Петр Успенский - Tertium organum
В "Критике чистого разума" Кант говорит:
Представляемое нами в пространстве не есть вещь сама в себе -- и не есть форма вещей, принадлежащая им самим в себе. Предметы сами по себе нам неизвестны, и так называемые внешние предметы суть не более как представления нашего чувственного восприятия, их форма есть пространство, -истинное же соотношение, то есть вещь сама в себе нам неизвестна и не может быть познана, тем более, что в опыте никогда не возникает о ней и вопроса.
Представляемые нами вещи не существуют сами по себе в том виде, в каком мы их представляем, и их соотношения вовсе не таковы, как они являются нам. И если бы мы уничтожили субъективное свойство чувств, то все признаки, все отношения предметов в пространстве и во времени, самое пространство и время тоже уничтожились бы.
Нам остается совершенно неизвестным, что делается с предметами самими в себе независимо от нашего чувственного восприятия. Мы знаем только тот способ, каким мы воспринимаем их. Самое ясное познание явлений (чувственным восприятием) никогда не познакомит нас с вещами в себе.
Думать, что наше чувственное восприятие дает нам смутное представление вещей, что в этом представлении мы выражаем предметы сами в себе и только смешиваем при этом признаки и частные представления, которых ясно определить не можем, -- значит обезображивать понятия о чувственном восприятии и явлениях, которые при таком взгляде становятся совершенно бесплодными.
Различие ясного и неясного представления имеет только логическое значение и не касается самого содержания.
Положения Канта остались до настоящего времени почти в таком же виде, в каком их оставил Кант. Несмотря на обилие новых философских систем, появлявшихся в течение XIX столетия, и несмотря на обилие философов, специально занимавшихся комментированием и толкованием сочинений Канта, -главные положения Канта остались совершенно неразработанными.
Между тем Кант, в сущности, только поставил вопрос, бросил миру проблему, требующую разрешения, и пути к ее разрешению не указал.
Это обыкновенно упускают из виду, говоря о Канте. Кант указал на загадку, но разрешения ее не дал.
И до сих пор мы повторяем положения Канта, считаем их неизбежными, но, в сущности, очень плохо представляем себе, что они значат. И они не связаны с другими областями нашего знания. Вся наша позитивная наука -- физика (с химией) и биология -- построена на гипотезах, противоречащих положениям Канта.
И мы не знаем, каким образом мы сами налагаем на мир свойства пространства, то есть протяженность, не знаем, каким образом мир -- земля, море, деревья, люди -- может не обладать этой протяженностью.
Мы не знаем, каким образом можем мы видеть и измерять эту протяженность, если ее нет, -- и что представляет собой мир, если он не обладает протяженностью.
И существует ли мир на самом деле? Или, как логический вывод из идей Канта, мы должны признать идею Беркли и отрицать самое существование мира, кроме как в нашем воображении?
Позитивная философия очень странно относится ко взглядам Канта. Она и принимает их, и не принимает. Именно принимает и считает верными по отношению к непосредственному опыту органов чувств, по отношению к тому, что мы видим, слышим, осязаем и пр. То есть позитивная философия признает субъективность наших восприятий и признает, что все, что мы воспринимаем в предметах, вкладывается в них нами самими. Но это только по отношению к непосредственному опыту органов чувств.
Что касается "научного опыта", пользующегося точными аппаратами и вычислениями, то позитивная философия, по-видимому, считает по отношению к нему взгляд Канта неверным и полагает, что "научный опыт" знакомит нас с самой сущностью вещей, с истинными причинами наших ощущений -- или если не знакомит сейчас, то приближает к этому и может познакомить впоследствии.
Такая двойственность в основных идеях познания делает то, что, например, физики, признавая субъективность красочных впечатлений, в которых мы воспринимаем мир глазом, чувственно, в то же время считает реально существующими колебания эфира и вычисляют число колебаний в секунду, соответствующее тому или другому цвету. Факт эфирных колебаний, определенного числа колебаний в секунду для каждого цвета, кажется им установленным совершенно независимо от чувственного восприятия красок, при помощи глаза, зрительных нервов и пр.
