Георгий Флоровский - Византийские Отцы V-VIII веков
3. В искусе и опыте отрешенной жизни складывается и вырабатывается аскетический идеал. Это, прежде всего, идеал духовного становления и совершенства, идеал «духовной жизни», жизни в Духе. И не столько нравственный, но именно религиозный идеал. В восточной аскетике вообще мистики и метафизики больше, чем морали. Идеал спасения есть идеал «обожения» («феозис»), и путь к нему есть «стяжание Духа», дух духовного подвига и духовных стяжаний или дарований, — путь харизматический… Монашеское движение началось из негреческой среды. В Египте первыми подвижниками были копты, почти вовсе не тронутые эллинской культурой. Преподобный Антоний вряд ли знал по-гречески. И среди анахоретов, и в киновиях греки являются уже позже. При этом даже в киновиях греки и копты живут порознь (так впоследствии и в Сирии). Однако, именно греки впервые синтезируют аскетический опыт, формулируют аскетический идеал. И формулируют его в привычных категориях эллинистической психологии и мистики. Аскетическое мировоззрение органически связано с традициями Александрийского богословия, с учением Климента и Оригена. Не случайно в египетских обителях много читали Оригена, особенно келлиоты, в Нитрии и в Ските. Авва Аммоний изучал Оригена, Пиерия, Дидима, некоего Стефана (см. в «Лавсаике», гл. 11). Еще характернее образ Евагрия. Нужно припомнить, что и Каппадокийцы в своем Понтийском уединении изучали именно Оригена. Впоследствии в Палестинских обителях оригенизм развивается в целое движение. Неудивительно, что именно в монашеской среде вспыхивают первые споры об Оригене. По преданию, уже преподобный Пахомий уговаривал приходивших к нему не читать Оригена (стало быть, об этом подымался вопрос), а своей братии и прямо это запрещал. Острый спор вспыхивает в самом конце IV-го века в Ските, между «антропоморфитами» и «оригенистами»; и в него так неудачно и грубо вмешивается Феофил Александрийский. Это было столкновение двух религиозных или мистических типов. Можно догадываться, что «антропоморфиты» были визионерами, — их религиозный опыт развертывался в наглядных и чувственных видениях. Напротив, «оригенисты» стремились к преодолению чувственного созерцания, стремились к безобразному умному видению. Очень характерен рассказ Кассиана. Отрицание «антропоморфизма» многим казалось ересью худшего рода, как отрицание того, что создан человек по образу Божию». Объяснение, что разуметь это нужно «не по букве писания, но духовно», не успокаивало, но огорчало «антропоморфитов». Они уже не могли молиться, «когда человекоподобный образ Бога был изгнан из их сердца». «Взяли Господа моего от меня, и не на Кого мне надеяться», плакал один из них; «и не знаю, Кому мне молиться и к Кому взывать…» В позднейших памятниках монастырской литературы мы часто встречаемся с полемикой против видений. «Если и действительно явится тебе ангел, не принимай его; но смирись и скажи: недостоин видеть ангела я, живущий во грехах». Видение своих грехов лучшее из видений, еще лучше видеть чужие добродетели… Дьявол явился некоему старцу в образе Христа. И старец ему ответил: «здесь я не хочу видеть Христа, но в той жизни…»
Ориген привлекал не только, как мистик или богослов, но еще как толкователь Писания. В монастырях Священное Писание читали постоянно, изо дня в день, по келлиям и за богослужением, и даже заучивали целые библейские книги наизусть. Изучению Писания устав и обычай придавали такую важность, что в киновиях преподобного Пахомия грамотность именно поэтому была обязательна, — неграмотных учили читать сразу же после принятия в общежитие, а тем временем они должны были заучивать Псалтырь и Евангелие с голоса. На общих собраниях и в частных собеседованиях прочитанное обсуждалось. Отсюда понятен особый интерес к толковой литературе. И в истолковании или применении библейских текстов у египетских подвижников, очень ярко сказывается аллегорическая тенденция, «александрийский» стиль восприятия. Здесь можно видеть влияние Оригена, прямое или через посредство Дидима, вообще близкого к монашеским кругам… Влияние Климента можно видеть уже в том, что идеал аскетического подвига часто определяется, как бесстрастие άπαθεία (в «Духовных беседах», у Евагрия, у Палладия в предисловии к «Лавсаику»)… У Каппадокийцев и позже в Ареопагитиках можно отметить сознательное заимствование неоплатонической и мистериальной терминологии. Это было в духе Климента… Влияние александрийского богословия ясно чувствуется уже в первом опыте аскетического синтеза, в знаменитом житии преподобного Антония, составленном Афанасием Великим. Это не столько жизнеописание, сколько религиозная характеристика, идеальный портрет, священный образ, словесная икона великого отшельника и духоносца…
Аскетическое мировоззрение вырабатывалось не без борьбы. И не следует его стилизовать в упрощающем синтезе. В памятниках аскетической письменности мы встречаемся не только с различными аспектами или оттенками единой мысли, но и с очень глубокими разногласиями и даже противоречиями. Это касается не только практических вопросов. И натяжение между идеалом совершенного одиночества («не могу быть сразу и с Богом и с людьми», говорил авва Арсений) и идеалом деятельного милосердия так и осталось неразрешенным. В этом разногласии обнажается какая то предельная религиозная антиномия, не только антитеза… Не раз подымались с большой остротою и вопросы богословские и догматические. Не следует забывать об имманентных трудностях или соблазнах аскетического опыта и мысли. Вопрос о грехе и свободе возникал прежде всего. И с этим связан другой вопрос — о таинствах и молитве. В иной постановке это есть тот же вопрос о благодати и свободе (или подвиге, т. е. творческом становлении человека). Неудивительно, что пелагианство и оригенизм, еще более ересь евхитов (от εύχή молитва) серьезно волновали монашеские круги. И все эти отдельные вопросы сводились к одному общему — о судьбе и пути человека. В аскетических памятниках мы найдем не только психологические и этические размышления, но и метафизику человеческой жизни… Только в точном догматическом синтезе могла найти свое разрешение проблематика аскетизма. Это ясно уже у святого Афанасия и у Каппадокийцев. Христологические споры разрешаются не только догматическим, но и аскетическим синтезом. Его мы находим у преподобного Максима Исповедника. Догматика и аскетика органически и неразрывно смыкаются в его системе.
