Александр Мень - История религии (Том 6)
Тем не менее нужно признать, что религиозное сознание может переживать встречу со смертью и совсем по-другому.
Тот, кто считает смерть явлением нормальным и законным, кто уповает лишь на потустороннее, близок к искушению поставить во главу угла частное, субъективное благо человека. Но - разве все уже решено тем, что дух земнородного достигает блаженства в иных сферах? Ведь не один только дух, но и плоть, и вся видимая Вселенная суть создания Божий. А стало быть, нет оснований считать смерть и распад чем-то прекрасным.
Согласно Библии, смерть в конечном счете оказывается признаком несовершенства твари, плодом греха, роковой болезнью, которая противна созидательной цели мироздания.
Гибель любого существа есть разлом в космосе и победа Хаоса над людьми. Человек мыслящий и чувствующий - превращается в труп, в груду разлагающегося вещества; что может быть отвратительнее и страшнее? Это - триумф разрушения, бессилие духа, невыносимое уродство, поругание богоподобного существа. Не о том ли говорят пронизанные болью слова надгробного песнопения?
Плачу и рыдаю,
Егда помышляю смерть
И вижду во гробех лежащую
По образу Божию созданную нашу красоту,
Безобразну, бесславну,
Не имущую вида.
Все в человеке протестует против этого ужаса; восстает не только "плоть" с ее инстинктом самосохранения, но - в первую очередь - дух, для которого смерть глубоко противоестественна. И никакие утешения Эпикура, уверявшего, что смерть не страшна, ибо, умерев, мы уже ничего не будем ощущать, не могли примирить человека с небытием. Напротив, учение о неуничтожимости "Я" в какой-то мере притупляло остроту этого мучительного недоумения. Поэтому-то посмертный мир занимал столь важное место в основных религиях, начиная с самых примитивных.
Между тем Израилю одной этой надежды оказалось мало Откровение о Боге Создателе и Отце - не позволяло ему успокаиваться на идее потустороннего. Дух отшатывается от небытия, но не бежит ли от него и "всякая плоть", "всякое дыхание"? Это - факт, и факт бесконечной важности, исполненный глубокого смысла. Может ли в таком случае Творец намеренно обрекать на гибель созданное Им? Не кощунство ли думать, будто Жизнодавец увенчивает Свое дело смертью? Ведь Он Сам устами пророка (Иез 18,32) сказал: "Я не хочу смерти"...
Для иудея природа была не Майей и не тенью, как для Платона, а реальным бытием" в котором проявляется творческая сила и Слава Сущего. Не мог он согласиться и с тем, что жизнь - это "дар напрасный", что тело, вышедшее из рук Божиих, - только "темница". Поэтому-то Ветхий Завет так трагично переживал катастрофу смерти, а все попытки признать в ней норму вели к отчаянию и пессимизму. Думы о смерти породили самые мрачные страницы Писания. Нужно было новое слово, но совсем не то, которое давали религии, учившие о бессмертии одного лишь духа.
Так созревала почва для великого прозрения о конечных судьбах человека и мира.
Мы уже знаем, что Израиль, с его исключительной направленностью на земную жизнь, не смог создать собственного учения о посмертии. Его представление о Преисподней было заимствованным и почти ничем не отличалось от вавилонского или гомеровского. Шеол - обитель теней - находился, по представлениям евреев, как Араллу или Аид, где-то в глубоких подземных пещерах. Считалось, что души ведут там жалкое полудремотное существование. И что самое горькое - и злые и добрые там одинаково отторгнуты от Бога, забытые не только миром, но и Создателем (3).
Приходится удивляться не тому, что это греко-халдейское воззрение было в итоге отвергнуто Израилем, но тому, что оно столь долго господствовало в его религии. В самом деле, если для авторов "Гильгамеша" или "Одиссеи" Преисподняя была отдельным царством, управляемым своими "подземными" богами, то с точки зрения иудейской эта мысль должна была казаться нелепой. Убеждение, что мертвые в Шеоле навсегда лишены связи с Сущим, вступало в противоречие с самыми основами библейского богословия. Может ли существовать такая область бытия, где Ягве уже перестает быть Господом? Недвусмысленный ответ на этот вопрос дает один из псалмопевцев. "Взойду ли на небо - Ты там, сойду ли в Шеол - и там Ты" (Пс 138,8). Но если нет границ для владычества Божия, значит, и пребывание в мире теней не есть обязательно невозвратная гибель и утрата Бога.
Псалом 138 был написан, возможно, еще до плена, но бесспорно более древней является молитва, сложенная почти за тысячу лет до нашей эры, в которой впервые высказана надежда на спасение из бездн Преисподней. Это гимн Анны, матери Самуила; он свидетельствует о вере в то, что Ягве, Властитель жизни и смерти, "низводит в Шеол и - возводит" (4).
