Александр Громов - Паракало, или Восемь дней на Афоне

— Илеос! — и метнулся в храм.

Я последовал за ним. А там словно ждал нас «наш дедушка», который заулыбался нам, как старым знакомым.

— Илеос! Илеос! — заклинал на разные голоса Алексей Иванович.

Я пояснил подошедшим на необычное представление отцу Борису и Сергею:

— Это он маслица просит, — и наставительно дал поучение как опытный паломник (а что — я уже на Святой Горе пять дней): — Тут, на Афоне, всё просить надо.

— Нам бы тоже маслица, — попросил отец Борис.

— Вставайте рядом, — разрешил я.

Монах тем временем вынес нам из алтаря такие же, как и в других монастырях, флакончики с маслицем, только цвет масла опять отличался. Я, приняв флакончик и сказав «Евхаристо», указал на соотечественников:

— Это с нами.

Дедушка покачал головой: мол, вот, дети малые, ничего сразу сказать и сделать не могут, пошёл снова в алтарь. А когда он одарил маслом и наших новых знакомых, Алексей Иванович сообразил первым:

— Евлогите!

И я вновь почувствовал лёгкое прикосновение руки.

— Как вас зовут? — спросил Алексей Иванович.

Монах улыбался.

— Нейм! Ю нейм?[103] — требовал мой товарищ.

«Имя! Имя, сестра!» — вспомнил я эпизод из популярного фильма[104].

— Как ваше имя? — продолжал напирать Алексей Иванович и в конце концов привёл самый веский аргумент: — Мы за вас молиться будем!

Старец всё понимал и, улыбаясь, покачал головой:

— Павлос, — произнёс он и ещё раз благословил.

С тем и вышли. Отец Борис с Серёгой от нас не отставали, видимо, то, как мы добывали маслице и обещали молиться за старца, произвело на них впечатление.

— А вы куда дальше пойдёте? — почти робко спросил отец Борис.

Алексей Иванович хмыкнул и прибавил шагу, а я, приостановившись, попытался не показаться невежливым:

— Вообще-то нам очень хотелось попасть в Ватопед.

— Эх, нам бы тоже в Ватопед!

Я понял, что оставшиеся дни на Афоне под угрозой.

— Вряд ли нас там примут — у нас диамонитирионы сегодня закончились, мы теперь вне закона. Могут арестовать по дороге и выслать, вы ещё, чего доброго, пострадаете.

— А как же вы?

— Ну, по дороге, даст Бог, зайдём в скит, но толком сами не знаем, где он расположен, так что придётся долго искать по лесам, а там звери всякие, змеи…

— А нам сказали, змеи спят…

Так, люди ни шуток, ни намёков не понимают.

— Вы сходите лучше в Лавру, там интересно, — и я рассказал про капище, — и Гора совсем рядом. А ещё там есть травник Николай — он, если что, поможет.

Последний довод, видимо, оказался самым убедительным, и отец Борис заколебался.

— В Лавре надо обязательно побывать, — продолжал давить я, — всё-таки от неё пошли монастыри на Афоне.

— Отец Борис, пойдёмте в Лавру, — тихо и уверенно произнёс Сергей, и я с благодарностью посмотрел на него.

— А как туда добраться? — спросил отец Борис.

Я рассказал про маршрутки и заверил, что они обязательно поедут, как только придёт автобус из Дафни в Карею.

— Здесь и пешком недалеко, часа два, — наставил я напоследок и, заметив, как Алексей Иванович семафорит мне от «министерской» двери архондарика, пожелал соотечественникам доброго пути.

Может, ещё встретимся, — не стал совсем уж прощаться отец Борис, а Серёга просто пожал руку — крепкая у него рука.

В комнате Алексей Иванович встретил меня весело, словно на демонстрацию сходил.

— Отнёс, Сашулька, я палку. Прям на то же место положил. Пусть лежит себе, гадюка. — И тут же поинтересовался о главном: — Ну, что?

— Отправил в Лавру.

— Молодец!

— Всё равно нехорошо как-то. Сам не знаю, почему люди к нам привязываются. А потом за них же переживать начинаешь. Где вот сейчас Саньки?

— Да, — согласился Алексей Иванович, — я бы Саньков тоже сейчас повидал. Но минут на пять. Мы вдвоём собирались идти, вот и пойдём вдвоём. Если хочешь, конечно, можно и этих взять, только развлекать дорогой ты их будешь. Можешь им про капище, например, рассказать.

— Рассказал уже. Слушай, а может, это Господь их посылает, а мы отталкиваем?

— Нет, Сашок, это подобное тянется к подобному. Они видят, что ты любитель потрепаться, вот и им поболтать охота. Хотя, второй-то, длинный, кажется, не такой.

— А ты чего со мной пошёл? — обиделся я.

— А я все твои сказки знаю. Ты мне много не соврёшь.

— Это, выходит, ты меня, вроде, воспитываешь?

