Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы
В ту ночь ему снилась гора, на которую он пытался забраться. Ее поверхность была абсолютно гладкой и, как только путешественнику начинало казаться, что он достиг вершины, то тут же съезжал с нее вниз, безжалостно обдирая себе руки и ноги. Вконец измученный, он проснулся. Вокруг начиналось утро. Хрисанфа Егоровича в комнате не было. Его кровать была заправлена. На столе стоял завтрак: кувшин с парным молоком, еще теплые ватрушки, блинчики и картошка. Коля спешно умылся и принялся за еду. «Интересно, почему меня одного оставили? — думал он про себя. — А раз так беспечно отнеслись ко мне, значит, или убежать отсюда просто невозможно».
Долго ломать над этим ему не пришлось, дверь открылась, и вошедшая женщина, убирая со стола, протянула записку. Огромными буквами на плотной бумаге было выведено следующее:
«Никола!
Ты уж шибко не обижайся, что я тебя одного оставил. Уж больно охота на сенокосе поработать, на людей посмотреть. Ты, если хочешь, можешь тоже к нам присоединиться. Скажи Варе — она тебя и отведет. Ну а не хочешь — почитай книжки, Варя тебе мою библиотеку покажет. Ну, бывай, не скучай. Жди меня к ужину.
Твой Х.Е.».
Мальчик задумался. Ему не очень хотелось смотреть на библиотеку — чего он там, спрашивается, не видел, — а вот с людьми пообщаться было бы интересно. Раз Хрисанф Егорович оставил его, можно сказать пришельца, ради такого дела, значит, это что-то важное. Немного помешкав, Николай выбрал сенокос.
— Варя! — позвал он.
В следующую минуту дверь открылась, и вошла рыжеволосая женщина.
— Звали? — спросила она, в упор глядя на мальчика.
Роса уже давно спала, когда Коля с Варварой вышли за ворота города. На хорошо ухоженном поле виднелась тропинка, по ней они и пошли, распугивая перепелов. Сначала они перешли поле, потом вошли в лесок, после им предстояло пересечь небольшую речку.
— Может, привал? — спросил мальчик, помогая Варваре сойти с жерди.
— Да нет, Никола, уже пришли, вон наши здесь. А тама уж, пожалуйста, сами решайте, будете на привал устраиваться али нет.
Коля посмотрел вперед и глазам своим не поверил: на поле работало около тысячи человек. Мужчины с бородами до живота, молча в ряд, косили траву. Все они, как на подбор, были одеты в рубахи из грубой ткани навыпуск, у некоторых повязанные поясами. Бороды развевались на ветру, придавая своим обладателям вид былинных богатырей. Николай с Варварой поднялись на пригорок, стайка молодых девушек остановилась, все они внимательно посмотрели на мальчика, а потом раздалось зычное:
— Девчата, а ну за работу! Потом будете отдыхать. Чай хлопца, что ли, не видали? А ты, Марфуша, что рот разинула? Стога, думаешь, сами будут укладываться? Работать. Работать, быстро! Не лентяйничать!
Девушки охотно принялись за работу, затянув протяжную песню:
Милый мой, дорогой, сердечный…
Ты поклялся мне в любови вечной…
Ты поклялся и душой, и телом.
Да, видать, твоя любовь сгорела…
— Ишь, ты какую поют, интересно, кто сложил? — задал вопрос один из мужчин.
— Да никак Валька-хромой, — отозвался второй.
— Нет, не Валька, — заметил третий, — Любава сложила, моя племянница.
— Что? Любава? Твоя племянница? — тут из-за спин вышел Хрисанф Егорович. — Да это кто ж ее так обидел-то?
— Никто ее не обидел, просто песня так сочинилась — откликнулись девчата почти хором.
— Как это так сочинилась? Раз баба сложила, значит, ее обидели. Просто так ни одна на себя наговаривать не станет!
— Мужики! А чего это мы кипишимся? — закричал светловолосый жилистый парень. Давайте позовем Любаву, да спросим, пусть сама все скажет, не таясь. Если кто обидел — с ним и разберемся.
— Да, давайте, зовите Любаву, — проговорил Хрисанф Егорович.
— Любава! Любава! Айда сюда, к нам! — закричали девушки в один голос.
— Чего? — отозвалась вдалеке девушка с длинной, по колено, косой.
— Дело есть, Любава, к тебе, — ответил Хрисанф Егорович.
— Иду!
Девушка воткнула в землю вилы и послушно направилась к ним. Густая коса и огромные синие глаза делали Любаву похожей на сказочную героиню, она не шла, а будто плыла по земле. Коля заметил, как все ею любуются.
— Любава, — сказал строго Хрисанф Егорович, когда девушка приблизилась к нему, — Любава, скажи нам: ты стихи слагаешь?
— Слагаю, — робко ответила девушка, виновато глядя на землю.
— Про любовь?
— И про любовь.
