Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи
Еще одна неправда уверения, будто «все непонятно» в предположении, что церковь только для того и существует, чтобы с максимальным комфортом встретить автора этого «крика души», подвести его к церковному порогу и максимально «тактично», «понятно» и «культурно» расширить его кругозор. Но ведь церковь существует не только ради осуществления миссионерских проектов. Люди сегодня так часто забывают, что формы православного Богослужения были созданы не для обращения вчерашних атеистов, а для помощи уже верующим людям в их духовном труде. Привести человека к порогу христианства не так уж трудно. Но надо жить дальше. И церкви есть что сказать не только своим неофитам. Если же вся речь церкви понятна начинающему — значит в дальнейшем нет пути для возрастания. Если человеку, еще далекому от христианства, в храме «все понятно» — значит в этом храме пусто. Если бы пятиклассник взял учебник пятого курса и ему там вдруг все стало бы понятно — это означало бы, что дистанция в десять лет учебы между пятым классом и пятым курсом оказалась излишней, пустой. Пятикурснику не сообщается ничего такого, что не мог бы быстренько понять и усвоить ребенок. Церковная же речь предполагает приобретение человеком такого опыта, которого у него не было прежде. В этом смысле она эзотерична. Профан же требует, чтобы ему «сделали понятно» еще до того, как он прошел путь инициации. У церкви нет никаких секретов. Просто у нее есть такой опыт, который рождается и поддерживается в душах церковных людей. Им питается обряд и ради его сохранения обряд и сложился.
В общем, никогда в храме не может быть понятно «всё» или даже главное без того, чтобы человек сам прилагал усилия к росту. Непонятность должна быть вызовом, побуждением к росту и к изменению самого недоумевающего, а не поводом к тому, чтобы церковная жизнь стала всецело понятна секулярному мышлению. Не понимать Евангелие — стыдно. Если душа бежит от «непонятной» православной службы — значит, душа нездорова. «Непонятно» — это приговор, выносимый Евангелием современной цивилизации, а не констатация «болезни» и «отсталости» церкви.
Требование «обновления» церкви в большинстве случаев не более чем средство психической самозащиты. Человек пытается объяснить сам себе (и отчасти окружающим), почему все-таки он не позволяет себе расслышать евангельский зов. Некоей глубиной своего сердца чувствуя истинность евангельских ценностей, он старается заглушить голос совести.
В церковной жизни и молитве «всё непонятно» людям, живущих вдалеке от церкви, но при этом почему-то желающих реформировать не свою, а чужую среду обитания.
— Образованный человек может с определенными допущениями соизмерить свою жизнь с канонами церкви, а воспитанный в советской школе испугается многочисленных запретов и не придет в храм.
— Да, эта проблема есть, конечно.
— Это проблема верующих или церкви?
— У меня нет рецепта для ее решения. Дело в том, что у нашего поколения нет права на церковные реформы. Был такой анекдот. Армянскому радио задают вопрос: сколько дипломов надо иметь, чтобы считаться интеллигентным человеком? Ответ был такой: нужны три диплома о высшем образовании: дедушкин, папин и свой собственный. Нечто подобное есть и в церковной жизни. Чтобы стать по-настоящему церковным человеком, нужно иметь эту преемственность поколений. Каждый из нас несет в себе след этого перелома от атеизма к вере и шарахается из крайности в крайность. И наши дети за это будут еще отвечать. Я несколько раз слышал такие истории от молодых священников: «Вот перед нашим старшим ребеночком мы виноваты, мы ему детство сломали. Когда в церковь пошли, не могли еще всерьез сориентироваться. Кто-то нам сказал, что сказки — это страшный грех, язычество. И поэтому мы ребенка воспитывали только на житиях святых. А вот когда второй родился, мы уже поумнели, воцерковились и поняли, что мир сказок и чудес ребенку нужен». Так что наши дети, дети неофитов тоже будут расплачиваться. А вот наши внуки будут чувствовать себя в церкви как в отеческом доме. И у них будет право что-то менять. У нас его нет. Мы можем только думать на эти темы.
Церковь и власть
— Не кажется ли Вам, что многие обращаются к православию, потому что это модно? У нас в городе стало принято приглашать батюшек на освящение и футбольных ворот, и новых магазинов…
— Я спокойно отношусь к таким вещам. Во-первых, потому что считаю, что любой повод лишний раз вытащить батюшку из храма — это уже хорошо. Во-вторых, всякое доброе дело должно быть освящено.
