Ольга Михайлова - Молния Господня

— Это правдивая история, — начал Джеронимо, — рассказывает о том, как человек может бороться с дьяволом. Давным-давно в Галлии по многим городам стали вспыхивать пожары, причиной коих был Диавол, которого перед пожарами видело множество народа. В одном из городов сатана забрался на крышу дома и начал неистово каркать. Люди постигли, что тут шутит дьявол, позвали двух священников. На вопрос: кто ты и зачем пожаловал? — дьявол охотно ответил, что он — сатана и пришёл, чтобы спалить город. Когда же священники стали заклинать его, он крикнул: «Очень я вас боюсь! Разве я не знаю, что вы оба воры, а один ещё сверх того распутник!» — Элиа, пытаясь перевернуть мясо на углях, услышав это, обжёгся и подавился смехом. Детишки слушали, глядя на рассказчика горящими глазами. — Тут же мимоходом лукавый многим напомнил об их секретных грешках, повергая их в неимоверное смущение. Вслед за тем, — продолжал Джеронимо, — весь город был объят пламенем и сгорел дотла. Но вот когда в 894 году дьявол решил спалить город Реймс — место коронования французских королей, у лукавого ничего не вышло, ибо город имел великого защитника в лице благочестивого архиепископа святого Реми! Он молился в одной из городских церквей, но услышал, что город объят огнём. Он распознал, чьи это штуки, топнул ногой и воскликнул: «Узнаю тебя, сатана!» В одной из реймских церквей есть эта плита, по которой тогда топнул святой Реми — на ней остался отпечаток от его стопы, — заметил Вианданте, — Я его видел. И вот, взяв в руки свой пастырский жезл, святой Реми смело пошёл на огонь, осеняя себя крестным знамением, и пламя отходило, словно задуваемое невидимою силой, исходившею от него. Наконец, огонь, как побежденный зверь, по воле святителя, отступил за город и спустился в подземелье во рву, который окружал город. Ремигий низверг туда огонь, повелел замуровать подземелье, и до скончания века заклятье святителя будет держать его там.

Маленькая Диана с восторгом смотрела на Вианданте. «Значит, святой человек и вправду сильнее дьявола?»

— Разумеется. Дьявол силён только над грешниками, их он и водит за нос. Рассказывают, что один скупец перед смертью не хотел выпускать из рук заветный мешок с деньгами, умоляя, чтобы его похоронили вместе с ним. Так и скончался. После смерти домашним еле удалось выпростать кошель из окоченевших перстов. И тут оказалось, что дьявол, в момент смерти скупца явившийся за его душою, вместе с нею захватил и деньги, — и вместо золота, на которое рассчитывали наследники, они увидели только десяток зелёных жаб, которые нахальный чёрт походя засунул в мешок. Джанни с Дианой покатились со смеху. Заслушался и Элиа. Он чуть расслабился. Преследующий его последние дни кошмар стал понемногу отступать. Он невольно залюбовался идиллической картинкой — его друг в окружении детей сам был оживлён и весел, и Элиа жестоко корил себя, почему он, занятый дурными склоками со своей глупой и блудливой пассией, столько времени не уделял им никакого внимания, исправно снабжая деньгами сестру и зятя, и больше ни о чём не заботясь. Он, и в самом деле, — никудышный отец, донна Альбина в этом куда как права…

Мясо было готово. У детей разгулялся аппетит, но и, жуя, они требовали новых рассказов, и Джеронимо был неиссякаем. Когда начало темнеть, Элиа залил головешки костра водой из родника, усадил ребятишек на ослёнка, и все потихоньку стали спускаться, при этом Джанни, с полными карманами орехов и терна, клянчил на ходу ещё одну — теперь страшную — историю.

И Вианданте поведал об испанском рыцаре Педро Муньосе, который влюбился в монахиню и решил совратить её, и до того дошел в своём непотребном окаянстве, что добился, негодяй, от неё свидания. Развратник подделал ключи к дверям церкви, через которую должен был пройти, и к ночи направился к монастырю. Подойдя к храму, срамной повеса отворил его, но, когда вошёл, поразился: церковь была наполнена духовенством, отпевавшим покойника. Рыцарь, оправившись от первого смущения и всмотревшись в лица клира, изумился тем, что не видел ни одного знакомого лица, хотя был здесь прихожанином. Подойдя к одному из монахов, спросил, кого это хоронят? Рыцаря Педро Муньоса, ответил тот. Распутный рыцарь расхохотался и сказал монаху, что он ошибается, что названный рыцарь, слава Богу, жив и здоров. Но монах спокойно возразил, что вовсе не ошибается. Изумлённый рыцарь обратился к другому монаху и получил тот же самый ответ. Охваченный невольным страхом, блудник вышел из церкви, вскочил на лошадь и поспешил домой. Но тут, к своему неописуемому ужасу, заметил, что за ним по пятам следуют два огромных чёрных пса. До дому он добрался едва живой. Служители сняли его с лошади, ввели в дом, раздели и уложили в постель. И тут в комнату ворвались две черные собаки, что гнались за ним, бросились на него и разорвали, прежде чем ошеломлённые домашние сумели защитить его. И поделом ему, потаскуну и негодяю…

Ишаков оставили в конюшне. Распростились у дома инквизитора, и Леваро повёл детей домой. По дороге и Джанни, и Диана молчали.

