Александр Мень - На пороге Нового Завета
Псалом 138 был написан, возможно, еще до плена, но бесспорно более древней является молитва, сложенная почти за тысячу лет до нашей эры, в которой впервые высказана надежда на спасение из бездн Преисподней. Это гимн Анны, матери Самуила; он свидетельствует о вере в то, что Ягве, Властитель жизни и смерти, "низводит в Шеол и - возводит" (4).
Намеки на возможность возрождения после смерти находили у Осии и Иезекииля. Но, скорее всего, пророки имели в виду новую жизнь народа после времен притеснения и упадка, нежели судьбу личности (5). Зато в псалмах, где нередко речь идет об отдельных человеческих существах, мы находим иное.
От мысли, что Бог господствует над Шеолом, был всего один шаг до упования, выраженного священным поэтом: Ты не оставишь души моей в преисподней и не дашь верному Твоему увидеть тление. (6) Важно отметить, что речь здесь идет не о "естественном" бессмертии духа, а о полном и совершенном освобождении человека из-под ига смерти. Впрочем, псалмопевец еще не имеет твердой уверенности, а лишь обращается к Богу с робкой надеждой и мольбой.
Среди псалмов есть один, который настолько близок по мысли и тональности к Книге Иова, что многие библеисты приписывают его тому же писателю. Мы говорим о псалме 72 (7). Однако пусть даже принадлежность его автору "Иова" только гипотеза - можно утверждать, что он был написан в ту же эпоху религиозного кризиса. В заголовке стоит имя Асафа, но это имя не самого псалмопевца, а покровителя и родоначальника церковных хоров. Да и по содержанию молитва тесно связана с Храмом.
Неведомый поэт сложил свой псалом, когда после долгих сомнений и душевной смуты в его сердце вернулся свет. Он оглядывается назад, как человек, спасшийся из бурного моря после крушения:
Как благ Бог к праведным, как благ Он к тем, кто чист сердцем!
А я? едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои,
Ибо позавидовал я безумцам, видя благоденствие нечестивых,
Ибо нет страданий им до смерти их и крепка сила их (8).
Эти решаим (нечестивые) расхаживают повсюду, совращая народ своими надменными речами. Они презирают добро, глумясь над заповедями Божиими, а толпа рабски повторяет за ними: "Как узнает Бог? Есть ли ведение у Всевышнего?"
Поэт откровенно признается, что и его соблазнили их аргументы. Видя бедствия праведных и пережив на собственном опыте горечь невзгод, он усомнился в ценности добра. Ему показалось, что человеку нет смысла рассчитывать на высшую справедливость и следовать велениям Божиим:
Не напрасно ли очищал я сердце мое, и омывал руки мои в невинности,
И причинял себе боль каждый день, и обличал себя по утрам?
13-14
Так продолжалось до тех пор, пока однажды певец не пришел в Храм. Там внезапно с ним совершился переворот: он понял, как был слеп, и воспрянул, вдохнув новый воздух, ощутив близость Предвечного. Все его сетования и недоумения растаяли, как снег под лучами солнца.
Когда кипело сердце мое и терзалась душа моя,
Я был в неведении без разумения, как скот я был перед Тобою.
21-22
Теперь все стало по-другому: мир преобразился, озаренный высшим знанием и небесной любовью. Бог не просто ответил, но явил Себя скорбящей душе. Отныне псалмопевец знает: что бы ни случилось - Господь с ним. Пусть бушуют бури, говорит он,- А я всегда с Тобою;
Ты держишь меня за правую руку,
Ты руководишь меня советом Твоим и в конце примешь меня в Славу.
Кто нужен мне в небе? С Тобой ничего не желаю на земле.
Пусть изнемогают плоть и сердце мое:
Бог - твердыня сердца моего и удел мой навеки.
23-26
Но что означают слова: "в конце примешь меня в Славу"? Ведь в них самое средоточие чаяний человека!
На библейском языке Слава - это сияющий ореол Бога, Его явление твари. Не хочет ли сказать псалмопевец, что надеется в конце пути войти в ослепительные миры Господни? Ведь предание уже называло двух людей, изъятых таким образом из общей участи смертных,- Еноха и Илию (9). Если это так, значит, не только праотец и пророк познали целокупное бессмертие, но ждет оно всех, кто уповает на Господа.
Такую же надежду исповедует и автор другого, 48-го псалма. Он принадлежит к сословию хакамов, но выступает уже как глашатай нового Откровения:
Слушайте, все народы, внемлите, все живущие во Вселенной!
И мужи, и жены, и богатые, и бедные!
