Алексей Бакулин - Книга встреч
— Вовсе нет. Я считаю, что эту книгу не только запрещать, но и из школьной программы убирать не стоит. Ее можно читать, экранизировать, изучать в классе, — но при одном условии: нужно твердо помнить, что в булгаковском романе нет положительного героя.
— Да, с точки зрения православного человека…
— Нет, не только православного. Так ли это важно, в конце концов, что думает о книге тот или иной ее читатель — вы, я, Вася Пупкин… Важно понять, как относился к своим героям сам автор. Так вот я доказываю, что сам Михаил Афанасьевич ни одного из своих героев положительным не считал. Доказать это легко, достаточно внимательнее вчитаться в описания тех или иных персонажей. О Маргарите, например, Булгаков пишет так: «Маргарита улыбнулась, оскалив зубы». Вы можете себе представить, чтобы у Пушкина Татьяна Ларина улыбалась, оскалив зубы? Или об Иешуа: «Иешуа заискивающе улыбнулся, шмыгнув носом». Понятно, что этот персонаж не был идеалом для Булгакова, раз он о нем так пишет. Итак, положительных героев в романе нет. Между тем, я считаю, что Булгаков писал религиозный роман…
— Может ли религиозный роман быть без положительного героя?
— Смотря какую цель ставит перед собой автор. В то время, когда Булгаков начал работу над романом, в советской идеологии широкое признание имела теория о том, что действительно был такой исторический персонаж Иисус Христос — добродушный бродячий проповедник, которого мифотворцы последующих веков превратили в божество. Булгаков в своем романе стремится довести эту идею до абсурда и более того: показать, что, оказывается, таким видит Христа сатана. Ведь недаром главы об Иешуа называют «Евангелием от Воланда». Таким образом, оказывается, что советского атеизма попросту не существует: советский атеизм есть не более, как тонкая, рафинированная форма сатанизма. К сожалению, пока роман шел к читателю, сменились поколения, и комсомольцы 70-х годов уже не понимали ни булгаковских намеков, ни евангельских параллелей этой книги, это и обусловило странную судьбу романа в наш время…
— Вы сказали, что «Мастер и Маргарита» сегодня уводит от Христа. Можно ли сказать, что сейчас существует художественная литература, приводящая ко Христу, — православная литература?
— Не могу назвать себя очень осведомленным в этой области… Но среди знакомой мне литературы могу назвать православной только одну книгу: недавно прочитанную мной повесть Валентина Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана». Это то самое произведение, которого мне так не хватало!.. Я долго ждал, когда же наконец советские писатели-классики (то есть те, кого в свое время назвали деревенщиками) облекут в художественную, а не в публицистическую форму трагедию России 90-х годов, и сделают это на том же высочайшем художественном уровне, на котором они держались в советское время. Повесть Валентина Распутина — первое такое произведение.
— А вы не считаете, что книга Распутина все же чересчур публицистична, что это просто расширенная листовка в духе народовольческих прокламаций «К топору зовите Русь»?
— Что ж тут ответить… Я и сам слишком публицист, а поэтому считаю, что если это листовка, то высочайшего художественного качества и правильного, своевременного содержания.
— Если говорить о своевременном содержании… Скажите, отец Андрей, вы действительно считаете, что русский рок несет в себе современное содержание, что он не устарел, не остался в 80-х годах? Зачем Церкви внедряться в рок-среду, — ведь, на мой взгляд, это все равно, что подбирать чьи-то обноски… Молодежь можно привлечь к себе только чем-то принципиально новым…
— Для начала давайте будем поаккуратнее со словом «Церковь». Мне самому еще не вполне понятно, в какой степени проповедь среди рокеров — это наш личный проект, и в какой степени — это вхождение Церкви (в нашем лице) в молодежную среду… Но в минувшем октябре, выступив с проповедью на очередном концерте (кстати, у вас, в Петербурге), я встретился с митрополитом Климентом и повинился: «Владыка, опять я согрешил: проповедовал рокерам!» Реакция владыки меня поразила: «А что в этом плохого? Мы же сами записали в решениях Архиерейского собора, что надлежит активнее использовать формы молодежной культуры во внебогослужебной проповеди». Здесь я удивился скорости перемен, и даже немного насторожился, ведь, как известно, «есть у революции начало, нет у революции конца!» Далее. Когда мне говорят, что рок это нехорошо, я спрашиваю: «А попса чем же лучше?» К сожалению, современный мир учит разбираться даже в оттенках грязи: приходится выбирать между большим и меньшим злом. И чем больше я наблюдаю за роком, с одной стороны, и попсой — с другой, тем больше понимаю, что выбор был сделан правильно. Простите, когда на пышных попсовых концертах звучат песенки в стиле: «У меня мурашки от моей Наташки», — то просто волосы дыбом! Как тут ругать рок?