Намеки на возможность возрождения после смерти находили у Осии и Иезекииля. Но, скорее всего, пророки имели в виду новую жизнь народа после времен притеснения и упадка, нежели судьбу личности (5). Зато в псалмах, где нередко речь идет об отдельных человеческих существах, мы находим иное.
От мысли, что Бог господствует над Шеолом, был всего один шаг до упования, выраженного священным поэтом: Ты не оставишь души моей в преисподней и не дашь верному Твоему увидеть тление. (6) Важно отметить, что речь здесь идет не о "естественном" бессмертии духа, а о полном и совершенном освобождении человека из-под ига смерти. Впрочем, псалмопевец еще не имеет твердой уверенности, а лишь обращается к Богу с робкой надеждой и мольбой.
Среди псалмов есть один, который настолько близок по мысли и тональности к Книге Иова, что многие библеисты приписывают его тому же писателю. Мы говорим о псалме 72 (7). Однако пусть даже принадлежность его автору "Иова" только гипотеза - можно утверждать, что он был написан в ту же эпоху религиозного кризиса. В заголовке стоит имя Асафа, но это имя не самого псалмопевца, а покровителя и родоначальника церковных хоров. Да и по содержанию молитва тесно связана с Храмом.
Неведомый поэт сложил свой псалом, когда после долгих сомнений и душевной смуты в его сердце вернулся свет. Он оглядывается назад, как человек, спасшийся из бурного моря после крушения:
Как благ Бог к праведным, как благ Он к тем, кто чист сердцем!
А я? едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои,
Ибо позавидовал я безумцам, видя благоденствие нечестивых,
Ибо нет страданий им до смерти их и крепка сила их (8).
Эти решаим (нечестивые) расхаживают повсюду, совращая народ своими надменными речами. Они презирают добро, глумясь над заповедями Божиими, а толпа рабски повторяет за ними: "Как узнает Бог? Есть ли ведение у Всевышнего?"
Поэт откровенно признается, что и его соблазнили их аргументы. Видя бедствия праведных и пережив на собственном опыте горечь невзгод, он усомнился в ценности добра. Ему показалось, что человеку нет смысла рассчитывать на высшую справедливость и следовать велениям Божиим:
Не напрасно ли очищал я сердце мое, и омывал руки мои в невинности,
И причинял себе боль каждый день, и обличал себя по утрам?
13-14
Так продолжалось до тех пор, пока однажды певец не пришел в Храм. Там внезапно с ним совершился переворот: он понял, как был слеп, и воспрянул, вдохнув новый воздух, ощутив близость Предвечного. Все его сетования и недоумения растаяли, как снег под лучами солнца.
Когда кипело сердце мое и терзалась душа моя,
Я был в неведении без разумения, как скот я был перед Тобою.
21-22
Теперь все стало по-другому: мир преобразился, озаренный высшим знанием и небесной любовью. Бог не просто ответил, но явил Себя скорбящей душе. Отныне псалмопевец знает: что бы ни случилось - Господь с ним. Пусть бушуют бури, говорит он,- А я всегда с Тобою;
Ты держишь меня за правую руку,
Ты руководишь меня советом Твоим и в конце примешь меня в Славу.
Кто нужен мне в небе? С Тобой ничего не желаю на земле.
Пусть изнемогают плоть и сердце мое:
Бог - твердыня сердца моего и удел мой навеки.
23-26
Но что означают слова: "в конце примешь меня в Славу"? Ведь в них самое средоточие чаяний человека!
На библейском языке Слава - это сияющий ореол Бога, Его явление твари. Не хочет ли сказать псалмопевец, что надеется в конце пути войти в ослепительные миры Господни? Ведь предание уже называло двух людей, изъятых таким образом из общей участи смертных,- Еноха и Илию (9). Если это так, значит, не только праотец и пророк познали целокупное бессмертие, но ждет оно всех, кто уповает на Господа.
Такую же надежду исповедует и автор другого, 48-го псалма. Он принадлежит к сословию хакамов, но выступает уже как глашатай нового Откровения:
Слушайте, все народы, внемлите, все живущие во Вселенной!
И мужи, и жены, и богатые, и бедные!
Уста мои изрекут мудрость, мысли сердца моего - разумение.
1-4
Мудрец признает, с одной стороны, что люди, "подобно животным", идут навстречу смерти. С другой же стороны, безусловными рабами смерти остаются лишь те, кто отдалил себя от Бога, полагаясь только на тленное. Такой человек неизбежно окажется посрамленным,
