Лиляна Хабьянович-Джурович - Петкана
То был ураган, срывавший не крыши с домов, но головы с плеч. Ливень, хлеставший свинцом. Реки, вздувшиеся от крови, уносившие, словно сухие листья, человеческие жизни и судьбы.
Операция «Буря» за одну ночь лишила нас всего, что мы наживали годами. Мы вынуждены были бежать с собственной земли. От родных очагов. Из домов, которые хранили память о наших отцах и дедах. Вынуждены были покидать свою, такую привычную жизнь. И становиться беженцами без крова над головой, часто даже без куска хлеба. Единственное, что нам оставалось, были воспоминания. И оттого прошлое казалось еще прекрасней. Мы уносили нашу память с собой. Туда, куда испокон веков бежал наш народ с южных и западных окраин. В Сербию.
Наше отступление прикрывала армия. Наши мужчины. Теперь уже никто из этих людей не казался мне жестоким и грубым. Наоборот. Мы чувствовали, что это наши защитники. Готовые принять свой последний бой и ценой собственных жизней задержать наседающего врага. Но моего мужа среди них не было! И никто не мог мне сказать, что с ним. Погиб ли он, лежит ли где-то раненый, истекая кровью. Или попал в плен. И эта неизвестность когтями разрывала мне сердце.
В Белграде мне посчастливилось кое-как устроиться. Я стала домработницей. Это был еще не самый плохой вариант. Кроме того, такая работа позволяла оставаться наедине со своими мыслями. А я уже привыкла утешаться воспоминаниями. Единственным, что мне оставалось.
Я снимала крохотную комнатушку. Мы с дочерью спали на одной кровати. С нами были дорогие мне фотографии, несколько любимых книг и засушенных цветов. Все наши пожитки вмещались в чемодан, ставший для нас походным алтарем. «Ведь алтарь — всюду, где есть святые иконы и искренняя молитва, — рассуждала я, — моя святая молилась даже в безводной пустыне, поставив икону на камень. Она молилась Господу со слезами. Как и я сейчас».
Я плакала, когда засыпала дочка. Она — когда думала, что я сплю. Так мы обе старались скрыть друг от друга нашу боль. Обе мы были безутешны. И одинаково несчастны.
«Кто хочет идти за Мной, пусть отречется себя и возьмет крест свой, и да идет за Мной», — сказал Господь наш Иисус Христос.
«Потому ли я терплю такие мучения, что говорила когда-то моей святой: "Поведи меня путем Господа, очисти мою душу, очисти мое сердце"? — спрашивала я себя. — Но разве принять крест свой обязательно означает быть распятым на нем? Разве не достаточно распять страсти и желания, а сердце — пощадить? Неужели нельзя иначе приблизиться к Богу, кроме как через боль? Разве нельзя это сделать только через любовь? Неужто и вовсе не бывает любви без страдания?»
Терзаясь подобными мыслями, я тем не менее твердо знала, что не хочу свернуть с духовного пути. Ибо уже не могла себе представить, как можно идти другой дорогой, имея иного проводника вместо Бога.
Мне не с кем было разговаривать теперь. Поэтому я все чаще беседовала с ней. Моей святой. Сев на пол и глядя ей прямо в глаза, я говорила и говорила, будучи абсолютно уверена, что сейчас-то она меня прекрасно слышит. И понимает. И потому я изо всех сил старалась постичь сердцем ее ответы и советы. То, что было прежде игрой любопытного ума и воображения, стало ныне вопросом жизни и смерти.
Я потеряла всё. Страшная слабость непрестанно овладевала мною. Кроме нее, некому было укрепить меня и замолвить за меня слово пред Господом. «Преподобная мать Параскева! — взывала я, — ты знаешь мое сердце, мою душу, мой ум. Знаешь и мои немощи. Умоли Бога, чтобы Он не попустил мне пасть под непосильной ношей. Да дарует Он мне силы вынести то, что я должна понести».
Так я вручила ее предстательству свою судьбу. Только теперь. И промолвила: «Да будет воля Твоя, Господи!»
А ведь мне нелегко было это произнести.
Чтобы вымолвить сии слова, надо было совершенным доверием и любовью к Богу побороть страх, гнездившийся у меня в душе. Особенно одно, абсолютно новое, но очень сильное и мрачное чувство, что регулярно одолевало меня в последнее время. Ощущение того, что я жестоко обманута. Что со мной обошлись несправедливо.
Другие люди вокруг меня продолжали жить по-старому. Так же, как и много лет назад, выходили из дому и возвращались потом с работы. Смеялись. Шутили. Любили. И в жизни их не было никаких перемен. Никакого насилия.
А мой ребенок спал с папиной фотографией у изголовья. И подушка часто была мокрая от слез.
