Станислав Сенькин - Совершенный монастырь. Афонские рассказы
Теперь она знала, что это за огонь.
Это было пламя вечной любви.
«Брак лакерды»
— Пьем водку, пьем ром, а в Россию не пойдем, — старец Никанор карульский очень любил эту шутку, потому как полагал, что Третий Рим навсегда пал, несмотря на пророчество старца Псковского монастыря Филофея. Он не хотел возвращаться домой и в узком кругу любил говорить: «Где хорошо — там и родина».
Никанор официально принадлежал к Русской Православной Церкви Заграницей и люто ненавидел «красных» попов, почти так же, как Иуду. Может быть, даже больше, потому как последний, по мнению старца, не до конца понимал, что он делает, а эти предатели, зная истину, пошли на сделку с коммунистическим сатаной.
После публикации в Америке дневника его духовного отца Феогноста, в котором старец раскрывал секреты умного делания, к Никанору потянулись русские эмигранты, желавшие помочь ему и другим оставшимся на горе старым монахам выжить. Эмигранты привозили спиртное, сутаж для плетения четок, одежду, деньги и покупали у стариков духовную литературу. Вырученные средства помогали старцам хоть как-то перебиваться и не умирать с голоду.
Отец Никанор жил здесь очень давно. Он был так стар, что как-то видел в Петербурге святого царя Николая на военном параде, о чем всегда охотно рассказывал своим посетителям. На Афон он попал весьма необычным образом.
Нынешний схимник Никанор был когда-то рядовым Захаром и воевал в рядах русской армии. Первая мировая война занесла его на Балканский полуостров, где он сражался в составе 2-й Особой пехотной бригады против болгар, присоединившихся к германской коалиции. Он всегда с особенным чувством вспоминал тот давний разговор со своим сослуживцем, умершим несколько лет назад здесь же, на Святой Горе. Разговор, который заставил их покинуть линию фронта.
Шли бои в Македонии — спорных землях трех балканских государств. Солдаты давно не мылись, не могли как следует поесть и поспать. Прекрасная горная природа давно уже перестала радовать взор, брынза и орехи приелись. Солдаты грезили о родных лесах и полях. Огромный хребет Шар-Планины казался им горой смерти.
В тот день они лежали в грязном окопе, сжимая в руках винтовки. Вокруг стоял сырой туман, скрывавший все вокруг. Моросил дождик, медленно превращавший глину под ногами в скользкое месиво.
— Слушай, Антип, а что это болгары поперли против нас, не мы ли их спасли от турков?
— Да мы, кто же еще, Захар! Спасли «братушек» на свою голову, а они нам здесь свинцом отплачивают. Мне наш поручик объяснил: братья сербы захотели себе Македонию взять, а болгары считают эти земли своими и плевать им на панславянское государство, которое сербы выдумали. Вот и стали болгары союзниками немцев. Из-за какого-то каменистого куска земли, где ни картошки не посадишь, ни пшеницы не посеешь, весь сыр-бор и вышел. Славяне, христиане православные бьют друг друга, как какую-то лютеранскую немчуру!
— Да болгары никакие и не славяне! Зря мы их вообще освободили.
— А кто же они тогда?!
— Поручик говорит, что сущие турки.
— Турки? Надо же! А лопочут почти по-нашенски.
Редкие пули свистели в воздухе, и русские солдаты лениво заряжали свои винтовки и стреляли в направлении невидимого противника. Никто не хотел воевать и наступать — просто палили бесцельно с обеих сторон, потому что таков был приказ.
— Слушай, а зачем убили этого Хфердинанда?
— А Бог его знает, — Захар вглядывался в туманную даль, надеясь хоть что-то разглядеть. — Антип! У тебя махорка еще осталась?
Захар с утра выпустил уже шесть пуль и законно считал, что на сегодня воевать хватит.
— Давай, брат, подсмолим дыхалку, — сослуживцы сели на дно окопа и скрутили две «козьих ножки».
— Ты, Захар, слушаешь агитаторов?
Даже на южном фронте революционные идеи уже пустили свои побеги, и больше всего привлекал солдат лозунг: «Штыки в землю — и по домам!».
— Я думаю, брат, они, хоть и подлецы, во многом правы: на кой нам сдалась эта война?
— Война-то она, конечно, никому уже не нужна. А вот отец Епифаний говорит, что агитаторы эти — слуги самого дьявола. Правда, он и Керенского не жалует. Тот тоже, вроде, безбожник.
Захар вновь зарядил винтовку, поднялся и выпустил пулю вдогонку усиливающемуся ветру.
