Георгий Чистяков - Путь, что ведёт нас к Богу
В этой книге собраны тексты тех коротких проповедей, что Папа регулярно произносил (зачастую без подготовленного заранее текста) перед тем, как начать чтение Розария вместе с теми, кто собирался на площади перед его дворцом в Кастель–Гандольфо или в любом другом месте, где он возглавлял общую молитву с четками в руках. Как это обычно по вечерам делается в сельских костелах его родной Польши и повсюду, где живут католики. На самом деле — на всех континентах.
Особенность Розария состоит в том, что его можно читать в полном одиночестве, вдвоем или втроем, но можно, как делал это Папа, молиться по четкам вместе с тысячами собравшихся для этого людей. «Молитва Розария, — говорил Иоанн Павел II, — это молитва человека за человека, молитва человеческой солидарности, общая молитва искупленных, в которой отражаются дух и надежды первой Искупленной — Марии, Матери и образца Церкви. Молитва за всех людей мира и истории, живых или умерших, призванных быть вместе с нами Телом Христовым и стать вместе с Ним сонаследниками славы Отца».
Здесь речь идет все о том же: об удивительной силе молитвы, которая объединяет людей друг с другом и тем самым, как ничто другое, преображает нашу жизнь. Христианство — это семья. Иоанн Павел II иногда говорил об этом, но главное, просто показывал это каждому без всяких слов, когда оставался со своими прихожанами как отец с детьми на площади у собора Св. Петра или в любом другом месте и молился вместе с ними. Мне вспоминается встреча Папы с итальянскими школьниками. Это было в Риме в один из жарких летних дней, когда в пять часов, а именно тогда началась эта встреча, солнце жарит вовсю и воздух все более раскаляется. Папа казался усталым, а школьники шумели, орали, пели и вообще выделывали что‑то невообразимое. Иоанн Павел II был счастлив. Уходя, он еле держался на ногах, но при этом светился от радости. «Как хорошо!» — сказал он нам, войдя в притвор собора.
То же самое бывало, когда он встречался с шумными африканцами или арабами — не только с католиками, но с представителями всех без исключения исповеданий и религий. Иоанн Павел II — это человек, умевший преодолевать любые барьеры. Он не умел идти на «политические» компромиссы, но знал, как протянуть руку каждому и открыть ему навстречу сердце.
Не случайно, наверно, ушел он в радостные и ослепительно белые пасхальные дни. Смерть его была трудной, но какой‑то особенной, ибо каждому было понятно, что уходит он не в небытие, но к Богу. Именно как santo subito — «святой немедленно», — как восклицали собравшиеся на площади Святого Петра паломники в день его похорон. Смерть — «вершина прозрачности». Так писал Папа в «Римском триптихе», восклицая вместе с Горацием поп omnis moriar — «я умру не весь»… Ибо «все, что нельзя разрушить во мне, теперь стоит лицом к лицу с Ним, Сущим!».
Один мой немецкий друг сказал однажды: «Папы бывают либо учеными, либо дипломатами, но Иоанн Павел II не относится ни к тем, ни к другим. Он — мистик». Мне кажется, это сказано очень точно. Именно молитва, именно вера, именно живая мистическая связь с Иисусом делала его непобедимым.
Часть III: ТАМ, ГДЕ НЕВОЗМОЖНО ЗНАНИЕ
OMNIPOTENS?[25]
Слова, высказанные на страницах интернета; слова, мелькающие в газетных заголовках; слова, звучащие прямо в метро: «В жизни нет места для чуда»;…почему я верю, если?.. Бог не помог… а ведь мы так молились… Кто Он?… «злой демон?»…fidesfracta[26]… Август 2000 года. Гибель подводной лодки «Курск». Вопрос о Боге встает ребром. Кто это, Бог? Тот Бог, против которого восстал Прометей в трагедии у Эсхила, или то Небо, которому противостоял Сунь У–Кун[27] в китайском фольклоре? Или Бог добр, но не всемогущ, как считает Дж. Дьюи?[28]
В России нет богословия после Освенцима или ГУЛага, ибо в последующий за ними период у нас в стране было очень мало верующих. И если кто верил — то от всего сердца, и поэтому сомнений в истинности веры у таких людей не возникало. Их вера была настоящей верой настоящих мучеников. Однако ведь были и такие (и их было большинство), кто после революции мало–помалу отошел от Бога. Полностью. Помню лет 20–25 назад разговор на подмосковной станции в ожидании электрички с Вячеславом Иосифовичем Дмитриевским, профессором, меломаном, любителем романсов Мясковского, — о том, как он был в юности верующим человеком, а «потом все это кончилось; слишком уж много бед и зла мы повидали на своем веку, чтобы верить».
