Славой Жижек - Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие
Письмо Жижека показывает: мысль всегда уже выхвачена, мысль всегда уже занимает место, уготовленное для других мыслей. Его тексты это — неистовое письмо, письмо, пытающееся догнать рвущиеся «на волю» мысли. Мысль прокладывает себе путь по одной из множества троп. Мысль разветвляется, но при этом всегда возвращается на волнующие идеологические магистрали. Мысль не ведет к одной–единственной плавной мысли, но разворачивает себя, разворачивается в направлении множественности. Начало каждой главы никогда не воспринимается как начало, а конец как конец. Это письмо — всегда уже продолжение, то письмо и есть мысль. Мысль, конституирующаяся в желании.
Мышление как процесс, главным образом бессознательный, опережает скорость вербализации. Археписьмо, как сказал бы Деррида, опережает письмо, откуда и возникает эффект погони торопливой речи за неудержимой мыслью. Более того, эффект этот может служить сигналом тревоги [28]. Несовпадение скоростей указывает и на травматическое конституирующее субъект неузнавание: «Дело не только в том, что мы должны вскрыть структурные механизмы, производящие субъекта как эффект идеологического неузнавания; но и в том, что мы должны четко осознавать неизбежность такого "неузнавания", т. е. смириться с тем, что доля иллюзорности является условием нашего исторического опыта… субъект конституируется неузнаванием» [4:10].
Общим местом стало то, что Жижек — чуть ли не единственный из признанных мыслителей современности, кто позволяет себе не только пересказывать содержание голливудских кинофильмов и трэш- романов, но и пересказывать анекдоты. Одни критики связывают этот прием с «восточноевропейской идентичностью» Жижека, позволяющей ему пренебрегать академическими традициями Запада. Другие критики говорят, что любовь к анекдотам связана не столько с Югославией, сколько с постмодернизмом. Сам Жижек говорит о том, что этот аспект его творчества — «символическая уловка»: «Я сам всегда относился к себе как к автору книг, чья избыточно и навязчиво "остроумная" текстура служит оболочкой фундаментальной холодности, оболочкой "машинного" развертывания линии мысли, которая идет своим путем с крайним безразличием в отношении патологии так называемой человеческой предупредительности. В этом отношении я всегда испытывал глубокую симпатию к Монте Питону, чей избыточный юмор также свидетельствует о глубинном отвращения к жизни» (17:viii]. Подчеркнем еще раз, теперь уже вслед за Жижском, это «движение мысли своим путем», это ее «“машинное” развертывание», а также отметим и то, что анекдоты, остроумие, шутки со времен Фрейда были и остаются свидетелями психоаналитической мысли. Обращение к анекдотам характерно и для Фрейда, и для Жижека, и для Лакана.
7. Лакан+
Стратегия анализа, избираемая Жижском, может быть названа «Лакан+». Жижек пишет о ней в своем предисловии к «Введению в популярную культуру через Лакана» [13]. Парой, ориентирующей такой подход может, например, служить формула «Кант + Сад». Анализируя эту статью Лакана, Жижек показывает, что «не Кант скрытый садист, а именно Сад — скрытый кантианец». Жижек сводит Лакана с самыми разными философами, кинорежиссерами, писателями: Хичкок и Лакан [12], Лакан и Нагель [4], Лакан» (Тарковский + Маркс) [5]… В целом, т. е. в некоем редуцированном виде Жижек определяет свой методологический подход как Лакан + немецкая классическая идеология: «Моя деятельность основывается на полном принятии понятия современной субъективности, разработанного великими немецкими идеалистами от Канта до Гегеля… Сердцевина всего моего предприятия заключается в стремлении использовать Лакана в качестве привилегированного интеллектуального оружия, чтобы сделать вновь актуальным немецкий идеализм» [17:ix].
Предельно важно то, что речь не идет только о формуле Лакан + Кто–То–Другой. Присутствие в тексте Лакана это уже Лакан+. Иначе говоря, другим Лакану всегда уже является «сам» Лакан. Можно говорить о том, что в текстах Жижека обнаруживаются «Лакан + Лакан» и «Лакан — Лакан». Основанием подхода Жижека к Лакану является одновременное чтение различных его текстов, относящихся к разным периодам, поскольку «единственный способ понять Лакана — обратиться к его работам как к работам в развитии, как к настойчивым попыткам ухватить все то же неуступчивое травматическое ядро» [16:173).
8. Анализ
Итак, стратегема «Лакан +» может быть названа привилегированной в анализе Жижека. Что же он анализирует при помощи этой стратегемы?
— Произведения (массовой) культуры; и цель этого анализа — сделать свои идеи более понятным и доступными как для читателя, так и для себя самого [16].
