Максим Грек - Догматические сочинения
Радуйся! Прочитал я твое послание, господин Феодор Иванович, и удивился разногласию твоему в словах, которые изложены тобою нехорошо и неприлично твоему благочестию и разуму, и тому мнению, какое я имел о тебе. Не смущайся, прошу тебя, таким предисловием этого послания, которое составлено необычно, ибо зловредные недуги нуждаются в более сильных лекарствах. Удивился я на тебя потому, что ты имел возможность тщательно познать истину из тех неоспоримых доказательств, изложенных святыми мужами, какие содержатся в моем послании к тебе. Ты же не только не мог уразуметь ее, но и с большим увлечением восстаешь против разумения Церкви, вооружившись доказательствами, относящимися к другому и сказанными совсем в другом смысле. Мы предложили тебе множество знаменитейших учителей христианских, которые, так сказать, обнажили пред тобою и явно изобличили обман учения наблюдающих за движением звезд, и далеко отвергают это учение от священной ограды Церкви, так что следовало бы тебе из их святых слов, нами приведенных, вполне научиться истине. Ты же, не знаю откуда, приводишь необычные и отеческими уставами совсем неприемлемые хитрословия лакедемонские, то есть, принадлежащие людям, прославившимся всяким нечестием, приводишь царей Александра и какого то другого безыменного, царствовавшего в Константинополе. На основании этих своих доказательств ты признаешь ложное учение звездочетства необходимым для христиан и очень потребным. Также приводишь на среду и жития святых мужей, имевших много опытов небесных видений. Следовало бы тебе прежде размыслить о том, что эти святые отцы сначала с большим усердием и трудом проходили это учение, затем впоследствии не поленились изобличить лживость его и искоренить вполне происходящий от него вред. Не только Косьма (Индикоплов) и Григорий Акрагантийский, но и Василий (Великий), и оба Григория (Назианзин и Ниссий), и Златоуст и, вообще сказать, все те, которые просияли мудростью и святостью, в юности своей упражнялись во внешней учености, пока еще не достигли высочайшей мудрости, которою можно соединиться с Богом и сподобиться боговидения, — пока, так сказать, оставались под горой с девятью остальными учениками, как не способные еще вместить совершеннейших видений, и как требующие еще молока, а не твердой пищи, как сказал Павел коринфянам. Когда же достигли совершенного возраста, в который когда и Павел пришел, то отверг все младенческое, тогда и они презрели не только астрологию, как ложную, отлучающую от Бога и привлекающую к стихиям мира сего и наполняющую ум бесчисленными неправыми мыслями, но и прочие излишние науки, которые не могут назидать к благочестию; признав их нечестие и лживость, они всецело устремились к пророческим и апостольским источникам и напоили себя их струями. В справедливости сказанного пусть удостоверит тебя великий в богословии Григорий, на которого ты, по-видимому, сильно опираешься, разума же его постигнуть не мог. Если бы ты его вполне понял, то давно отбросил бы любопрение и стал бы заодно с нами за истину. Слушай же его внимательно, что говорит он в шестом слове, где дает ответ по поводу своего молчания, — в каком разуме он избрал оное на время. "Хотел я навсегда соделаться мертвым для этой жизни и проводить жизнь, сокровенную во Христе, быть некоторым великим купцем, и на все, что имею, приобрести драгоценную жемчужину, и за постоянное и небесное отдать текущее и влекомое, в чем заключается величайшая и наивыгоднейшая купля для имеющих ум. Но и помимо сего приобретения, я готов уступить это (текущее и влекомое) тем, которые желают престолов (высоких положений), самому же во всю жизнь быть отроком и учеником, пока сладкими словами не смою горькие". Что думается тебе, господин Феодор, о приведенных словах святого Григория? О каком говорит он умерщвлении, и каким он желает умертвиться: чувственным ли, или разумным, или тем и другим? II какое сокровенное во Христе житие желает проводить святой: то ли, о котором ты говоришь, и которое заключается в прекрасном украшении звезд и светил, в доброте неба, в сочетании планет и знаков зодиака, в чудном расположении и расстоянии их, или то, которое посредством исполнения спасительных заповедей и зачатия во чреве, как говорит Исаия, страха Господня, производит очищение ума? Что же такое — текущее и влекомое, что он отдает за пребывающее и небесное? Имения ли это какие чувственные, или разумные какие нибудь и словесные приобретения? Скажи, если можешь! Что он говорит здесь не об имениях и не о чувственных стяжаниях, но о тех многих и различных научных познаниях, которые он собрал, будучи еще юношей, — это он сам объясняет, говоря, что во всю жизнь желает быть отроком и учеником, пока сладкими словами не смоет горькие. Сладкие слова, это — те, которые пророки и апостолы возгласили Духом Святым и оставили в своих книгах; горькие же — те, которые еллины оставили в своих сочинениях, как досточтимое и великое, но в которых скрывается большое нечестие и мерзость. Внешние науки хороши и нужны для человеческой жизни, но большая часть из них вредны и скрывают в себе пагубу, которые если бы мы захотели перечислить подробно, то были бы вынуждены написать целую книгу: так много в них лжи и нечистоты! И хорошо святой Григории назвал их "слаными", то есть горькими для разумного вкуса, как отвлекающие далеко от истинной сладости тех, которые неосторожно упражняются в них. Удостоверяет эти мои слова толкователь его, Никита Сербский говоря так: "пока, говорит, смою еллинские учения слезами и духовными словами и догматами". Поэтому он предпочел жизнь Моисея и Илии и Иоанна, которая деланием заповедей Господних и зрением сокровенных в священных Божиих книгах таин соединяет с Богом и рачителей сего зрения соделывает друзьями Божиими, — а не созерцанием дивных путей солнца и луны, и