Владимир Легойда - Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики
Поэтому, как мне кажется, даже в понятии «справедливая» война (т. е. война оборонительная, а не захватническая) тоже есть некоторая относительность. Конечно, Церковь всегда молилась и будет молиться о тех, кто отправляется в места боевых действий исполнять свой воинский долг. Но не потому, что Церковь благословляет или освящает те или иные боевые действия, а потому, что она заботится о своих людях, которых могут убить. Так, например, во время русско-японской войны 1905 года православные в Японии молились о «властях и воинстве» своей страны, а не православной России, то есть о победе японской императорской армии над армией россиян. Этот пример, на мой взгляд, довольно наглядно демонстрирует относительность любой человеческой правды, а также указывает на невозможность такого понятия, как «православная» война.
В качестве резюме хотелось бы привести слова православного священника – протоиерея Василия Зеньковского: «Церковь не замалчивает, а, наоборот, уясняет и заостряет в сознании коренную двусмысленность в мире, в истории – в том числе и в войне; она идет туда, где царит эта двусмысленность, чтобы усилить добро, чтобы извлечь его из трагедии. Отрицание войны, запрещение участия в ней (а одно неблагословение на участие в ней означало бы для христианина запрещение) означало бы уход из мира. В трезвом сознании этого и заключается мудрость Церкви, со скорбью следящей всегда за тем, как властвует мир над нами, но не оставляющей нас никогда без своей помощи.
Русские традицииВ истории отечественной культуры связь армии и Церкви можно назвать одной из древнейших традиций. Эта традиция предполагает «активное взаимодействие Церкви и армии, целенаправленное воспитание военнослужащих в духе христолюбивого воинства и приобщении их к сознанию высоты и ответственности своего призвания»100. Идеалом русского воина всегда был воин-освободитель, воин-защитник. Образы святых и воинов тесно переплетены как в российской истории, так и в отечественном фольклоре. С одной стороны, около половины всех мужчин в русских житиях святых – воины (один из самых известных – великий князь Александр Невский, принявший монашескую схиму с именем Алексий). С другой стороны – прототипом былинного богатыря Ильи Муромца, персонифицировавшего образ Руси, явился реально существовавший человек (печерский монах Илья Муромец, живший в XII веке).
Замечательной иллюстрацией православного отношения к войне может послужить история с благословением преподобным Сергием Радонежским князя Дмитрия Донского на знаменитую Куликовскую битву. Согласно житийному повествованию, перед тем как выступить навстречу хану Мамаю, князь Дмитрий отправляется в Троицкую лавру к игумену Сергию.
Игумен не сразу благословляет князя на битву, а сначала спрашивает, пробовал ли тот «почтить дарами и честью (!) злочестивого Мамая». И только получив ответ, что князь использовал все возможные способы умиротворения воинственного хана, который, несмотря ни на что, остался непреклонен, преподобный Сергий благословляет князя на битву.
Более того, по просьбе Дмитрия игумен дает ему в помощь двух своих монахов, Александра Пересвета и Андрея Ослябю, бывших бояр, известных своим воинским искусством во время жизни в миру. По преданию, игумен приказывает монахам вместо воинских лат и шлемов надеть на себя монашеские схимы, украшенные изображением креста. Перед самой битвой в стане русских воинов появляется инок Нектарий, посланный с другими монахами преподобным Сергием, чтобы духовно укрепить князя и дружину перед битвой101.
Связь Церкви и армии, постоянно присутствующее в жизни последней духовное руководство не являются особенностью средневековой Руси. Даже петровские реформы, сломавшие во многом традиционный жизненный уклад и превратившие Церковь в одно из государственных министерств, ничего принципиально не меняют в этом вопросе. Русская история после Петра знает блестящих, выдающихся полководцев, которые были ревностными христианами. Глубоко верующими людьми являлись самые прославленные российские полководцы: А.В. Суворов и М.И. Кутузов.