Мы начали предисловие с того, что «основной» вопрос Жижека — условия субъективации. Для анализа этих условий он и обращается к различными примерам той культуры, которая порождает субъект. Например, непосредственно субъективации посвящена статья об искусстве прерафаэлитов и «Синем бархате» Дэвида Линча. В ней процесс становления субъекта соотносится с женской депрессией и переворачиванием кажущихся само собой разумеющимися причинно–следственных отношений [2:64]. В другой ситуации субъективация рассматривается сквозь призму «Бегущего по лезвию бритвы», где репликант создается в условиях корпоративного капитала и представляет собой «чистого субъекта», а утверждение «я — репликант», аналогичное альтюссеровскому «я в идеологии», оказывается единственной возможностью подтвердить свою принадлежность Другому [1:81–2].
Важно отметить, что Жижек анализирует не сам текст (Фрейда или Лакана, Хичкока или Линча), а именно культурные стереотипы, рецепцию текста. Например, в истории с Моисеем. Жижек пишет о том, что Фрейд целит в самое ценное в еврейской культуре, в фигуру Моисея, доказывая, что тот был египтянином, а не евреем. Тем самым Фрейд якобы подрывает основания антисемитизма. Однако речь идет именно о распространенном в культурном пространстве представлении о книге «Человек Моисей и монотеистическая религия», а не о самом тексте Фрейда. Жижек рассматривает не мысль Фрейда, но мысль ему приписываемую, своего рода культурную фиксацию.
Вопрос «что анализирует Жижек?» указывает и на те стратегемы, которые известны как некие общие цели Словенской Лакановской школы (к который, помимо Славоя Жижека, принадлежат Аленка Жупанчич, Младен Долар, Рената Салецл и другие). А именно: 1) прочтение сквозь призму Лакана классической и современной философии, 2) дальнейшая разработка лакановских теорий идеологии и власти, 3) лакановский анализ культуры и искусства (в первую очередь кино).
9. Словом и делом: реальное
Обращаясь к Лакану в развитии, Жижек неизбежно фокусирует свое внимание на его интересе к реальному, которому в последние годы работы Лакан уделял особое внимание. Реальное — источник символизации и отход этого процесса; это — неудача тотальной символизации и стремления к прозрачности референции. Реальное просматривается только в структурных эффектах, которое оно производит в повседневности, но при этом оно не существует с точки зрения субъекта, исходя из позиции Другого. Еще одна причина неизбежного интереса Жижека к реальному — определение его как неумолимой призрачной логики капитала, структурирующего символические отношения, а также его явление во взаимоотношении с либидо [22]. Призраки, порожденные этой экономикой либидо–капитала, оказываются реальнее реальности; истиной становится то, чего никогда не было, но что предстает перед нами, когда мы оборачиваемся назад. Временная последовательность возникает за счет вневременного реального, и каждая временная реальность конституирует свое вечное исключенное из времени реальное.
Где же располагается в отношении «этого» реального субъект? — Он отчужден в означающее; и реальное в нем исключено из символического, парадоксальным образом оставляя пустоту как позитивное условие его существования. Какую позицию занимает субъект в отношении своего собственного знания о происходящем? Что он делает, исходя из знания или незнания? Жижек говорит о трех позициях, занимаемых субъектом. Во–первых, мы обнаруживаем классического для психоанализа субъекта — Эдипа, который «совершает действие (отцеубийство), поскольку не знает, что делает». Во–вторых. Эдипу Жижек противопоставляет Гамлета, который знает, и именно по этой причине не способен перейти к делу (мести за убийство отца)» [19:5]. Помимо этих двух отношений с реальностью, Жижек обнаруживает и третью формулу: герой «прекрасно знает, что делает, и все же продолжает делать» [19:6]. Первая формула представляет традиционного героя, вторая — героя раннего модернизма, третья характеризует героя рефлексивной постсовременности. Этот третий герой хорошо известен по фильмам в жанре нуар. Все эти герои занимают ту или иную позицию в отношении порочного круга, образованного желанием и законом, желанием, возникающим благодаря действию закона. Здесь–то и появляется фигура Святого Павла. Здесь–то и может снизойти агапэ неожиданно для самого себя совершенного поступка. Что это за поступок? — «Смерть для закона», т. е. символическая смерть, позволяющая начать все сначала. Если традиционная модель возвеличивает поступок, в основе которого лежит принесение себя в жертву ради самого ценного, некой Вещи, то логика Святого Павла говорит о радикаль- ном жесте, конституирующем субъективность как таковую — об убийстве самого в себе дорогого. Исходя из этой логики, Жижек и позиционирует себя как «материалиста в духе Святого Павла» [17:ix].