светлости звезд, небесной красоты, движения и расстояния планет и зодиака, как ты утверждаешь, наслаждаясь повествованиями о видимых тварях и безмерно удивляясь их доброте и правильному движению. Этим ты подаешь повод думать, что не Феодор составил послание, но какой-нибудь другой последователь внешней отверженной мудрости, который, прикрывшись именем Феодора, сочинил и распространил такое глумление и такую мерзость против истины. Почтив ложную лжеименную мудрость похвалами, он не утерпел, чтобы не назвать ее художеством художеств, мудрствуя и дерзая писать вопреки блаженных Иоанна Златоуста и Августина, из коих первый называет звездозрительное знание неправдою и смущением, говоря, что оно напрасно и неразумно изучается всеми; блаженный же Августин говорит, что оно приобретается при пособии сатаны и посредством тайного общения с диаволом прорицает о будущем, гадая о событиях. Тот же, кто бы он ни был, прекословящий блаженным сим мужам, не только не утерпел, чтобы не назвать эту науку художеством художеств, но придумал и нечто еще более нечестивое и пагубное для своей души. Те похвалы, которыми премудрый Соломон таинственно превозносит истину, божественную и всемирную премудрость, — он святотатственно отнес к ложной науке о звездах. Какое же общение света со тьмою? Та премудрость, которую Соломон взыскал невесту привести себе, таибница есть Божия хитрости, и обретательница дел Его. Труды ее есть суть добродетели: целомудрию бо и разуму учит, правде и мужеству, их же потребнее ничтоже есть в житии (Прем. Солом. 8, 2. 4. 7). О звездочетской же обманчивой мудрости, какова она, мы научились от блаженных мужей Василия, Иоанна и Августина, которые утверждают, что она лжива, служит смущением для всех и имеет помощником диавола. Какому целомудрию, какой чистоте или правде и мужеству может научить звездочетская наука, которая ниспровергает все божественные законы, противопоставляя божественному законоположению силу и закон звезд, — и то, что зависит от произволения и самовластия — добродетели и пороки — приписывает переменам звездного течения. Отсюда что иное выходит, как не то, что преблагий Бог есть виновник и творец зла? Ведь звезды суть его творения. Если это так, то каким образом вышесказанные добродетели могут состояться течением звезд, когда все люди находятся в зависимости от силы звезд, и все доброе и злое бывает принудительно, а не по произволению? И если бы я знал, что ты не обременишься множеством высказываемого мною, то все сказал бы тебе подробно относительно восхваления боговдохновенной премудрости, похваляемой Соломоном, — объяснил бы, что она не имеет ничего общего со лжеименною мудростью, которую вы напрасно хвалите, которую не только поборники Христовой Церкви, на которых вы нападаете, правильно осуждают, но и самый первейший внешний философ Платон далеко отгоняет (ее) от общего законоположения философского гражданства, как и сами хорошо знаете, хотя добровольно гнушаетесь истиною.
Вы говорите, что никто из царствовавших в древности и из прославившихся военными доблестями ничего достохвального не совершил без звездозрительного предуведения и ответа. На этом основании вы определяете, что наука эта необходима, так как она сохраняет и укрепляет в человеческом обществе то, что для него всего честнее, есть то царство. Но в этом оказывается лжецом тот, кто тебе это подсказал, кто бы он ни был. Я даже миную лакедемонян и персов и деяния Александра, как не подтверждающие его доказательств, а предложу деяния пользующегося у них почетом Сципиона Африканского, как наиболее ему известного, о котором пишется в "Деяниях Сципиона". Когда Анивак карфагенянин, которого они по римски называют Аннибалом, покорил Италию, одержал над римлянами знаменитую победу при Каннах, и дела римлян пришли в великое стеснение, то где написано о нем (Сципион), что он, воодушевившись астрологическим предсказанием, пришел в Африку с небольшим войском, оставив Аннибала где-то близ Рима, и там, ратуя храбро против ратников, не остановился, пока не разорил отечество Аннибала — Карфаген, а жителей взял в плен. Не все ли это совершил он мужественным разумом души, воспользовавшись удобным для сего временем — нахождением Аннибала в Италии? Что же Юлий Цезарь, по астрологическим ли предсказаниям и по наблюдению времен проявил величайшую оную храбрость и смелость против галлов, или по своей душевной доблести, по военачальническому искусству и по благородству нрава? К тому же и царствовавшие в Риме, которые, как вы утверждаете, все одинаково держались астрологии, не все обладали храбростью, ратным искусством и мужеством нрава; но предсказатели эти были впущены в Рим наиболее слабохарактерными, которые и сподобляли их чести. Наиболее же доблестные и благороднейшие душею и умом прогоняли таковых не только из Рима, но и вообще из Италии, как чародеев, которые, под предлогом предсказывания царям будущего, опустошали царские сокровища, которых Клавдий кесарь далеко прогнал из Рима и вообще из Италии, как обманщиков и развратителей, а не философов. Философия есть вещь очень священная и, без малого, воистину божественная, ибо прилежно поучает о Боге, о правде Его и о всеобъемлющем непостижимом Его промысле, хотя и не все постигает, как непричастная божественного вдохновения, которое было присуще божественным пророкам, но целомудрие и мудрость и кротость она восхваляет, и всякое другое благоукрашение нравов законополагает, и установляет наилучшее гражданство и, вообще говоря, всякую добродетель и все доброе вводит во всю вселенную. По этой причине некто из древних сказал: "более благодетельствует мне в этой жизни человек философ, нежели добрый царь". С таковыми нам следует всегда жить вместе, как с такими, которые вводят истину и благочестие, и от них заимствовать лучшее и то, что споспешествует нам ко благочестию. Но об этом достаточно.