— Не надо его ругать, нужно просто признать, что он — отжившее явление, и масса за ним уже не идет.
— Вспомните, что рок по стихии своей — это музыка протеста, и русский рок всегда был протестом против господствующего атеизма и цинизма, против той мафии, которая зарождалась при советской власти, но во всей красе расцвела уже в 90-е годы в лице Чубайса и Гайдара. Недавно я участвовал в теледискуссии по поводу новогоднего телеэфира: НТВ поставило эксперимент и новогоднюю программу составило целиком из выступлений рок-музыкантов. Их за это клевали: мол, такая музыка — не новогодний формат, но продюсер НТВ сказал продюсеру первого канала достаточно жесткую вещь: «Мы же прекрасно понимаем, какая и кем перед вами ставится задача. Она заключается в том, чтобы народы а) паслись; б) молча». Так вот, рок сегодня возвращается в свою естественную нишу: снова у людей появляется ощущение несвободы и снова появляется потребность в протесте. Рок снова будет востребован. Это современное искусство.
* * *Брать интервью у рокеров мне пока не приходилось. И не жалею. Музыканты, которых называют «православными рокерами» мне глубоко не симпатичны, а прочие, что называется, «не подходят под формат» нашей газеты. Поэтому — вот беседа с музыкантом, к рок-музыке никакого отношения не имеющим…
10. НАШЕ ВРЕМЯ НЕ ДРУЖИТ С МЕЛОДИЕЙ
Погудин выглядел усталым, измотанным до предела: вчера был серьёзный, долгий концерт в Свято-Духовском корпусе Лавры, сегодня вместо отдыха — приём у врача, потом беседа с журналистом… Однако сквозь усталость светится в глазах и характер, чувствуется привычка, а может быть, даже любовь к дисциплине: надо — значит надо, обещал дать интервью, значит, будет интервью — и не пустая отговорка, не набор дежурных фраз, а глубокая, продуманная беседа. Если приходится что-то делать, надо делать это в полную меру сил.
— Скажите, Олег Евгеньевич, почему концерт, составленный из песен времён Великой Отечественной, вы давали в Александро-Невской Лавре? Какая тут связь?
— Для меня связь несомненна. Лирическая песня — жанр исповедальный, а где же исповедоваться, как не в монастыре? Вообще лирическая песня заставляет звучать такие тайные, такие нам самим неведомые сердечные струны (причём не только у исполнителя, но и у слушателя), что, пока она звучит, человек остаётся один на один со своей душой: он заглядывает в себя, он изучает себя… А военная песня? — к ней это относится вдвойне: в ней певец, лирический герой идёт по узкой границе между жизнью и смертью, и его раздумья, его самооценка, его исповедь становятся несравненно глубже, чем в обычное время. Да, эти песни написаны как будто атеистами — но сами обстоятельства заставляли их подниматься над собственным неверием; и потом, эти люди ещё не забыли простую, повседневную жизнь христиан, их родителей — а потому и песни проникнуты чисто христианскими образами, понятиями, идеями.
— Например?
— Да сколько угодно примеров. Вот «Тёмная ночь»: «Верю в тебя, дорогую подругу мою, — эта вера от пули меня тёмной ночью хранила». Конечно, здесь говорится о вере в женскую любовь, но вот что важно: лирический герой в кратком промежутке между смертельными боями осознаёт, что вера способна сохранить человека от пули! Это уже очень немало. «Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь, и поэтому, знаю, со мной ничего не случится». Представьте себе: женщина не спит у детской кроватки, она тоскует, она сердцем говорит с любимым — она же, сама того не понимая, молится о нём! — и потому-то с ним ничего не случится… Простите, Вы вынуждаете меня анализировать тексты — но это дело не артиста, а искусствоведа. Для меня песня льётся естественно, и смысл её — даже самый глубокий — проявляется сам собой; мне не нужно прилагать особых усилий, чтобы в этих песнях слышалась христианская вера: она сама там зазвучит. Надо доверять песне.