II. Духовные беседы
1. Сборник «Духовных бесед» (числом 50) известен в рукописях под именем Макария. Со времени первого издания в авторе принято видеть преподобного Макария Египетского, знаменитого скитского подвижника ІV-го века, ученика преподобного Антония. О нем подробно рассказывает Палладий (Лавсаик, гл. XVII), говорит Руфин, еще Сократ и Созомен. Известно отдельное житие его в коптской и сирийской редакциях. Однако, никто из этих древних авторов не упоминает о творениях преподобного… Великий старец жил замкнуто, с двумя учениками, которые и принимали посетителей. Как выражается Палладий, он жил точно странник на этой земле, мертвый для мира и земных забот, весь в созерцании и в беседе с Богом… Только Геннадий Массилийский говорит о его творениях, но называет при этом «одно только послание», — imаm tаntum аd juniores professionis suаe soripsit epistolаm… Вероятно, это и есть известное нам «духовное» послание «к чадам», аd filios (сохранилось в латинском переводе)… Это полное отсутствие упоминаний о сборнике «бесед» вызывает недоумение. Особенно странно молчание Палладия. Он был близок с Евагрием, учеником Макария, и не мог не знать о творениях преподобного… Невольно возникает сомнение, принадлежат ли в действительности эти беседы или «гомилии» великому Макарию… На надписание рукописей полагаться трудно. И к тому же отдельные беседы встречаются и под другими именами, — преподобного Ефрема Сирина, чаще блаженного Марка Пустынника. В арабском переводе весь сборник (21 беседа) надписан именем Симеона Столпника… Во всяком случае, изданный текст «Бесед» вряд ли исправен. В нем чувствуется позднейшая обработка. Вероятно, и самое разделение на «беседы» следует приписать позднейшему метафрасту; недавно издано еще семь бесед (продолжение сборника). Отдельные беседы слишком различны по объему, иные имеют скорее характер писем, в тексте нередки дословные повторения. Нужно прибавить, редакторская работа над «Беседами» продолжалась и позже. В рукописях известны «семь слов» Макария под разными заглавиями («О хранении сердца» и т. под.) «в переложении» Симеона Логофета (или Метафраста). Можно думать, что и основной, известный нам, текст бесед есть уже результат обработки… Гораздо важнее наблюдения над содержанием бесед. Во многих местах взгляды автора очень напоминают заблуждения т. наз. мессалиан или евхитов, которых опровергал уже блаженный Диадох в своем «Подвижническом Слове». Константинопольский пресвитер Тимофей в своем известном трактате «О принятии еретиков» (начало VІІ-го века) и преподобного Иоанн Дамаскин в обозрении «О ересях вкратце» приводят очень характерные выдержки из мессалианских книг, — и они очень близки к иным рассуждениям автора «Духовных Бесед…» Было бы слишком поспешно отожествлять сборник «Бесед» с той несохранившейся до нас «Аскетической книгой» мессалиан, которая была предъявлена и осуждена еще на Ефесском соборе. В «Беседах» можно отметить только отдельные «мессалианские» мотивы, и многих воззрений мессалиан автор не только не разделяет, но и прямо опровергает их. (С большим основанием «Аскетикон» евхитов можно было бы видеть в совсем недавно изданном и очень любопытном сирийском памятнике «Книга степеней». Это действительно цельная аскетическая система, построенная на началах, очень близких к мессалианским. И памятник очень ранний; возможно, что самого начала IV-го и даже конца ІІІ-го века. Впрочем, и здесь архаизмы не следует принимать за ересь). В «Беседах» мы находим только отдельные взгляды, подобные мессалианским. Нет надобности видеть здесь позднейшие вставки. Близость к евхитам возможна и у православного автора. Историю мессалианской ереси мы до сих пор еще мало знаем. Однако, аскетические воззрения мессалиан были, по-видимому, только крайним развитием отдельных мотивов православной аскетики (срв. у Епифания Кипрского). И неточность автора «Бесед» можно объяснять часто, как архаизм… Во всяком случае, вопрос о «Духовных Беседах» осторожнее оставить открытым.