Вианданте же, возвратясь домой в отличном настроении, велел подать в спальню свечу и после ужина погрузился было в толстый фолиант «Summa totius logicae» Оккама, но отложил книгу. Взял «Золотую легенду» Джакомо Ворагинского, своего земляка, но тоже отложил и задумался.

Слава Богу, ему удалось немного разгрести трентинскую грязь и, надо думать, в городе станет спокойнее, а значит, можно чуть расслабиться. Хорошо бы заняться конюшней Трибунала, докупить нескольких лошадей. Нанять двух тюремщиков, сменить ушедших по ветхости на покой. Две двери в каземате надо заменить — одна держалась на честном слове, вторую он сам случайно сорвал петель плечом… Старье…

На кровать влез Схоластик и свернулся у него на подушке клубком. Кот в последнее время обнаглел, понимая, что хозяин благоволит к нему. Мышей ещё ловил, но неизменно появлялся и к завтраку, и к обеду, и к ужину. Кровать инквизитора Схоластик давно уже считал наполовину своей, претендуя при этом на лучшую её половину, ближайшую к камину. Джеронимо почесал нахала за ушком, и тот ответил мелодичным размеренным урчанием.

Инквизитор задумался и о начальнике канцелярии Фельтро. Раболепный и льстивый, вечно подобострастно заискивающий, он вызывал мутную неприязнь, поминутно бегая к нему с доносами, при этом тайком присматривая за ним самим… Втихомолку сам инквизитор, правда, тоже приставил к Фельтро наблюдателя и теперь, кроме прочего, узнал, что на выделенные на покупку пергаментов деньги шельмец по договоренности со знакомым кожевенником скупил негодный писчий материал по дешёвке, сэкономив около десяти дукатов… Что ж, они тебе отрыгнутся, дорогуша… Сообщено было и нечто совсем уж пакостное: Фельтро вторым браком женился на молоденькой девице, а та завела шашни на стороне, и каждый раз, когда Фельтро отправлялся в Трибунал, в его собственную спальню наведывался сынок хозяина одной из городских таверн, видимо, компенсируя молодке то, что она недополучала от супруга. Но кто поставил нас судить ближних?

Странно, Вианданте никогда не сердился на Дориа, приставившего к нему этого мерзейшего соглядатая. Таков был долг и обычай. Но ничтожество душонки канцелярской крысы просто угнетало. Пусть бы доносил на него Дориа, но жаловаться ему самому на Тимотео Бари и Луиджи Салуццо, готовых, если надо, пожертвовать жизнью, когда те на четверть часа раньше ушли с дежурства? Мерзость это. Однако и избавиться от негодяя — не было ни возможности, ни смысла. Вианданте махнул рукой.

Тут как раз свеча догорела и он, пробормотав молитву, уснул.

Глава 10,

В начале декабря на неделю зарядил дождь. Инквизитор ждал зимы, но она задерживалась. Просыпаясь каждое утро, он сетовал на отсутствие снега и мороза. Джеронимо не любил зиму, но понимал, пока она не пройдёт — весны не дождаться.

Шестого декабря, в день памяти чудотворца Мир Ликийских, почивающего ныне в апулийском Бари — князь-епископ Клезио устроил небольшой приём для избранных. Мессир Империали и синьор Леваро, разумеется, получили приглашения, и по приходе выслушали от его преосвященства самые искренние слова восхищения воцарившимся в городе порядком и превосходной деятельностью инквизиции.

При этом вечер у князя-епископа свидетельствовал об изменившемся отношении к инквизитору. С ним больше не заигрывали дамы, на сей раз выбравшие куда более скромные одеяния, нежели те, в каких они красовались на балу у Вено, мужчины косились на него с опаской и чурались. Последнее аутодафе и связанные с ним ужасающие обстоятельства чрезвычайно шокировали и словно отрезвили общество. Донна Бьянка Гвичелли и синьора Делия Фриско были облачены в тёмные, почти монашеские платья, обе держались вместе и на их лицах застыло одинаковое выражение растерянного недоумения, словно они пытались понять нечто запредельное. Несвойственное этим лицам умственное усилие так исказило их привычные черты, что донну Бьянку инквизитор вначале просто не узнал, тем более, что её обычное возбуждение и вечная взвинченность сменились апатичной летаргией.