— Да уж! Бога эти нечестивцы точно не признают. А что же мы тогда воюем за такое правительство?
— А куда пойдем, Антип? Домой, к Керенскому? Так за дезертирство расстрел полагается.
Солдаты скрутили из листов полкового устава еще по одной «козьей ножке» и снова задымили.
— Может, в монахи подадимся? Мы же почти у самого Афона.
— Ахфона? Это Святой Горы, что ли?
Антип был курянин и произносил букву «ф» как «хф», что всегда смешило его друга.
— А что, мысль хорошая.
С этого момента друзья стали планировать побег. Через неделю они на золотой рубль, который Антип хранил на всякий случай, купили недельный запас продуктов и пошли по направлению к греческой границе. Многие мытарства пришлось им перенести, прежде чем добрались они до Святой Горы! Но дело того стоило — Захар дожил до глубокой старости, став схимником с именем Никанор и даже почитаемым в Америке и Европе православным старцем.
Но вначале все было непросто. Солдаты поселились в скиту Крумица, что находится почти рядом с Уранополисом, и прожили там три года. Захару не нравилось, что здешние монахи почти не молились, а только работали и ели.
— Почему вы не учите нас творить Иисусову молитву? — как-то раз пристал он к самому скитоначальнику. — В Добротолюбии даны указания, что настоящий монах должен изучить художественную молитву. Это, так сказать, цель всего монашеского пути. А мы только работаем, словно миряне. Даже мясо едим, а в Добротолюбии написано, что…
Отец Дорофей, скитоначальник Крумицы, не любил настырного послушника. Осторожно, пытаясь не выказать неприязни, старый иеромонах пытался вразумить бывшего солдата:
— Ты только думаешь, Захарка, что ищешь истину, но на самом деле твое не очищенное от мирских страстей сердце желает быть отличным от других монахов. Неужели думаешь, что ты, который еще вчера позорно бежал с фронта, курил махорку и пил вино в кабаках, умней и опытней нас, которые уже состарились на Горе? Как будто только ты понял смысл Добротолюбия, а другие отцы слепы? — Дорофей на секунду задумался. — Такой же горделивый дух был и у имяславцев. Их даже пришлось изгнать с Афона при помощи войск, настолько они ослепли в своем безумии. Так что помни: основа монашеской жизни не молитва, а послушание. Делай, что тебе говорят и, Бог даст, войдешь в Царствие Небесное.
Пожилой скитоначальник благословил Захара и неторопливо пошел дальше по своим делам.
Но пытливого Захара не устроило такое объяснение. Через какое-то время он, оставив своего друга Антипа в Крумице, поселился в келье Иверской иконы Божьей Матери, в которой жил суровый старец Феогност. Келья находилась в самом суровом месте Афона — в скиту Каруля. Скит представлял собой прилепившиеся к скалам, похожие на ласточкины гнезда, домишки келий. Лишь сильные духом и телом могут избрать для жительства эти дикие места. От кельи до кельи можно добраться только держась за специальные цепи — иначе рискуешь сорваться в пропасть. Каруля взрастила немалое количество подлинных подвижников, одним из которых и был незабвенный старец Феогност.
Он был настоящим подвижником, но обладал при этом раздражительным характером и крутым нравом. Послушники у него не задерживались, только Захар, испытав непритворную любовь старца к молитве, все терпел и смирялся. В конце концов отец Феогност привык к нему, и они прожили вместе десять лет до самой кончины старца.
Отец Никанор принял от учителя схиму, келью и молитву, которой тот его обучил. Единственное, что послушник не мог перенять от своего старца, так это его терпимость к советскому государству. Когда Захар начинал хулить «красных» попов, Феогност обычно говорил: «Брак лакерды». Эта было одно из присловий в Иверской келье. Переводилось оно с турецкого как «плохие слова». Так подвижники контролировали друг друга, если кто-нибудь из них вдруг впадал в грех осуждения.
— Батюшка, причем здесь «брак лакерды», ведь в этом бесовском Советском Союзе уже нет Церкви: все верные претерпели мученический конец от красного дьявола. А те попы, которые входят в «московскую патриархию[2]» — это же настоящие еретики! Я сам видел журнал с фотографиями заседания их «синода»: в зале, обитом красной парчой, выступает «митрополит», начиная свою речь словами: «Как говорит наш великий вождь Иосиф Сталин», — а портрет этого безбожного вождя висит вместо иконы. Тьфу! Это же натуральное безобразие!
Старец, который мог придти в гнев даже из-за неправильно положенной вещи, с большим терпением объяснял своему послушнику:
