Фредерик Фаррар - Жизнь Исуса Христа
С правой стороны Иисуса строгий Петр из Вифсаиды, а с левой — молодой и любвеобильный Иоанн. Но взоры всех поглощены одним Иисусом, который находится в центре толпы. Он одет не в виссон и пурпур, как царедворцы Иродовы или роскошные друзья прокуратора Пилата; Он не носит белого ефуда левитов или длинного платья книжников; у Него ни на руке, ни на челе нет тефилина, который фарисеи старались сделать побольше и повиднее; каждый из краев одежды его обшит белой каймой и голубой лентой, но заметно, что это сделано в исполнение предписаний закона, а не напоказ, чтобы все видели мелочное, наружное фарисейское послушание. Одежда на Нем приличная времени и стране. Он не с открытой головой, как изображают Его живописцы, потому что ходить или стоять под солнцем сирийским с непокрытой головой не представляется никакой возможности, — но белый кеффих, какой носят и доселе, покрывает Его волосы, придерживаемые вокруг темени агалом, или сеткой, и затем ниспадающие сзади на шею и плечи. Широкий, голубой, чистый талиф, или верхнее платье, из простейшей ткани покрывает Его стан и разве случайно на ходу открывает кетонеф, (хиттон), нешвенную шерстяную общеупотребительную между жителями востока тунику из обыкновенной полосатой ткани, которая около талии схватывалась поясом и покрывала человека с плеч до самых ног, обутых в сандалии. Но простая одежда не скрывала Царя. Хотя в Его обращении не было ничего, что выказывало бы спесь заносчивых раввинов, но, по своему природному величию и неизысканной прелести, оно было таково, что заставляло мгновенно замолчать всякий грубый язык, приводило в страх всякую нечестивую душу.
Каков был Его вид? Он был среднего роста; тридцати с чем-нибудь лет; на лице Его читалась непорочность с глубокомыслием и достоинством возмужалости. Светло-русые волосы ниспадали с головы вниз по шее. Цвет лица Его бы а нежнее, и подходил к типу греческому гораздо более, чем загорелые на солнце оливковые лица смелых рыбаков, Его апостолов; но сквозь эти черты просвечивалась какая-то печаль. Глаза, которых чистый и неописанный взгляд читал тайны сердечные, нередко омрачались слезой, но ни один человек, душа которого заражена грехом и самолюбием, не мог глядеть без страха и благоговения на божественное выражение этого лица, в котором светились покой и терпение. Да, таков был Тот, о котором говорили Моисей и пророки, — Иисус из Назарета, — Сын Марии и Сын Давидов, — Сын человеческий и Сын Божий. Глаза наши видят Царя во всем Его величии. Мы видим славу Его, славу как единородного от Отца, исполненного благодатью и истиною. А, видевши, мы можем понять, почему во время одной из проповедей Его какая-то женщина из толпы, возвысивши голос, воскликнула: Блаженно чрево, носившее тебя, и сосцы, тебя питавшие. Блаженнее те, — отвечал Он словами, исполненными глубокой и дивной тайны, — которые слушают слово Божие и исполняют его[247].
Из всего, что мы рассказали прежде, можно вывести следующее заключение о Его жизни.
Во-первых, это была жизнь в бедности. Некоторые из древних пророчеств о Мессии[248], значение которых евреи вообще мало понимали, указывали на Его свободное подчинение смиренному жребию: Он был богат, но ради нас потерпел нищету. Он родился в хлеве постоялого двора; колыбелью Его были ясли. Мать принесла в очистительную жертву голубей, как неимущая. Бегство в Египет без сомнения сопровождалось многими затруднениями и, когда Он возвратился, то жил как простой плотник, сын плотника в презренном провинциальном городке. В настоящее время Он был бедный, странствующий учитель, не имеющий на столько достатка, чтобы пройти через всю страну. Проповедь Его на горе начиналась: блаженны нищие духом; главным знамением закона откровения было то, что Евангелие проповедуется нищему, самым ясным признаком Его бедности, что спустя три года Его общественного учения Он оценен был одним из своих собственных апостолов в тридцать сиклей (около 27 рублей), представлявших цену самого ничтожного из рабов.
