Вениамин (Федченков) - На рубеже двух эпох
- Чем занимался?
- Машинами, - смело ответил смазчик.
- Электричеством управлял?
- Управлял, - сказал двухминутный электрик.
- Ну подними вот эту тачку с землей наверх! Гродненский землячок повернул рукоятку направо - тачка поползла.
- Спусти! Спустил.
- Ол-райт! Оставайся, будешь получать сорок долларов в неделю!
Смазчиком имел лишь двенадцать. Потом приказчиком в огромном магазине, заведующим отделом... Ему доверяют...
Однажды, рассказывал он мне, ему дали два миллиона долларов отнести в банк: "Иду один и вдруг на уме мысль: а что если скрыться с этими деньгами? Свидетелей же нет?.. Но раздумал, года два нужно скрываться, уезжать из Америки, бояться людей. Нет! И так проживу!" Потом этот, прошедший лишь два класса сельской школы, гродничанин пять лет ведет с успехом газету, изучив предварительно в два месяца технику машин, ведение дел и проч. А содержание статей, особенно об Америке, он сам просматривал: как бы чего не написали там! И дело шло: он зарабатывал, кормились хорошо соработники. шла газета. Но тут однажды подслушал он невольно разговор в автомобиле двух соседей о неспособности русских устраивать дела по погребальному делу. "Русские - дураки", - говорил галичанин-погребник американцу.
"И вот это задело меня. Как дураки?! - говорил он мне. - Я отказался от газеты, собрал от знакомых деньги на веру, без расписки, и открыл свое погребальное бюро. Сначала было трудно. Иной раз и десяти центов не было в кармане. Как жить дальше? Но не унываю, креплюсь. Как-то мою в рабочем костюме автомобиль. Весь грязный. Подходит человек, увидел погребальную вывеску. Оказался немец. Его мать только что умерла, а он из другого места приехал. Спрашивает:
- Может ли ваше бюро скоро похоронить?
- Пойду доложу, - отвечаю.
А сам переоделся во все чистое, причесался: он даже и не узнал меня. Похоронили, получил 1000 долларов. Так и пошло потом".
Кстати, газета после него пропала совсем, и инвентарь продали. Теперь он принимает участие в самых разных делах, и все-то у него идет быстро, гладко и в порядке без неровности, будто между делом, и везде успевает. Ему бы, с образованием, можно поручить любой завод, любое предприятие! А может быть, и министром стал бы.
Вот тоже и мой отец, только не с такой энергией, а тихий, методичный. На разные дела мастер. Поправлял, бывало, часы. Годами не шли в помещичьем доме круглые часы в стене. Отдали ему. Он по вечерам разбирал, перечищал, собирал. И часы затикали. Ему сказали: "Спасибо". А его никто никогда не учил этому искусству. Да и инструментов у него было немного: конечно, перочинный нож, отверточки, стамесочки, плоскогубцы да своя голова. Была у него жестяная высокая коробка, где все это было сложено вместе с молотками, старыми гвоздями, обрывками проволоки, испорченными замками и проч. Мать называла эту коробку "магазин отца"... Бывало, при нужде там всегда можно было найти что-нибудь. И плотничал он. и столярничал. После нам пришлось арендовать десятину земли, так он и косил отлично. И петь мог тенором... И управлял молотилкой... Но особенно поражал меня его интерес к звездному небу: он знал имена многих созвездий и объяснял нам. Бывало, сидит вечером таково: тихонько смотрит на небо, покуривает цигарку с махоркой и молча думает, думает. Уже семинаристом, "ученый", я рассказывал ему о планетной системе Галилея - Коперника. Он знал о ней откуда-то. Может быть, из календаря "Гатцука", откуда малограмотная Русь тогда получала всемирное образование... Помолчав немного, он скептически заявил:
- Нет, это не так! Слишком далеко бегать Земле вокруг Солнца.
- А как же, папа, думаете?
И он начал развивать мне свою собственную систему, очевидно давно им выношенную в минуты вечерних созерцаний. По его мнению, Солнце "висит" неподвижно наверху, а Земля делает круг свой "внизу", под ним, поворачиваясь, как должно, для перемены дня и ночи и времен года. К моему позору, я не мог опровергнуть его системы. Так он и остался несогласным с Коперником! Кто знает: дай ему тихий ученый кабинет, из него, при его методичности, вышел бы недурной астроном... Интересовался, конечно, он и идеей "вечного движения", как все самоучки... А другой земляк наш, старый мельник, с обвисшими усами и лохматой бородой, с подслеповатыми глазами в огромных очках, Авксентий Ильич, думал, что он уже открыл это самое при помощи водяных турбин... Никто, конечно, кроме меня да моего отца отчасти, не знал и не интересовался думами этих русских мыслителей-самоучек.
Когда отцу моему было лет 13-14, то помещики Баратынские послали его, как хорошего писца, в другое свое имение - из Смоленской губернии в Тамбовскую.
