Иоанн Златоуст - Творения, том 9, книга 2
6. Ведь совсем несообразно с разумом получать вред от того, что приносит пользу, почему (апостол) и сказал: “Заповедь, [данная] для жизни, послужила мне к смерти” (ст. 10). Он не сказал: сделалась смертью или породила смерть, но: “[данная] … к смерти”, изъясняя этим необычность и странность такой несообразности, и все обращая на голову людей. Если ты хочешь узнать цель закона, говорит (апостол), то он вел к жизни и для этого дан; если же отсюда произошла смерть, то вина в этом принявших заповедь, а не самой заповеди, которая ведет к жизни. Еще яснее высказал это (апостол) в следующих словах, говоря: “Потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею” (ст. 11). Ты заметил, как он везде касается греха, освобождая закон от всякого обвинения? Почему и присовокупил, говоря: “Посему закон свят, и заповедь свята и праведна и добра” (ст. 12). Если вы желаете, то мы введем в нашу речь толкования и извращающих эти слова (апостола), так как от этого собственная наша мысль будет яснее. Некоторые утверждают, что (апостол) в этих словах говорит не о законе Моисея, но по одним - о законе естественном, а по другим - о заповеди, данной в раю. Но ведь вся цель Павла состояла в том, чтобы отменить закон Моисея, о тех же законах он и не ведет никакой речи, - и вполне естественно, потому что иудеи боялись и трепетали именно закона Моисеева и вследствие этого противились благодати. Притом же, заповедь, данную в раю, как Павел, так и никто никогда, кажется, не называл законом. Чтобы это сделалось более явным из собственных слов (апостола), обратимся к его изречениям, высказанным немного выше. Со всем вниманием беседуя с иудеями о жизни, он говорил: “Разве вы не знаете, братия (ибо говорю знающим закон), что закон имеет власть над человеком, пока он жив? Так и вы… умерли для закона” (7:1,4). Итак, если это сказано о естественном законе, то оказывается, что мы не имеем его, а если это верно, то мы не разумнее бессловесных. Но не так это - нет! Относительно заповеди, данной в раю, нет необходимости и спорить, чтобы не предпринять нам напрасного прения о том, что признано всеми. В каком же смысле (апостол) говорит: “Я не иначе узнал грех, как посредством закона”? Он разумеет не совершенное неведение, а самое точное знание. И если это сказано о законе естественном, то какой смысл имеют следующие слова: “Я жил некогда без закона”? Ведь ни Адам, ни другой какой человек никогда, кажется, не жил без закона естественного; вместе с тем, как Бог сотворил (Адама), Он вложил в него и этот закон, сделав его надежным сожителем для всего человеческого рода. Кроме того, (апостол) нигде, кажется, не называет естественный закон заповедью, а этот закон называет заповедью праведной и святой, законом духовным. Закон же естественный дан нам не от Духа, потому что и варвары, и язычники, и все люди имеют этот закон. Отсюда ясно, что (Павел) и выше, и ниже, - везде рассуждает о законе Моисеевом. Потому и называет его святым, говоря: “Закон свят, и заповедь свята и праведна и добра”. Хотя иудеи и после закона были нечистыми, неправедными и корыстолюбивыми, но это не упраздняет достоинства закона, равно как их неверие не уничтожает веру в Бога. Таким образом, из всего этого видно, что апостол говорит это о законе Моисеевом. “Итак, неужели доброе сделалось мне смертоносным”? - спрашивает апостол. “Никак; но грех, оказывающийся грехом” (ст. 13), то есть, да будет доказано, насколько великое зло - грех, а также - беспечная воля, стремление к худшему, самое дело худое и развращенный ум, потому что в этом заключается причина всех зол. (Апостол) увеличивает грех, показывая преизбыток Христовой благодати и поучая, от какого великого зла она избавила человеческий род, так как это зло от всех врачебных средств становилось хуже, а от средств задерживавших его развитие разрасталось еще больше. Потому он и присовокупляет, говоря: “Грех становится крайне грешен посредством заповеди” (ст. 13). Ты заметил, как повсюду закон сплетается с грехом? Чем апостол обвиняет грех, тем самым в большей еще степени он доказывает и достоинство закона. И он не малого достиг, показав, какое зло грех, обнаружив и изобразив всю его ядовитость. Он и выразил это в словах: “Грех становится крайне грешен посредством заповеди”, то есть, чтобы открылось, какое зло, какая погибель - грех, а открылось все это чрез заповедь. Этим (апостол) показывает и превосходство благодати пред законом, - превосходство, а не противоположность. Не смотри на то, что принявши закон сделались хуже, но прими во внимание, что закон не только не хотел усилить зло, а даже старался пресечь и зло, прежде существовавшее. Если же он оказался бессилен, то увенчай его за назначение, а еще больше повергнись пред могуществом Христа, потому что Он столь разнообразное и непреоборимое зло уничтожил и, вырвав с корнем, истребил. А всякий раз, как услышишь о грехе, не подумай, что это какая-либо самостоятельная сила, но - порочное действие, постоянно начинающееся и прекращающееся, не существующее прежде совершения, а после совершения опять исчезающее. По причине греха и дан был закон; а закон никогда не дается для истребления чего-либо естественного, но для исправления произвольного худого действия.