Все вокруг — жили. А я не жила. Я ждала. Когда же наконец вернется муж. Чтобы мы тоже смогли — жить. И не была уверена, что это когда-нибудь произойдет.
Мне казалось, что все кругом счастливее меня. Женщины, чьи мужья не были призваны в армию. Те, кто дождался своего супруга, целым и невредимым вернувшегося с фронта. Наконец, даже те, кого их мужья, погибшие на этой войне, никогда не любили по-настоящему. Или же они не любили своих мужей.
Здесь, в Белграде, мне случалось встретить и тех, кто произносил громкие патриотические речи, когда все только начиналось, а потом первым сбежал и всю войну отсиживался в тылу. И я чувствовала, как в сердце моем начинают пробиваться ростки ненависти к этим людям. Почти такой же жгучей и лютой, как и по отношению к заокеанским организаторам операции «Буря».
О, я, конечно же, знала, что те, кому повезло, ни в чем не виноваты передо мной. Часто это были честные и достойные люди. Их счастье не было основано на моей беде, подобно тому как и мое былое счастье не строилось на чужом горе. Я знала, что они ничего не забрали у меня. Не владеют ничем из того, что прежде было мое. Знала. Но не могла подавить в себе зависть. Ненависть. И тоску. Одно дело — знать. Другое — принимать сердцем.
К счастью, она всегда была со мною. Это она не позволила мне погрузиться в пучину отчаяния, во мрак недостойных и пагубных мыслей и чувств, которые столь мерзки пред лицом Бога.
Она — в этом у меня теперь нет ни малейшего сомнения! — отвела меня и в свою церковь на Калемегдане.
Как-то под вечер, пытаясь успокоить себя прогулкой по берегу Савы, я вышла к Дунаю. И потом долго бродила среди развалин Нижнего града. Хотя и не думала заходить сюда.
А потом стала подниматься на холм, где в лучах жаркого солнца утопали остатки старинной крепости. Я взошла по выщербленным ступеням каменной лестницы. И оказалась на небольшой площадке. Здесь, прямо под крепостной стеной, приютилась крохотная церквушка. Она словно вросла в скалу. У входа, на мозаичном панно, я увидела ее. Мою святую! В одежде цвета морской волны, смиренно преклонив главу, она стояла и листала какую-то книгу.
Наконец-то я попала туда, куда она меня позвала однажды, явившись мне во сне!
Меня охватил трепет. Я поняла, что не случайно оказалась здесь. Что день этот, быть может, еще более важен для моего дальнейшего пути, чем тот, когда я повстречала Гордану.
Я приложилась к святой иконе над ее источником. И к иконе святого Онисима, покровителя источников. И непрестанно молилась только об одном. А затем подумала, что надо бы купить свечи. И направилась к общей очереди.
Две женщины позади меня переговаривались вполголоса, решая, что им приобрести в церковной лавке. И я внезапно услышала, как одна из них сказала другой: «Я в церкви первым делом молюсь за моих врагов. Знакомых и незнакомых. И каждый раз ставлю свечку, чтобы Бог простил тем, кто причинил мне зло».
О, как устыдилась я, услышав эти слова, произнесенные таким спокойным и мирным тоном! И подумала, сколь чиста сердцем должна быть та женщина, что так поступает. Я захотела взглянуть на ее лицо. И обернулась. Первое, что я увидела, был маленький образок у нее на шее. Образок с ликом преподобной Параскевы. Преподобная ласково улыбалась мне. И я тотчас подумала, что это, конечно же, она говорила со мной голосом незнакомой женщины.
Я бы хотела ее послушать. И в самом деле хотела. Но как мне было молиться о прощении тех, кто сам не желал прощать людям обид? И легко ли простить причинивших тебе самую страшную в твоей жизни боль?
Кое-как выдавливала я из себя слова молитвы. С огромным трудом произносила их. И чувствовала, что они идут не от сердца. А значит, немногого стоят. И вряд ли достигнут Того, к Кому обращены.
Я чувствовала: только она может мне помочь. «Мать и заступница наша, — молила я Преподобную, — без тебя у меня ничего не выходит. С тобой же — получится все, о чем ты попросишь Господа. Яви же милость: помоги мне победить то самое худшее, что таится во мне. В каждом из нас. Прошу тебя, научи меня своей любимой молитве».
Я стояла пред ней. И смотрела на ее лик. Долго. Очень долго. Последние верующие давно уже разошлись, Уже и священник покинул церковь. А я все стояла на площадке перед мозаичной иконой. И не переставала молиться сердцем. Сердцем, которое жаждало очиститься.
Стояла так, пока не почувствовала, как сердце мое переполняет любовь. А душа исполняется крепости и решимости.