Уста мои изрекут мудрость, мысли сердца моего - разумение.
1-4
Мудрец признает, с одной стороны, что люди, "подобно животным", идут навстречу смерти. С другой же стороны, безусловными рабами смерти остаются лишь те, кто отдалил себя от Бога, полагаясь только на тленное. Такой человек неизбежно окажется посрамленным,
Ибо, умирая, не возьмет ничего и не пойдет с ним слава его.
18
Напротив - верные, познавшие истинную мудрость, будут вознесены к Богу.
Чего бояться мне во дни бедствия, когда окружит меня злоба гонителей моих.
Бог избавит жизнь мою, из рук Преисподней возьмет меня.
6,16
В обоих псалмах еще не говорится о том, как это произойдет. Они лишь утверждают, что для человека есть иной исход, нежели тот, который рисовался Экклезиасту: спасение от Шеола - у Того, Кто держит в Своих руках ключи смерти.
И вот, как уже не раз бывало в поворотные моменты Священной Истории, Израиль услышал вдохновенный голос Исайи. Исайи? Да. Но не того пророка, что жил некогда в Иерусалиме, и не Второисайи, а их последователя. Оказалось древний провидец все еще имел преемников и продолжателей (О школе пророка Исайи см. Том 5). И именно из их среды снова прозвучало благовестие о спасении. Оно было облечено в форму гимнов и молитв, собранных в книге, которую принято называть Апокалипсисом Исайи (Ис 24-27).
Слово "апокалипсис" означает откровение. Книги апокалиптиков раскрывают мистический смысл событий, совершающихся в мире. Их образный язык и причудливая символика во многом восходят к Иезекиилю, да и в целом апокалиптика есть возрождение пророческого духа.
Правда, в этих таинственных писаниях, как правило, нет уже той силы, которая свойственна классической эре профетизма. Кроме того, апокалиптика преимущественно развивает одну сторону учения древних пророков. Родившаяся в годы битв Востока с греческим миром, она проникнута сознанием глубокого смысла, скрытого в истории народов и империй, и вся обращена к грядущим судьбам Вселенной.
Эсхатология - главная тема Апокалипсиса Исайи, а также книг Иоиля, Второзахарии, Даниила, Еноха, Сивилл и Кумранских писаний. Историческая динамика изображена в них как движение к мессианскому Царству. Если старые пророки, говоря о нем, были в не меньшей степени озабочены нуждами своего времени, то апокалиптики прямо-таки живут страстным ожиданием последнего Суда и Богоявления (10).
Последнее слово школы Исайи, хотя еще и не приобрело всех характерных черт поздней апокалиптики, тем не менее открывает собой новую эпоху в иудаизме и библейской письменности. Это не только первый "апокалипсис", но и первое в Ветхом Завете благовестие о тайне воскресения.
Обычно считают, что наиболее раннее свидетельство Библии о "пробуждении" мертвых находится в Книге Даниила, написанной в годы гонений, около 165 г. до н.э. Но на самом деле вера в победу над смертью существовала почти за два века до Даниила. Это явствует из Апокалипсиса Исайи.
Надо, впрочем, признать, что точно датировать 24-27-ю главы Книги Исайи нелегко, в них нет указаний на какие-либо исторические события. Автор пишет в эпоху великих мировых потрясений, когда схватка могучих держав достигает крайнего напряжения. Но картины Апокалипсиса слишком неопределенны. Политические водовороты изображены в поэме языком, близким к восточной мифологии.
Пророк возвещает о падении Кириат-Тоху (Ис 24,10). Это имя можно перевести как город Хаоса, ибо словом тоху в Библии обозначается смешение стихий, которое возникло на заре творения (11). Есть мнение, что писатель имел в виду Вавилон, захваченный в 482 году Ксерксом, который лишил город его главной святыни - статуи Бэла (12). Однако в этом случае непонятно, почему в Апокалипсисе Исайи не назван Вавилон; ведь у библейских поэтов он часто фигурировал как символ враждебных Богу начал. И вообще разрушение Кириат-Тоху изображается вне прямой связи с историческими обстоятельствами. По-видимому, крушение было уже достаточно удалено от времени составления гимнов.
В середине IV века на западном горизонте всходила грозная звезда Македонии. Царь Филипп уже вынашивал план подчинения Эллады. Мятежи и восстания подтачивали монархию Ахменидов, ослабевшую после войн с греками. От нее отложились Египет и Финикия. Персидские армии пытались, чаше всего безуспешно, остановить процесс распада. В 345 году Артаксеркс III разорил Сидон и вторгся в долину Нила, но упрочить свою власть ему не удалось (13).
