырского собрата Оронзо Беренгардио. Прекрасный проповедник, умный и красноречивый, он однажды принял цветок от одной красотки из знатной болонской семьи дельи Энаро. Он оставил цветок между страниц требника. С того дня потерял покой. Приступы похоти были столь сильны, что он просил и Дориа, и братию молиться за него, а сам катался по земле, постился неделями, избивал себя бичом - ничего не помогало.
- Ты полагаешь, его околдовали?
- Нет. Я видел, как всё произошло. Не хочу быть судьёй брату своему, мы дружили, но когда он взглянул на девицу, он просто возжелал её, как Давид - Вирсавию. Все остальное - следствие блудного помысла, а не колдовства. Привыкли мы на баб пенять, а ведь порой - сами-то хороши... - философично заметил инквизитор, помешивая кочергой дрова в камине.
Элиа долго молчал, но всё же решился задать мучивший его вопрос.
- Но как можно не возжелать хотя бы одну женщину? Неужели ты сам никогда не искушался? Ведь любовь...
Джеронимо перебил его.
-О, здесь важно вовремя принять меры. Допускаю, что ты не помнишь, Элиа, спор Разия и Диоскоридом Педанием о том, находится ли причина любовной болезни в мозгу или в печени... Или помнишь?
Прокурор твердо отрёкся от подобных знаний. Не знал он эту языческую ересь и знать не собирается. Инквизитор одобрил его неведение, но заметил, что одно дело - дебаты глупцов, и совсем другое - исцеление упомянутого недуга.
- Не можешь же ты, дорогой Элиа, не знать о двух прямо противоположных методах лечения страдающих названной болезнью, которые я, к слову сказать, считаю одинаково целительными. Это метод Аэция, который всегда начинал с охлаждающего клистира из конопляного семени и растертых огурцов, после чего давал болящему легкую настойку из водяных лилий и портулака, в которую он бросал щепотку размельченной в порошок травы Ганея. Результативен и метод Гордония, который в пятнадцатой главе своей книги "De amore" предписывает колотить пациентов по брюху - пока они не испортят воздух... Есть и простые домашние средства - например, кварта молока с солёными огурчиками...
Отхохотав, Элиа с укором посмотрел на друга.
- Джеронимо...Я же серьёзно...
Тот невесело усмехнулся.
-Чего ты пристал ко мне?... Искушение искушению рознь... Я не девственник. Но мой опыт вложил в меня неприятие женщины. Прочувствованное наслаждение было кратко и не затронуло меня выше чресел, смрад пота и похоть слились в отторжении. Как только мне в голову приходит мысль о женщине, память мгновенно воскрешает передо мной то, о чём и вспоминать не хочется. А если порой вдохнёшь... тот... памятный запах - мутит. Я же тебе говорил, что хотел прибить донну Лотиано. Но это целомудрие - дар Господа, я ничем не заслужил его. Изменяет естественное влечение Бог в том, кто всеми зависящими от него средствами докажет искреннее желание чистоты. Тогда Дух Божий прикасается духу человеческому, который, ощутив Его прикосновение, весь всеми помышлениями устремляется к Богу, утратив сочувствие к предметам плотского вожделения. Весьма важно хранение тела, но одного этого недостаточно. Нужно очистить душу от мечтаний и ощущений сладострастных, как то заповедал нам Спаситель. Преподобный Исаия Отшельник говорил, что блудная брань усиливается от празднословия, тщеславия, многого сна, от украшения себя одеждами и от пресыщения. Избегай оных. - Джеронимо опустил глаза, и веки его едва заметно дрогнули. - "И нашёл я, что горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце её - силки, руки её - оковы...".
- Её звали ... Бриджитта?
Вианданте поморщился.
- У тебя хорошая память... Я вспоминал её однажды...
Элиа покачал головой.
- Не однажды... Ты часто повторял это имя в бреду. И всегда с эпитетами carógnа, canàglia и tròia...
- Да, тварь, мерзавка и шлюха... Потерять чистоту! Мне было всего четырнадцать. Знаешь, я не так давно, - пробормотал он в неожиданном для него самого порыве откровенности, - видел сон...Я был в своём инквизиционном облачении, в пурпурной мантии, и я ...- Джеронимо едва не задохнулся, - я поймал её на каком-то шабаше... Приговорил к смерти. Её возвели на костер, там был Подснежник... я отослал его и сам поджёг дрова. - Он с трудом перевёл дыхание, - Боже, какое это было упоительное наслаждение...- Вианданте помолчал, потом всё таки проговорил, - со мной произошло - правда, во сне - то же самое, что у тебя с Вельо... Каясь, я простоял потом ночь на коленях. Но иногда я спрашиваю себя, случись всё наяву... попадись она мне сейчас... - Империали яростно вонзил ногти в ладони... - "Кто соблазнит одного из малых сих..." Жернова мало... Но иногда я думаю, что надо простить. Я должен был сам устоять. Отмщение греховно. Но случись всё наяву, искус был бы иным, и я бы не устоял, - черты его страшно исказились. - Я бы её сжёг.
Элиа вздрогнул. Для него самого женщины были наслаждением и болью, блаженством и мучением, отрадой и отравой. Чего было больше? Он не знал. Элиа помнил, как страстно волновался ещё отроком, с прерывающимся дыханием подглядывая за купающимися веронками, как после, рано преодолев барьер отроческой невинности, сходил с ума по женщинам... Брошенный искоса взгляд, взмах ресниц, нежность кожи и нежный лепет журчащих женских голосов опьяняли его, будоражили плоть и вспыхивали огнём в крови. Элиа был чувственен и страстен, менялся от женщины к женщине, умел в каждой найти жемчужину, с годами обрёл и силу, и опыт, в кругах местных горожанок, и он знал это, имел репутацию прекрасного любовника. Женщины дрались за право провести с ним ночь, ему строили глазки, игриво прыгали на колени, позволяли заглядывать за корсажи и в глазах каждой был призыв - и обещание трепетного и упоительного наслаждения... Ему пришлось самому пробивать себе дорогу в жизни, что выработало в нём умение приспосабливаться, но в постели это умение, дар почувствовать и ублажить каждую давали огромное преимущество перед другими мужчинами. Его ревновали женщины, ему завидовали мужчины. Мог ли он сохранить верность жене? Он всем сердцем любил Паолу, преданную и нежную, но искушался поминутно. Она любила и прощала всё - ведь он всегда возвращался, и видела, что все его связи никогда не затрагивали его сердца, и душой он был предан ей. Ближе к сорока он стал охладевать, и она надеялась, что муж успокоится. Элиа никогда не пренебрегал супружескими обязанностями, был заботлив и нежен, но тут его выделил Гоццано, должность прокурора открыла ему доступ туда, к тем женщинам, о которых он раньше мог только мечтать. Первые связи несколько разочаровали: высокопоставленные донны в постели становились вульгарными шлюхами, он же откровенный разврат не любил. Но потом увидел Лауру... Эта последняя, обернувшаяся такими скорбями связь, опустошила сердце и истерзала душу укорами совести. Он потерял семью, осиротил детей, остался в пустыне духа.