7. Об этом знают и внешние (языческие) законодатели, и весь человеческий род. Они (законодатели) противодействуют только тем порокам, которые происходят от нерадения, но не обещаются пресечь тех, которые получены в наследство от природы, потому что это невозможно. Все природное остается непоколебимым, о чем неоднократно я вам и говорил в других беседах. Потому, оставив такие труды, опять займемся нравоучительною речью, а лучше сказать, это и составляет часть тех трудов. Если мы изгоним из себя порок и поселим в себе добродетель, этим ясно научим, что порок не есть природное зло, а спрашивающим, откуда зло, мы легко сможем заградить уста не словами только, но и делами, когда явимся пред ними свободными от их пороков, хотя имеем одинаковую с ними природу. Не на то станем смотреть, что добродетель трудна, а на то, что возможно в ней усовершенствоваться, а если постараемся, то это будет и легко нам, и удобно. Если ты говоришь мне о приятности порока, то скажи и о конце его: ведь он ведет к смерти, как добродетель руководит нас к жизни. Но лучше, если угодно, рассмотрим порок и добродетель без отношения к их концу; мы увидим, что порок сам в себе заключает большую печаль, а добродетель заключает удовольствие. Скажи мне, в самом деле, что тяжелее худой совести? Что прекраснее доброй надежды? Ведь ничто, ничто обыкновенно так не мучит и не угнетает нас, как ожидание худого; ничто столько не поддерживает и едва не окрыляет, как добрая совесть. Это можно узнать и на основании событий, происходящих пред нами. Так, обитающие в заключении и ожидающие осуждения, хотя бы наслаждавшись бесчисленными удовольствиями, живут беспокойнее тех нищих, которые ходят по улице, но не сознают за собою ничего худого, потому что ожидание бедствий не позволяет испытывать настоящих удовольствий. И что говорить о заключенных? Трудолюбивые ремесленники, занимающиеся работами в течение целого дня, находятся в гораздо лучшем настроении, чем люди свободные и богатые, но сознающие за собою что-либо худое. Потому мы считаем жалкими и гладиаторов; хотя мы и видим, что они упиваются, веселятся и едят в корчемницах, однако называем их несчастнее всех, потому что горечь ожидаемой смерти несравненно превосходит эти удовольствия. Если же такая жизнь им и кажется приятною, то припомните то, о чем я неоднократно говорил вам, - что нет ничего удивительного, когда живущий в пороке не избегает неприятности и муки порока. И вот дело, достойное только проклятия, представляется любезным для тех, кто участвует в нем. Но мы не ублажаем их за это, а напротив, вследствие именно этого считаем несчастными, потому что они и сами не сознают, в каких бедствиях находятся. Что, например, сказать о прелюбодеях, которые для ничтожного удовольствия подвергаются позорному рабству, трате имущества и непрерывному страху, коротко сказать, ведут жизнь Каина и даже еще более тяжелую, потому что боятся настоящего, трепещут будущего, подозревают друзей и врагов, знающих и ничего не знающих. Даже и во время сна они не освобождаются от этого мучения, так как нечистая совесть создает у них страшные сновидения и этим пугает их. Но не таков человек целомудренный: он проводит настоящую жизнь в радости и совершенной свободе. Итак, сравни ничтожное удовольствие с бесчисленными волнениями этих ужасов, а кратковременный труд воздержания с спокойствием целой жизни, и ты увидишь, что последний приятнее первого. А желающий похитить и присвоить себе чужое имение, тот, скажи мне, разве не переносит бесчисленные труды, непрестанно бегая, обманывая лестью рабов, свободных, придверников, устрашая, грозя, поступая бесстыдно, проводя без сна ночи, дрожа, мучаясь и всех подозревая? Но не таков тот, кто пренебрегает деньгами. Он опять наслаждается полным удовольствием, живя без страха и в совершенной безопасности. А если кому угодно рассмотреть и прочие виды порока, то везде увидит большое смятение, множество подводных камней. Всего же важнее то, что в добродетели начало исполнено трудов, а продолжение приятно, так что этим и самый труд облегчается; в пороке же все бывает наоборот, - за удовольствием следуют болезни и мучения, так что от этого и самое удовольствие пропадает. Как ожидающий венцов нисколько не чувствует настоящей тяжести, так и ожидающий наказаний после удовольствия не может пользоваться чистой радостью, потому что страх все приводит в смятение. А вернее, если внимательнее исследовать, то можно найти, что у порочных еще прежде наказания, определенного за худые дела, возникает большое мученье в тот момент, когда они отваживаются на худое.