— А любишь-то кого? — спросил светловолосый парень.
— Цыц! — прикрикнул на него Хрисанф Егорович. — Про любовь слагаешь, значит. А раз слагаешь, стало быть, любишь. Так?
— Нет, — ответила девушка, подняв глаза.
— Не любишь?
— Нет, не люблю, — повторила Любава.
— А тогда зачем такие песни слагаешь? — спросил рядом стоящий мужчина.
— Нравится, вот и слагаю, — с некоторым вызовом ответила девушка.
— Что значит, нравится? — почти закричал светловолосый парень.
— А то и значит!
— А ты, Митрофан, не вмешивайся, — заступились девчата за Любаву, — все знают, как ты по ней с ума сходишь. На Николу-зимнего даже приворожить ее хотел. Тьфу! Срам-то какой! Младшего брата Любавы — Ваньку — даже просил волос с косы принести… Эх, темень беспросветная! Лучше бы по хозяйству родителям девушки помог, глядишь бы, и приглянулся…
— Али шубу соболью справил…
— Цыц! — окоротил разговорившихся девок Хрисанф Егорович, — Любава, в песне поется не только про любовь, но и про обиду. Скажи мне честно, как отцу родному, тебя обидел кто-нибудь? Может, Митрофан? Если не хочешь при народе имя назвать — можем отойти.
— Нет, никто меня не обидел, что вы, Хрисанф Егорович, я же говорю — нравится, вот и пишу!
— Ну, слава тебе, Господи — вздохнул Хрисанф Егорович — слава тебе, Господи, что все у нас благополучно. А то я, как услышал, так напугался, думал, неладное что-нибудь стряслось. Не ровен час, кто в подоле из девчат принесет, али, упаси Господи, руки на себя наложит. А ты вон как, Любавушка. Молодец, гляди, и у наших-то песен новых поболе стало. Может, расскажешь что-нибудь, все равно обед уже. Надо же, как от души-то отлегло…
— Да, давай, Любава, почитай стихи! — закричали девчата, окружая плотным кольцом поэтессу. Немного смущаясь, поправив косу, Любава начала читать стихи:
Весна ранняя, весна ранняя —
Это полное окончание зимы.
И все старания, и все страдания,
Печали-горести ей несем мы.
— И то верно, — заключил Хрисанф Егорович. — Каждый день приходит утро, встает солнце, а все потому, что так заведено, сложено, значит. А что не сложено, тому и не бывать. Спасибо тебе, Любава, складно у тебя все получается, и сама ты ладная. Тьфу ты! Старый хрыч в рифму заговорил. Но слушай мой наказ: ищи себе жениха, чтобы к Покрову уже свадьбу сыграли. Шестнадцатый годок нонче тебе пошел, ужо детей пора рожать. А не найдешь к осени, смотри: я, как староста, сам тебе определю, негоже долго в девках ходить. Ведь женская сущность дана для сохранения рода человеческого, прежнее всего, слышишь?
— Да, слышу, слышу, Хрисанф Егорович, — сказала девушка и понуро ушла к своим.
— Эх, Хрисанф Егорович, Хрисанф Егорович, — отозвалась молчавшая до сих пор Варвара, — не встретила она своего мужика еще, зачем девку неволишь?
— А я не неволю, — промолвил староста, — сказал же: выбирай! Или ты хочешь, чтобы Любава одинокой оставалась всю жизнь?
— Вот именно, — сказал Митрофан.
— Тьфу на вас, — после этих слов Варвара повернулась и ушла. Взоры всех были прикованы к мальчику.
— Ох уж эти женщины! — вздохнул Хрисанф Егорович. — А ты, Никола, проходи, сюда! Давай, ближе к нам, коли уж пришел, давай в тенечек присядем, в ногах правды нету. Сейчас нам и покушать сюда принесут, а потом уж и поработаешь, ведь за этим ты пришел сюда, верно?
— Ага…
— Хрисанф Егорович, — обратился юноша к спутнику, — а почему Любаву надо выдать замуж до Покрова?
— А как же? — возразил тот. — Женщине положено рожать, ребятишек иметь, за мужем присматривать, негоже в старых девах сидеть.
— Ну а если не хочет женщина замуж?
— Тогда пущай идет в монастырь.
— Как так?
— А так! Женщина, которая хочет уйти в монастырь, поступает в послушницы и больше к нам не возвращается, потому как у нас свого монастыря нет, идти в ближайший надобно, а это семьдесят верст с гаком.
— Ну а если захочет вернуться? — спросил мальчик.
— Не знаю, — развел руками Хрисанф Егорович, — пока такого не было. Слушай, что ты все спрашиваешь да спрашиваешь? Ты у дядьки свого по матери спроси, он у вас ученый!
Николай рассмеялся. Хрисанф Егорович ему нравился.
Девушки разливали окрошку по мискам, только и слышалось:
— Это для Михея, готовлю, как умею…
