Григорий Дьяченко - ЯВЛЕНИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА ПОСЛЕ ЕГО ТЕЛЕСНОЙ СМЕРТИ
в) В дополнение к рассказанным случаям приведем еще два подобных случая праведной кончины по рассказу лица достоверного.
В 1860-х годах, пишет Пр. Ф-ий, в г. Владимире умирала благочестивая и многострадальная старушка, жена священника. Пред кончиною захотела она принять елеосвящение. Приглашены два священника с причтами. На особоровании маслом больная ирмосы канона повторяла пением за духовенством сама и все таинство приняла бодро. По совершении елепомазания священники (о. Максим В. и Н. Ф.) спросили бальную: как чувствуете себя? «В груди боль у меня прежняя,- отвечала она,- но на душе радостно, несмотря на болезнь. Часа за два до прихода вашего видела я вот здесь пред столом (стоявшим у дивана вольной) Божию Матерь и пред нею преп. Зосиму и Савватия». Спустя два дня по особоровании, благочестивая старица преставилась, удостоившись благодатного утешения, которое испрашивается в молитве к Богоматери в конец повечерия: «Предстани мне. Пречистая Дево, Богоневесто, Владычице, и во время исхода моего, окаянную мою душу соблюдающи, и темные зрачки лукавых бесов далече от нее отгоняющи».
Кстати, присовокупим заметку о кончине старца Парфения, замечательной по её времени. Под изображением известного многим подвижника, о. Схииеро, монаха Парфения (Киевской лавры, ближних пещер), начерчена подпись из записок покойного: «Буди благословен, преблагословен и треблагословен день благовещения Богородицы, несомненной моей надежды, отныне 1845 рока и до века. Аллилуиа! Неключимый раб, схимонах Парфений». Благочестивый и незабвенный старец записал эти слова для себя, для всегдашнего себе напоминания о чудесном явлении ему Пречистой Приснодевы, в самый праздник Благовещения ему бывшем. Замечательно, что и скончался он, много годов спустя после видения, в праздник Благовещения (см. «Душеполезн. чтен.» 1877 г., ноябрь).
3. Предзнаменования кончины людей из более близкого нам времени
а) «В пятидесятых годах в Москве заболела родная моя тетка Елизавета Петровна Смаллан, рассказывает г-жа Т. Пассек. Болезнь её сначала казавшаяся ничтожной, как-то странно развивалась. Ни на что не жалуясь, тетушка слабела и, наконец, слегла в постель. Лечил её друг нашего дома, известный медик, Константин Иванович Скологорской, один из лучших людей, человек добрый, религиозный. Болезнь тетушки с каждым днем усиливалась, наконец, больная стала впадать в бред и беспамятство. Видя её в таком положении, я однажды осталась у нее на ночь. Это было во время святок. Кровать тетушки в начале болезни переставлена была из спальни в гостиную, с которой она, как заболела, так и не вставала до кончины. У внутренней стены гостиной находился большой диван, на котором, с наступлением ночи, я прилегла, не раздеваясь. На другом конце дивана, прислонясь к подушкам, полулежала невестка моя, жена моего брата. Подле дивана на скамейке сидела молодая женщина Александра, находившаяся у тетушки в услужении, и горничная, девушка лет двадцати пята. Маша, дочь крепостного её человека, служившего у тетушки с самого её замужества. Между ними на стуле стояла свеча под зонтиком, чтобы не тревожить излишним светом больную. Больная была в бессознательном состоянии, временами бредила, временами стихала. Спать мы никто не могли и тихонько разговаривали. Из гостиной дверь выходила в залу, из залы в переднюю, оттуда в сени и на большой двор. Дом был деревянный, комнат в десять, одноэтажный. Улица тихая. Наступила минута, в которую мы все как-то смолкли и вдруг услыхали необыкновенно громкий стук в дверь, выходившую из сеней в переднюю. В этом стуке было что-то до такой степени странное, что мы невольно переглянулись.
– Кто бы мог придти в такую пору и стучать так сильно, – сказала я.
– Должно быть, приехал Константан Иванович, – сказала Александра – я пойду, посмотрю. – И отправилась.
Ждем, ждем, является Александра с изумленным, расстроенным лицом и говорит:
– Никого нет. Я вышла на двор, по двору ходит сторож, ворота заперты, на дворе нет никого. Спрашиваю сторожа, не приезжал ли кто, или не проходил ли кто к хозяевам, большой каменный дом которых находился в глубине двора. Сторож сказал, что он никуда не отлучался и во двор никто не приходил. Ночь стояла тихая, светил полный месяц. На дворе сильно морозило. Было ясно, точно днем.
Поговорили, потолковали мы и разместились по-прежнему. Но едва только немного успокоились, как такой же вызывающий стук, или, скорее, грохот в дверь, послышался из передней в залу, куда Александра бросилась, говоря:
– Константан Иванович.
PI тотчас же возвратилась бледная, расстроенная.
– Никого нет. Что это за стук? Ни в передней, ни в сенях нет никого.
Молча мы посмотрели друг на друга. Больная лежала без сознания, не открывая глаз, и временами произносила невнятные слова. Мы опять сели. Я и невестка моя прилегли на двух противоположных концах дивана, горничная уселась на скамейке подле нас, и только что у нас начался разговор, как над самым диваном раздался в карнизе такой оглушительный грохот, что мы моментально вскочили с дивана; казалось, карниз и потолок разрушаются. Другие также бросились со своих мест; все были бледны, у всех на лицах выражался ужас. Остаток ночи никто уже не ложился, к дивану мы боялись подступить. С наступлением дня тетушка пришла в себя, слабым голосом передала мне некоторые распоряжения и к обеду опять стала впадать в забытье. Одна из самых близких к тетушке дам подошла ко мне, говоря:
– Видите, близок конец. Хорошо бы заранее заготовить все, что надо, в чем положить. Вы бы съездили в город и купили. – И сказала, что купить.
Я немедленно отправилась, по пути на минуту зашла в свой дом – взглянуть на детей и кое о чем распорядиться. Но не прошло и четверти часа, как ко мне прибежали от тетушки и сказали:
– Не извольте ездить в город. Катерина Петровна поехала. Пожалуйста к нам.
Я тотчас отправилась. Вхожу во двор, меня поразил сильный запах ладана. В сенях, в передней, запах был еще сильнее.
– Верно все кончено? – спросила я вышедшую мне навстречу горничную.
– Нет еще, они не скончались, – отвечала она.
– Что ж это ладаном вы накурили?
– Да у нас ладана и в доме-то нет, – отвечала она. – А вот, как вы ушли, то по дому и далее по двору ладаном запахло, и сами не знаем, откуда этот запах взялся.
Я прошла в гостиную. По всему дому был сильный запах ладана. Тетушка лежала в агонии, с закрытыми глазами. Вскоре приехала с покупками Катерина Петровна, женщина глубоко верующая, и сказала мне:
– Видите, как тетушка страдает, а умереть не может. Вероятно, над нею тяготеет чье-нибудь неудовольствие или клятва. В нашей церкви есть молитвы, которые разрешают и примиряют.
– Очень хорошо, пригласите священника, – отвечала я.
Тотчас послали за священником. В углу спальни на маленьком столике затеплили небольшую восковую свечку. В комнате воцарилась глубокая тишина, несмотря на то, что было человек десять присутствующих. Слышалось только тяжелое дыхание умирающей. Вошел старичок священник с молитвенником в руках, благословил умирающую, стал перед образом и начал читать примирительные молитвы. Я слышала их в первый раз; они поразили меня глубиной
содержания и трогали душу простотой и искренностью любви. Чем долее читал священник, тем дыхание больной становилось тише. С последним словом молитвы, вероятно, примиренный дух её отлетел в вечность» [7] («Ребус» 1887 г. № 27).
б) Мисс Хатта Доути, 21 года от роду, старшая дочь м-ра Доути из Уэйланда, более года страдала страшным недугом, называемым в медицине чахоткой, но в постель слегла она не более, как за неделю до кончины. Я видел её ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, беседовал с ней о разного рода житейских предметах и вполне убежден, что она была психически нормальна, сохранила свои умственные способности до последних минут жизни. В религиозных вопросах она была до некоторой степени скептична и, как я слышал, не любила говорить о теориях, касающихся загробной жизни.
В продолжение утра 14 августа мисс Доути начала быстро угасать, и любящая мать ни на минуту от нее не отходила. Около полудня она, видимо, ослабела, и многочисленные друзья её собрались вокруг её кровати, каждую минуту ожидая её последнего вздоха. Обильный холодный пот покрывал все её тело, большие глаза сделались мутны, веки закрылись, губы и оконечности пальцев похолодели, как мрамор, и вскоре пульс остановился и дыхание прекратилось. Благодаря отчаянию и горю присутствующих родственников и друзей, думавших, что все уже кончено, никто не заметал по часам, сколько времени продолжалось это состояние. Но вдруг мисс Доути открыла глаза, провела несколько раз руками по лицу, приподнялась на постели и, обратя к матери испуганный взгляд, проговорила ясным, отчетливым голосом:
– Где я была, объясни мне, мама. Я ничего не понимаю. О, зачем я вернулась сюда! Я не хочу… не хочу…