Следовательно, зеленый цвет, как он воспринимается глазом, признается субъективным, то есть продуктом познающего субъекта. Но тот же зеленый цвет, исследуемый физиком, вычисляющим число эфирных колебаний, соответствующих зеленому цвету, считает реальным и объективно существующим. Физик уверен, что именно известное число колебаний эфира производит субъективное ощущение зеленого цвета. И он совершенно не хочет знать, что единственная реальность во всем этом построении -- это субъективное ощущение зеленого цвета и что определение зеленого цвета как колебаний эфира -- это есть не что иное, как решение уравнения с двумя неизвестными: цвет и зеленый, при помощи введения двух новых неизвестных: эфира и колебаний. Таким способом, конечно, очень легко решить всякое уравнение. Но этот способ можно назвать только подстановкой неизвестных.
Тем не менее в противоположность Канту "позитивисты" уверены, что "более ясное познание явлений знакомит их с вещами в себе". Они полагают, что, рассматривая физические явления как движения эфира и вычисляя эти движения, они знакомятся с самой сущностью явлений. То есть они верят как раз в то, возможность чего отрицал Кант -- постижение истинной сущности вещей путем изучения явлений.
При этом многие физики не считают даже нужным знать Канта и сами не могли бы точно определить, в каком отношении они к нему стоят.
Между тем Канта можно не знать, но обойти его нельзя. Каждое описание физического явления, каждым своим словом, так или иначе относится к проблеме, поставленной Кантом, стоит к ней в том или другом отношении.
Для того чтобы принять теорию эфирных колебаний, нужно признать пространство и время существующими вне нас, признать их реальными свойствами мира, а не только свойствами нашего чувственного познания; признать, что пространство и время не нами налагаются на мир, а воспринимаются нами извне, как нечто присущее миру.
Вообще положение "науки" в этом вопросе о границах субъективно налагаемого или объективно познаваемого более чем шатко, и для того, чтобы делать свои заключения, "наука" должна очень много чисто гипотетических предположений принимать как известные, как несомненные данные, не требующие доказательств.
Обыкновенно это упускается из виду, и определение физических явлений как волнообразных колебаний эфира настолько вошло в обиход нашего знания, что мы считаем это почти фактом и забываем, что это все сплошь гипотеза. Мы так привыкли к "эфиру" и к его "колебаниям" или "вибрациям", что не можем обойтись без них и забываем даже посмотреть, в каком отношении стоит эта гипотеза к другим, между прочим к проблеме пространства и времени, поставленной Кантом. Мы просто "не думаем" о том, что одно исключает другое и что две эти гипотезы, то есть гипотеза "эфира" и гипотеза Канта, вместе невозможны.
Кроме того, физики забывают одну очень интересную вещь, высказанную Махом в его книге "Анализ ощущений и отношение физического к психическому" (с. 54).
Исследуя чисто физические процессы, -- говорит Max, -- мы пользуемся обыкновенно столь абстрактными понятиями, что обыкновенно лишь мельком думаем или даже вовсе не думаем о тех ощущениях, которые лежат в основе этих понятий... В основе всех чисто физических определений лежит почти необозримый ряд чувственных ощущений, в особенности если принять еще во внимание выверку аппаратов, что должно предшествовать самим определениям. С физиком, незнакомым с психологией своих операций, легко может случиться, что он, не видя, по пословице, за деревьями леса, не заметит ощущений как основы своих понятий... Психологический анализ учит нас, что удивительного здесь ничего нет, так как физик всегда оперирует ощущениями.
Мах указывает здесь на очень важную вещь. Физики не считают себя обязанными знать психологию и не считают необходимым считаться с ней в своих заключениях.
Когда же они знают психологию и считаются с ней, то у них получается самая фантастическая раздвоенность мнений ортодоксально верующего человека, старающегося примирить догматы веры с доказательствами рассудка и принужденного одновременно верить и в сотворение мира в семь дней семь тысяч лет тому назад -ив геологические периоды, продолжавшиеся сотни тысяч лет, причем, конечно, роль сотворения мира играет атомистическая теория и эфир с его волнообразными колебаниями или электроны и энергетическая теория.
Или бывает еще хуже, что физик в глубине души знает, где правда, -знает, чего стоят в действительности все атомистические и энергетические теории, но он боится повиснуть в воздухе, остаться с одним отрицанием. У него нет стройной системы взамен той, ложность которой он уже знает. Он боится сделать прыжок в пустоту. И, не имея достаточно смелости открыто признать, что он уже ни во что не верит, он носит на себе все материалистические теории как официальный мундир только потому, что с этим мундиром связаны права и преимущества, как внешние, так и внутренние, состоящие из известной уверенности в себе и в окружающих, отказаться от которых у него нет сил и решимости. "Неверующий материалист" -- это трагическая фигура нашей современности, подобная "атеисту" или "неверующему священнику" времен Вольтера.