Во-вторых, с этой наружной бедностью соединялась совершенная простота. Никогда в жизни Он не владел углом, который бы мог назвать своим. Ничтожную местность в Назарете поделили братья и сестры. Дом в Капернауме, так часто Им посещаемый, не был Его собственностью, а предоставлен Ему в пользование одним из учеников. Он на земле, которую пришел спасти, не владел ни одним клочком земли. Не видно из Евангелия, чтобы хотя один нищий, которых на востоке множество, просил у Него милостыни. Да если бы и попросил кто, то Он ответил бы словами Петра: серебра и золота у меня нет, но я дам тебе то, что имею». Пища Его была самая обыкновенная. Когда приглашали Его, Он готов был разделять трапезу, как например у Симона, Левия или Марфы, или участвовать на празднике свадьбы, как в Кане: но обычная Его пища была так проста как пища последнего из земледельцев, и состояла из грубого хлеба, изловленной в озере и сваренной в кипятке на берегу рыбы, а по временам из куска готового дикого меда, который собирался в Палестине в огромном количестве[249]. Как же тонка была после этого нить правд подобия, на которой висело обвинение Иисуса Его врагами, что это человек, который «ест и пьет вино»! Хотя Иисус был беден, но не то, что мы называем нищим. Он никогда не был в нищенском положении и не сказал ни одного слова, которое могло бы быть извращено в виде одобрения для подобного положения человека. Он никогда не получал милостыни, но и Сам и Его небольшая группа последователей жили на своем собственно иждивении, извлекаемом из небольших маетностей или из промысла. При них всегда находился ковчежец (кошелек или денежный ящик), сколько для своего употребления, столько же и для вспомоществования других. Из этой кассы они восполняли простые необходимости и в праздник Пасхи уделяли, что могли, бедным. Но Христос Сам лично, по-видимому, не раздавал денег, потому что снабжал просящих дарами, которые были ценнее и благороднее серебра и золота. Даже небольшие суммы на крайние необходимости не всегда бывали у них в наличности, и когда сборщики ничтожной подати с бедных на службу храма пришли к Петру за одной только дидрахмой (40 к.), то ни у него, ни у его Учителя не оказалось в руках подобной суммы[250]. У Сына человеческого на земле не было другого имущества, кроме носильного платья.
В-третьих, это была жизнь трудовая: с малых лет и далее, в мастерской плотника, чтобы помочь в содержании Себя и семейства честным и независимым трудом; с тридцати лет, — чтобы спасти мир. Мы видели, что Он пришел для добра, и эта цель, — в коротких словах вся Его общественная жизнь, — придавала Его жизни необыкновенную оригинальность. Полученный нами прежде взгляд, который не изменится и впоследствии, на образ провождения Им времени заставляет только удивляться, как доставало короткого дня на эту бесконечную деятельность, на такое множество дел милосердия! Взывал ли к Нему человек, жаждущий Его поучения, или страдалец, веровавший получить от Него исцеление, Он готов был удовлетворить всех и каждого во всякое время. Поучение, проповедь, странствование, совершение дел милосердия, укрощение брюзгливого нетерпения упорной, невежественной толпы, безропотное снисхождение к постоянно теснящему Его народу, — все эти дела отнимали у Него столько времени, что действительно не однажды заставляли оставаться по целым дням без всякой пищи. Для Себя Он не требовал никакого успокоения, кроме тихих часов ночи и молчания, когда Он удалялся помолиться Своему Небесному Отцу среди любимых Им уединенных гор.
В-четвертых, жизнь Иисуса была безболезненна. Среди стольких забот и искушений Он не знал только одного, — болезни. Мы слышали об исцелении Им множества больных, но не слыхали, чтобы Он сам был болен. Верно пророчествовал о Нем Исаия: сей грехи наши носит, и о нас болезнует, и мы вменихом Его быти в труде, и язве от Бога, и во озлоблении[251].
Но еще лучше дополнение этого места пророчества читаем мы у евангелиста Матфея: Он взял на себя наши немощи, и понес болезни[252], то есть Он страдал, видя людские страдания. Он весь проникнут был состраданием к нашим слабостям; Его божественное сочувствие обращало чужие страдания в Его собственные. Действительно история жизни Иисуса Христа и Его смерти представляет исключительную силу физической выносливости. Никто не мог бы устоять против постоянных, ежедневных, обременительных требований такой жизни, какая читается в Евангелии. Но важнее всего то, что Он обладал благословенным, покойным сном, — этим природным антидотом против утомления, лучшим успокоением работавшего сверх сил ума. Даже на зыблемом волнами деке небольшого рыбацкого судна, при качке бурного озера, Он лег спать, не имея иной постели, кроме жесткого, обитого кожей возвышения, служившего подушкой для рулевого[253]. Проводя нередко ночи под звездным небом, среди пустыни и на вершинах гор, Он не имел другого места успокоения, кроме зеленого луга, ни другой покрышки, кроме талифа. И мы увидим при последних печальных событиях, что после мучительного внутреннего борения в саду Гефсиманском, после бессонной ночи и утомительного дня Он сохранил все присутствие духа, всю энергичность терпения, с которыми мог выдержать пятнадцать часов допроса, пыток и продолжительных мук ужасной смерти.