— Угу.

— А я почему тебя воспитывать не могу?

— Почему же, можешь — воспитывай.

— Курение — это каждение бесам.

— Тьфу ты, опять за своё. Я и так мало курю. Сегодня вообще только одну папиросу.

— То есть я на тебя положительно влияю?

— Особенно когда молчишь.

— И то слава Богу, — заключил я. — На трапезу пора.

Возле трапезной, когда стояли под сенью могучих кипарисов, к нам подошёл отец Павлос, как всегда, улыбающийся, светлый и что-то всё пытался растолковать нам. И, наверное, именно в эту минуту я более всего пожалел, что не знаю греческого. Отец Павлос дал нам каждому по небольшому плетёному чёрному комочку, откуда торчал малюсенький нитяной кончик. Мы так и не поняли, что это, но искренне и с чувством благодарили, да уже только то, что греческий монах обратил на нас внимание и решил, что мы достойны подарка, было не просто приятно, а неожиданно и оттого во много крат радостнее.

Когда вернулись после трапезы в комнату и стали разглядывать маленькие подушечки, немного напоминающие крест[105], подаренные отцом Павлосом, Алексей Иванович произнёс:

— Отец Павлос, кажется, нас полюбил.

— Ну так ты ж за него молиться обещал.

— Всё-таки тебе лучше молчать, — решил Алексей Иванович.

— Согласен, — вздохнул я.

— А мне не курить, — продолжил Алексей Иванович и покосился на меня. Я молчал. — По крайней мере, часа два. — Он снова посмотрел на меня. — Ладно, можешь разговаривать.

В комнату зашёл молодой послушник с ведром и шваброй. Всё понятно — нам пора. Подхватив рюкзаки, спустились по мраморной лестнице, прикрыли «министерскую» дверь, прошли мимо стройных кипарисов, поклонились кафоликону и Богородичному храму и вышли из ворот монастыря.

Минут пятнадцать посидели в большой беседке у монастырских ворот, привыкая к состоянию беззащитности, за мощными стенами монастыря было покойнее. А на небе тучи (вот, не дай Бог, ещё привяжется дурацкая песенка — молитвы надо читать), Малый Афон закрыло полностью. Ветер не находил себе покоя, метался — то тучи терзал, то вспенивал море.

— Дождевики надо приготовить, — предложил Алексей Иванович. — Хоть какая-то защита.

Я посмотрел на море, на тучи — дождевики не спасут.

— Это даже хорошо, что под дождиком пойдём, — решил приободрить я Алексея Ивановича, да и себя тоже. — В жару идти тяжело, потеешь, натирает всё в непотребных местах… А тут по холодочку бодренько пойдём, — и всё-таки не удержался и пропел: — А тучи, а тучи — они как лю-юди!

Алексей Иванович посмотрел на меня как на слегка тронувшегося умом и вздохнул:

— Нет, нельзя нас на свободу выпускать. У нас крыша ехать начинает. Покурим?

Я кивнул. Не то, чтобы идти не хотелось или было страшно из-за надвигающейся непогоды, но неизвестность тревожила: куда идём? Как пойдём? Конечно, у нас есть опыт многодневных крестных ходов, но тут — Афон, тут всё не как у людей.

Потом нашли ещё дело: переложили рюкзаки так, чтобы дождевики находились под рукой.

Затем снова стали разглядывать подарки отца Павлоса.

— Может, надо за ниточку потянуть? — предположил я.

— Не надо, — остановил Алексей Иванович, — разшебуршишь всё. — И, определив: — Это нам вместо оберега, — убрал крестообразные подушечки за пазуху, к сердцу.

Я сделал то же самое.

Сколько можно сидеть в беседке и ждать у моря погоды? В конце концов, с нами Бог и благословение отца Павлоса.

Перекрестились и пошли, и ни разу, пока поднимались в гору, не обернулись на монастырь. Только когда дошли до поворота, который скроет от нас так чудесно принявшую обитель, остановились и, повернувшись к монастырю, помолились Богородице. И все тревоги улеглись, вернулось чувство, что всё будет хорошо. И ветер притих. Впрочем, мы как раз обогнули гору.

И сразу открылся монастырь Ставроникита[106], будто Иверон передал ему дальнейшее наше водительство. Если Иверон стоит в бухточке, то Ставроникита — на скалистом мыске, и пока спускались с горы, любовались картиной: кругом бьются волны, а монастырь, словно поднявшийся из морских пучин витязь, противостоял стихии.

Но тут случилась заминка: дорога, по которой мы шли, раздвоилась. Накатанная поднималась вверх, а больше похожая на просёлочную уходила вправо, в сторону Ставроникиты. Ясно было, что к нему она и ведёт, но при всей манящей красоте Ставроникита в наши планы не входил. Хотя, что такое наши планы, может, это Господь нам дорожку указывает, чтобы в грозовой день по горам не гуляли.