С. Верховской - Бог и человек
«Жизнь в добре не заключается в одной какой–либо форме или образе. Искусство ткача ткет одежду, делая материю из многих натянутых нитей — одних вдоль, других поперек. Так и для добродетельной жизни необходимо многое, чтобы ее соткать: эти нити перечисляет апостол, когда говорит о любви, радости, мире, великодушии, доброте и других добродетелях, украшающих того, кто освободился от тленной жизни, чтобы облечься в небесное нетление». «Небесное нетление», т. е. вечная целостная жизнь, очевидно не может исчерпаться одним каким–нибудь свойством: ей необходима полнота, но полнота в совершенном единстве… По словам св. Григория, Сам Божественный Логос предупреждает нас, чтобы мы не стремились к одному благу, пренебрегая другими. И святой отец не делает различия между общечеловеческими добродетелями и теми, которые с особой силой проповедуются христианством (верой, надеждой, смирением, любовью): всякое добро от Бога и нужно человеку.
«Все, кто освободились, как от грязной одежды, от ветхого человека[34]) с его делами и похотью, облеклись в чистоту жизни, в светозарные одежды Господа, какими Он показал их в преображении Своем на горе, или лучше — они облеклись в Самого Господа нашего Иисуса Христа, в Его одежду любви и преобразились по образу Его бесстрастия и Его Божества».
Когда человек был в раю, достоинство его было высоко и «он был исполнен дерзновения, наслаждаясь видением Бога лицом к лицу». Дерзновением мы переводим греческое слово «парресиа», что означает буквально «свобода слова», откровенность… В грехе человек покрыт стыдом и не смеет предстать перед Богом. Но возрожденному человеку возвращено прежнее дерзновение, при условии чистоты и, прежде всего, чистоты совести… Дерзновение сближается со свободой, стыд — с рабством. «Сложив с себя все чуждое, т. е. грех, освободившись от стыда за свои вины, душа вновь находит свободу и дерзновение». «Самостоятельность и неподчиненность свойственны Божественному блаженству, поэтому и человек богоподобен свободой». «Человек, сотворенный по образу Божию должен иметь все блага Первообраза. Но между этими благами находится и свобода от необходимости». «Душа человеческая сразу показывает свою царственность и возвышенность, удаленную от всякой низости, в том, что она никому не подчинена и самостоятельна, самодержавно распоряжаясь собой соответственно своим собственным решениям… Царское достоинство, с которым была сотворена наша душа, как раз и составляет ее подобие Божеству».
Человек не раб, а служитель Бога. Служение неотделимо от тварности: твари подобает служить Богу и это служение почетно. Если Моисей назван служителем Бога, то это значит, что «он был выше всего: никто не может служить Богу, не поднявшись над всем мирским». Моисей был и другом Божиим. «Нет более достоверного свидетельства о совершенстве Моисея, чем то, что он назывался другом Божиим… Ибо это действительно совершенно — оставить греховную жизнь не из страха наказания, как рабы, но опасаться только одного — потери дружбы Божьей, и ценить только одно — стать другом Бога, ибо в этом совершенство жизни».
Если мы имеем дерзновение перед Богом, то и молитва наша делается совершенной. Молитва есть богообщение. Все, что нужно для богообщения, нужно и для молитвы. «Кто даст мне крылья, чтобы, устранив в духе все изменчивое и становящееся, я утвердился в крепости и постоянстве и стал близок духом Тому, Кто неподвижен и неизменен, и мог бы призвать Его самым обычным словом и сказать: Отец! Какую душу надо иметь тому, кто скажет это! Какое сыновнее дерзновение! Какую совесть!» «Прежде всего надо приобрести дерзновение делами и просить прощения за прошлые грехи. Надо делать добро, чтобы приблизиться к Благодетелю, надо быть праведным, чтобы приблизиться к Праведному, и свободно сообразуясь всему, что мы видим в Боге, приобрести дерзновение молиться». Однако, Сам Бог приближает к Себе молящихся. «Он переводит их некоторым образом из человеческой природы в Божественную и предписывает тем, кто хотят предстоять перед Богом, стать богами. Почему, говорит Он, ты предстоишь перед Богом, угнетенный страхом, как раб, и мучая твою совесть? Почему ты запрещаешь себе дерзновение, основанное на том, что душа твоя свободна по изначальному устроению твоей природы?..» Молитва, как беседа с Богом, возможна только в свободе, в сознании своей ответственности и в любви к Богу.