Плохо, если люди думают, будто жизнь священника и сводится к такого рода «презентациям». Появилась модная «отмазка» — говорить о моде на православие. Есть мода говорить, что православие модно. А реальная общественная мода сегодня существует на эзотерику, оккультизм, всякого рода мистику. Зайдите в любой книжный магазин, и вы увидите, что это так.
Человеку свойственно защищать свое болото. Если признать для себя православие, нужно многое менять в своей жизни, и начать с соблюдения заповедей Христа. Поскольку этого ой как не хочется — то человек и несет турусы на колесах, рисует для себя карикатуры на церковную жизнь.
Ну, о какой моде может идти речь, если вся пресса просто озверела при появлении только возможности изучения в школах основ православной культуры?!
В ноябре 2002 года было письмо министра образования, разрешающее (минутку! Все расслышали? — РАЗРЕШАЮЩЕЕ, А НЕ ПРИКАЗЫВАЮЩЕЕ!!!) ввести в школах уроки по «основам православной культуры».
Но журналисты и чиновники так дружно огрызнулись против православной культуры, что даже в день Москвы при вручении мне премии, я должен был нарушить протокол: получив премию из рук Патриарха и мэра, вместо дежурных слов благодарности я обратил к Лужкову достаточно критическую речь. Дело в том, что накануне глава департамента образования Москвы Любовь Кезина пообещала, что не допустит уроков по основам православной культуры. Так что мне пришлось задать риторический вопрос: что сказали бы великие наши князья Даниил Московский и Александр Невский — имена этих князей Юрий Михайлович упоминал неоднократно в своей речи — если бы узнали, что в школах Москвы запрещают изучать православную культуру? Они, наверно, сказали бы: какое новое иго распростерлось над нашей страной, какие новые варвары захватили нашу столицу…
— А что об этом говорит закон?
— А разве закон может запретить знакомство детей с родной культурой? Дискуссия, развернувшаяся вокруг «основ православной культуры» — очень хороший пример черного пиара. Письмо министра просто давало школе право на выбор своей культурной ориентации — а либеральная пресса подала это как обязаловку. Письмо министра говорит о том, что «Основы православной культуры» — культурологический предмет, а в прессе делают вид, будто речь идет о «Законе Божием».
— А в чем различие?
— В отсутствии императивности. Здесь не будет призывов: «Дети, помолились!», «Дети, начали поститься!». Не будет и обязательно-навязчивой доказательности. Культуролог старается понять внутреннюю логику изучаемого им мира, а не навязать ему свою оценку или свою логику. Это разные интеллектуальные процедуры: доказать и объяснить. Можно объяснить логику греческого мифа, но не превращать этот урок в проповедь олимпийской веры.
Несет ли новый урок с собою религиозную проповедь или чисто культурологическую работу, можно уяснить с помощью простого проверочного вопроса: «Считаете ли Вы возможным ведение уроков ОПК неверующим преподавателем?». Мой ответ: «да». Я могу не верить в египетских или греческих богов, но у меня как у дипломированного религиоведа есть право прочитать лекцию о религии Древнего Египта и о том, как эти мифы отражались в культуре, в литературе, поэзии, философии.
Вот так же и с основами православной культуры. Если обе стороны — и церковные авторы программ, и светские руководители системы образования — будут наконец-то честны, то тогда, я думаю, такого рода предмет скорее уменьшит возможности межрелигиозных конфликтов, нежели их увеличит.
Ибо это шанс государству взять под свой контроль знакомство детей с религиями, шанс предложить детям не-экстремистское изложение вероучений. Свои ваххабиты есть в каждой религии. Но введение «основ религиозной культуры» (как православной, так и исламской) может стать превентивным образовательным ударом против экстремизма.
Если учебники по этому предмету будут проходить двойную цензуру и со стороны государства и со стороны Церкви, если будет опять же двойной контроль над этими уроками — то надеюсь, не будет больше сцен, подобных той, которую я подслушал в одной подмосковной православной гимназии. В ожидании нужного мне педагога я сидел в учительской и слышал, как за стенкой шел урок и первоклашек, то есть слышал я, собственно, только голос учительницы: «Саша, не вертись! Саша, сядь спокойно! Саша, сколько раз тебе говорить, перестань вертеться! Дети, посмотрели на Сашу: в Сашу бес вселился!».