Крепостное право имело железные свои законы и обычаи, а мало кто из крепостных думал о ненормальности и бесчеловечности этих прав человека на человека. Отнимают мальчика от отца, матери (не знаю, были ли другие дети в семье), и никто не смеет даже задумываться, хорошо ли это, больно ли родителям, полезно ли безнадзорному хлопчику.
Такова воля помещика, а может быть, лишь бурмистра, и почти еще ребенка отправляют на перекладных за 700 верст в другой край. Но так думаю лишь я, отец же решительно никогда не обменивался жалобой на этот порядок. Наоборот, ему казалось, что так и следовало. Во всяком случае, как-то рассказывая один раз об этом длинном путешествии зимой на лошадях, он с тайным удовольствием вспоминал, что в лесу на них напал разбойник и разрезал сзади кибитку, но кучер услышал это и особым кнутом, с чугунным кистенем на конце, ударил вора наотмашь через весь возок и ускакал... Что стало с разбойником, не помню рассказа... Отец вообще любил, как и все деревенские люди (да и одни ли они?), все особенное, страшное, сверхъестественное, сказочное. Бывало, везет нас с братом Михаилом из уездного училища домой на святки. В поле за 7 верст ни души, ни дерева, лишь лошадь впереди да снегом крутит вьюга. Лощины... По дорогам соломенные вешки стоят, качаясь во тьме, как живые люди.
У нас только глаза и носы открыты из шуб и башлыков. А отец рассказывает, как вот в этом самом месте оборотень появлялся. Кажется, что были бесы, но только не очень злые, а больше пугающие да путающие добрых людей с пути. И почему-то эти существа любили оборачиваться преимущественно в диких свиней. Вероятно, это отголосок из евангельского события о вселении изгнанных Господом бесов в гардаринских свиней, бросившихся потом в Геннисаретское озеро и утонувших. Но иногда оборотни принимали вид собак, волков, вообще недобрых животных. Пробежит такая свинья перед мордой лошади поперек дороги, и видишь ее, вдруг она исчезнет, потом опять явится где-нибудь... Мы слушаем затаенно, и нам страшно... Вешки во тьме нам уже готовы казаться оборотнями. А отцу интересно рассказывать: точно он сейчас вот видит все это...
Кстати, припомню и действительный случай. Мой бывший духовник, ученейший епископ, знавший 11 языков, ехал из Москвы в Петербург с другим моим знакомым, студентом академии, а после ученым монахом, и оба они совершенно ясно видели, как параллельно поезду за окнами несся по воздуху черный пес. По совету духовника молодой испуганный юноша уткнулся в колена ему, пока видение не исчезло... Не все так просто, как кажется иным мудрецам!
А один профессор Московского университета даже написал целую книгу: "Простые речи о мудреных вещах", где собрано много фактов из сверхъестественного мира. Народ наш верил в это. И если мы признаем за ним большой здравый смысл, то не нужно раньше времени смеяться над нашими отцами и дедами. Недаром еще Гейне, поэт из евреев, написал: есть на свете вещи, которые не снились и мудрецам... Но вспомню снова об отце.
Доехал мальчик до нового имения Баратынских в деревне Вяжки (вероятно, по имени речки Вяжки, которая крутилась узлами, пока не впадала в Ворону, Борона - в Хопер, Хопер - в Дон). Еще это село называлось Ильинкой, по имени старого барина Ильи Абрамовича. Вообще села и деревни назывались большей частью по именам, а иногда по фамилиям владельцев: Софьинка, Натальевка, Марьинка, а иногда - Артыганьевка, Веденеевка, Рачинка (по фамилии известного педагога С.Рачинского); иногда же как-то неожиданно: Царевка, Ядровка, Дербень, Умет, Чутановка, Кананс. Были деревни Осиновка и Березовка, хотя там я не видел уже ни одной осины и березы...
И дальше я не помнил, чтобы отец рассказывал что-нибудь о своей личной жизни в течение последующих 60 лет. "Маленькие люди", что тут рассказывать? А литература писала о "дворянских гнездах" да еще о горожанах. О народе же лишь изредка говорили что-нибудь в книгах: "Записки охотника" Тургенева, рассказы Толстого, "Мужик Марей" Достоевского, Глеб Успенский, потом Горький, Чехов, немного Бунин, Гусев. Но народ наш совершенно не знал этой литературы. И только теперь, в наше время, стали писать авторы из народа, о народе и для народа. И вдруг мы, интеллигенты, неожиданно увидели целый живой мир там! Оказалось, и у мужиков и баб страсти и нежная любовь, страдания и счастье, борьба и победы, грехи и чистота, грубость и благородство души, вера и сомнение, разбой и жалость к преступникам, искание правды и терпеливое примирение с бедностью, горем и людским насилием, печаль-тоска и разудалое веселье, бунт и терпение, темнота и стремление к знанию, жалость, а еще более милосердие, себялюбие, а больше жертвенность.