Над видимым миром есть невидимый — мир духовный, Божественный, постигаемый только умом. Познание внешнего мира может само привести нас к духовному миру. Но с другой стороны мы должны освободиться от власти этого мира и его впечатлений. По выражению Григория Нисского — надо войти, подобно Моисею, в облако, которое закроет от нас мир. Кто обладает чистым духом, тот в созерцании мира познает творческую мощь и премудрость Бога и через них восходит «туда, где Сам Бог». Чувственный опыт и весь мир наших внешних представлений о материальном и земном не дают нам подлинного знания; если мы возвысимся над ними в чистом умозрении и созерцании идей, то мы приходим к созерцанию Премудрости Божией, но Бог в существе Своем еще выше. Мы знаем, что Он не есть, и выражаем это в отрицательных понятиях (бесконечность, нерожденность и т. д.); положительные же наши понятия о Боге лишь окружают Его нашим умозрением, но не проникают в Его глубину, хотя наши идеи о Боге могут быть совершенно правильными.
Для Григория Нисского внешний мир обладает лишь относительной реальностью, духовный мир, напротив, открывает нам сущее, умопостигаемое и Божественное. Аллегорически истолковывая исход Авраама из Мессопотамии, он пишет: «покинув свой низкий и земной ум, возвысив свой дух, сколько он мог, над обычными границами природы и, оставив сродный себе мир ощущений, так что никакое чувственное явление не смущало его и не умаляло его способности воспринимать невидимую реальность, закрыв свои уши от шума мира, не давая зрению затерять дух свой среди кажущегося, он достиг такого высокого знания, что он, повидимому, знал Бога, насколько наша природа способна на это». В идеальном умозрении в умопостигаемых прообразах мира открываются имена и свойства Божии. Пусть сущность Божия непознаваема, но «то, что окрест ее», открывается нам в духовном мире так же, как духовный мир открывается в материальном. Таким образом мы познаем все свойства и действия и мысли Божии, о которых только знает христианское богословие. Духовное неотделимо от Божественного, хотя и не тождественно ему: Бог является в тварной духовности, дает ей содержание и силу, просвещает и возвышает ее, отражается в ней, но Сам Он выше нее. Созерцание Божественного надо различать от его рационального выражения в нашем знании: последнее всегда ограниченно и неизбежно прибегает к уподоблениям Бога тварному; такое уподобление состоит не в одних только символах и сравнениях, — любое понятие наше о Боге заимствовано из нашего духовного опыта, хотя, конечно, мы стараемся очистить понятия, прилагаемые нами к Богу, от всего тварного несовершенства. «Писание хочет как будто сказать, что невозможно описать безграничную природу Бога в определенном выражении, но что ценность всех понятий и значение всех слов, как бы они ни были велики и богоприличны, не имеет силы коснуться того, что Слово есть воистину. Наши соображения о Слове — как бы следы и отражения, в которых мы стараемся представить себе в аналогических понятиях Непостижимого». Поэтому все формы богопознания не удовлетворяют человека; не удовлетворяет его и созерцание отдельных свойств и проявлений Божиих: человек стремится превзойти все формы богопознания и все образы богоявлений, чтобы еще более совершенно постичь Бога в еще более совершенном с Ним общении… Говоря о вере, св. Григорий противопоставляет ее простоту сложности ученого богопознания и предупреждает против неосторожных умствований о Боге; но иногда он говорит о вере, как о высшем, сверхразумном знании, которое достигается после того, как человек прошел весь путь интеллектуального познания Бога. Так он пишет об Аврааме, что «совершенно очистив свой ум от всех представлений о Божественной природе и приобрев веру, без всякой примеси и чистую от всех понятий, он счел признаком непогрешимого знания Божества — считать Его выше всякого определенного выражения».
Освободившись от дольнего мира и переселившись в идеальный, духовный мир, человек становится равноценен ангелам и живет общей с ними жизнью. Вообще, Григорий Нисский считает, что духовный человек должен всегда пребывать в ангельском мире. И первый человек «танцевал среди хоров ангелов». О Василии Великом он пишет: «поднявшись над всем миром и чувствуя себя как бы в тесноте в мире видимых стихий, он не мог вытерпеть даже видеть над собою небо, но подымался душой за пределы всего и, подымая голову выше чувственной сферы космоса, он посещал умные существа и кружился с небесными силами без того, чтобы тяжесть плоти препятствовала путешествию его духа…» Духовный или умный мир есть таким образом мир Божественных откровений, ангелов и душ. Григорий Нисский как будто бы склоняется видеть в ангелах олицетворенные идеи сущего. Но всякое живое, духовное существо неизмеримо богаче чем какая бы то ни было идея, хотя вполне возможно, что всякий дух усвояет себе какое–либо свойство, как свое особое и личное, и что он имеет особую связь с чем–либо в мире или свою особую деятельность и назначение в нем.