В советское время в книгах, посвященных полководческому гению Суворова, всячески подчеркивались его искренний патриотизм и любовь к Родине, особое отношение к солдатам, любовь и забота о каждом воине. При этом нигде и никогда по понятным причинам не упоминалось о духовно-нравственной основе такого отношения – глубокой религиозности великого русского стратега. Для современников Суворова его укорененность в Православии не была ни секретом, ни неожиданностью. Дореволюционные биографические произведения, а также воспоминания современников создают образ глубоко верующего человека, благочестивая жизнь которого не позволяла усомниться в искренности его религиозного рвения. Распорядок дня Суворова непременно включал в себя
утренние и вечерние молитвы, обязательное посещение воскресных богослужений и праздников102. Вера Суворова не оставалась его «личным делом»: генералиссимус был глубоко убежден в необходимости веры для солдат, так как видел в ней основу духовно-нравственного воспитания воина. «Безверное войско учить – что перегорелое железо точить», – любил повторять русский полководец.
Поэтому молитвенное обращение к Богу перед каждым сражением составляло неотъемлемую часть боевой жизни суворовских чудо-богатырей. Особенно торжественно служились молебны и обедни после удачных военных кампаний. Под руководством Суворова было построено множество церквей. Непримиримый к врагам Отечества, Суворов отличался особым милосердием к поверженному противнику. В своем «Солдатском катехизисе» Суворов выражается вполне определенно: побежденным «давай пощаду, они такие же люди, грех напрасно убивать». А в приказе от 16 мая 1778 года есть такие, глубоко христианские строки: «с пленными поступать человеколюбиво, стыдиться (курсив мой. – В.Л.) варварства».
О глубине религиозного чувства Суворова говорит и тот факт, что, уйдя в отставку, Суворов принимает решение удалиться в монастырь и даже пишет в декабре 1798 года письмо императору с просьбой разрешить ему принять монашеский постриг в Ниловой Новгородской пустыни, где он собирался провести остаток своей жизни «в службе Богу». Однако вместо разрешения государя Суворов получает царский рескрипт, приготовивший ему Итальянский поход. Отслужив молебен в сельской церкви, Суворов направляется в армию.
В 1800 году, за несколько месяцев до смерти, Александр Васильевич пишет «Канон Спасителю и Господу нашему Иисусу Христу», текст которого исполнен глубоко покаянного чувства и явно навеян настроением Великого покаянного канона Андрея Критского, читающегося в православных храмах во время Великого поста. Последние дни жизни великого полководца исполнены истинного христианского смирения. Суворов, быть может, наиболее яркий, но далеко не единственный пример глубоко верующего полководца, военного, чья вера ни в коей мере не мешала службе Отечеству.
Конечно, личная религиозность российских генералов никогда не была ни главным, ни единственным основанием духовно-нравственного воспитания солдат. Основной груз всегда лежал на самой Церкви. Основным проводником церковной миссии, естественно, являлись полковые священники. В начале XX века институт военного духовенства представлял собой развитую сеть с богатейшими традициями. Необходимо подчеркнуть, что Церковь оказывала армии не только исключительно духовную, но и вполне ощутимую «физическую» поддержку: во время первой мировой войны более 200 монастырей открыли у себя лазареты для раненых, подобным же образом поступали и отдельные приходы; только в Московской епархии уже в 1914 году стали работать 157 таких госпиталей. Вместе с русскими солдатами через горнило войны прошло более 5 тысяч священнослужителей, более 30 погибло, а 14 были награждены офицерскими Георгиевскими крестами «за отличие в военных подвигах»103.
Конечно, наивно было бы пытаться нарисовать сейчас идиллическую картину русской армии, проникнутой духом высокой христианской нравственности. Секуляризация русского общества, начатая еще церковными реформами Петра I, не могла не принести своего горького плода. Все вышеприведенные цифры не заменят того, что дух «христианского воинства» с течением времени все сильнее и сильнее уходил из русской армии – по мере того как он уходил из русского общества в целом. Как ни горько замечать, но разговоры о дореволюционной России как идеале православного государства, а русской армии – как идеале православного воинства не имеют под собой реальной основы. Вот лишь один факт, который может объяснить, как могло так случиться, что после Октябрьской революции вчерашние прихожане стали активно разрушать православные храмы и расстреливать духовенство: накануне Февральской революции посещение солдатами русской армии воскресных богослужений и принятие причастия было обязательным и составляло соответственно почти 100 %. Однако Временное правительство отменило обязательность посещения храмов для солдат, и уже в том же 1917 году это количество сократилось до 10 % и ниже104. Менее 10 % – такова доля сознательных христиан в русской армии накануне страшной трагедии отечественной истории – Октябрьской революции.