Если Бог всемогущ — то почему и откуда все это? Но надо сказать, что «Всемогущий» или Omnipotens - абсолютно не библейский термин, пришедший в христианство не из Писания, а из поэзии Вергилия. Бог в христианстве являет Себя человечеству сначала в виде беспомощного Младенца, а затем в виде не менее беспомощного Страдальца, распятого и умирающего на Кресте. И в том, и в другом случае — рядом с Ним Его Мать. «Сила Моя совершается в немощи», — восклицает, передавая Его слова, апостол Павел (2 Кор 12:9).
Принять такого Бога непросто человеку, который хочет видеть Его грозным и сильным, царствующим и облеченным в славу. Намного проще, когда Бог является в грозе, вихре, землетрясении и огне: «…и идет как буря злая, весь овеян черной мглой», — как писал Хомяков. Вот почему в конце концов человек приходит к отрицанию Бога и кричит: «Бога нет!». Но именно в этом вопле в муках рождается пламенная вера. Вот оно — то пространство, где начинается человек, его личная история и т. д. Можно вспомнить и Владимира Соловьева с его юношеским атеизмом, и Эдит Штайн, и многих других, кто прошел через резкое отрицание Бога и, возможно, именно поэтому пришел к Нему.
Созерцая красоту мироздания, человек приходит к вере en Dieu de philosophes et des savants[29]. Это уже событие, но эта вера разбивается вдребезги о жизненные обстоятельства, когда в жизни человека случается что‑то тяжелое или трагическое в личном плане — когда я сталкиваюсь с бедой.
Мир бесконечно прекрасен, но жизнь бывает порою так же бесконечно тяжелой. Красота и катастрофичность… — для неверующего в Бога человека в этом смысле все очень просто. Мир с его звездным небом, с горами и водопадами, с красотою «дочерей человеческих» и так далее, разумеется, прекрасен, но в нем в силу самой его природы — как говорил Аристотель, хата cpucnv - присутствует зло двух родов: от его собственного устройства (болезни, смерть, стихийные бедствия) и от несовершенного устройства общества (войны, социальное неравенство, нищета, техногенные катастрофы). Человечество коллективными усилиями должно противостоять и тому, и другому. Это и есть прогресс или «амелиорация» жизни в ходе истории.
В этой схеме нет места для Бога. Хотя здесь, естественно, есть место для индивидуальных и коллективных верований, которые помогают людям выживать в трудные минуты, поддерживая их в психологическом плане, дают им импульс для того, чтобы становиться лучше, преодолевать слабости и пороки, равняться на какие‑то нравственные ориентиры и так далее. Иными словами, здесь вполне возможна вера в «Бога», как понимал Его Людвиг Фейербах. На первый взгляд, это лучше, чем ничего, но по большому счету эта вера не имеет ничего общего даже с верой «в Бога философов и ученых», о которой говорит Паскаль. Эта вера полезна для общества и зачастую поощряема государством, но в конце концов она заводит в тупик, поскольку за ней не стоит никакой реальности. И это уже доказано тем же Фейербахом.
Что же остается на нашу долю? Рыдать, как Гераклит из Эфеса, поскольку жизнь ужасна и полна бед и катастроф? Созерцать, как Фалес из Милета, красоту мира, абстрагируясь от тех несчастий, что происходят вокруг
нас? Радоваться жизни по принципу ede, bibe, lude {лат. «ешь, пей, веселись»), как это делали ученики Эпикура, или жить незаметно (lathe)[30], как это делал он сам? Учиться жить по совести, как Сократ, понимая, что за это порою приходится платить собственной жизнью? Или, забыв обо всем и, более того, сознательно отвергнув все остальное, просто ухаживать за больными, как делал это уехавший в Африку Альберт Швейцер?
Да. И то, и другое, и третье и так далее… В христианстве осуществляется парадоксальный, иррациональный и глубоко нелогичный синтез всех этих путей в одно единое целое.
Христос предлагает нам не учение, а Себя Самого и Свой личный опыт встречи с Богом. Через впитывание в себя Слова Божия, через таинства и через следование за Ним в жизни. Не могу не процитировать в этом контексте слова современного последователя святого Доминика[31], который говорит: «Единственное, чему нам надо бы научиться, — это слушать Слово Божие и давать Ему плодоносить через наши жизни».
А беды все равно не прекращаются. И гибнет под водами Баренцева моря подводная лодка «Курск», и погибает во время пожара в Останкине Светлана Лосева, и взрывается уносящая жизни, в том числе и совсем юных людей, бомба в переходе на Пушкинской площади, и так далее. И все это видит вся страна. И продолжает спрашивать нас о том, почему Бог так жесток с людьми, если Он их любит.
