Рафаил Нойка - Жизнь по Слову, данному нам от Бога
Об избрании монашеского образа жизни
Вопрос: Отче, идти ли мне в монахи?
Ответ: От отца Софрония я воспринял понимание монашества как глубоко личного сокровенного диалога с Богом в отличие от церковного служения в сане диакона, священника или епископа. И потому даже духовный отец не смеет вмешиваться и принимать за тебя решение. Принимать монашество или нет, ты должен решить сам, и уже после избрания этого пути ты будешь послушен духовному отцу, но выбор пути всецело за тобой.
Скажу вам с глубокой болью от лица тех, кого мне довелось встретить в жизни — и это чрезвычайно важно — великая опасность говорить кому бы то ни было «иди в монахи» или «женись». И особенно опасно говорить «иди в монахи», и вот почему.
Дело в том, что в жизни мы проходим чрез различные кризисы. Кризис — это суд Божий, во время которого мы призываемся дать оценку своей жизни, своим поступкам, самим себе. И во время такого кризиса монах в отличие от семейного человека не имеет ничего, что мог бы сказать в свою защиту или утешение. Его могут преследовать мысли: «У меня нет ничего, я ничего не достиг в этой жизни, я никто. Как монах я не состоялся… Нет у меня ни семьи, ни детей, ни денег… Нищим помочь не могу, сделать что‑то доброе для других тоже не могу…» И так далее. Причём это лишь внешняя сторона испытания, которое внутренне может переживаться весьма болезненно. Но сказать я хочу то, что, монах, рассуждая по — человечески, ничего не может найти, что хоть как‑то помогло бы ему найти опору и защиту от подобных мыслей во время искушения. И если у человека нет призвания к монашеской жизни, ему не устоять.
Переживание подобного кризиса мы видим и у отца Софрония[182], когда, дойдя до предела испытания, он говорит, что будет не удивительно, если окажется, что он ошибочно избрал для себя монашеский путь, нисколько не преуспев на нем. В такие трудные минуты в душе слышатся слова праведного Иова, который с горечью проклял день своего рождения.[183] Но с другой стороны, говорит отец Софроний, ни на каком другом пути он не нашёл бы себя, он просто не мог избрать для себя никакого иного пути, потому что идти сим путём его «понудил» Бог, как написано у пророка Иеремии: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог».[184] Несмотря на подавленность и сознание своего ничтожества, своей неудачи и провала, ничего другого человек не хочет, зная, что ни в чем другом он не найдёт себе покоя. Только в таком случае можно выдержать кризис.
Бог может понудить человека идти сим, монашеским[185], путём, но мы, люди, не смеем этого делать. Потому что когда Бог влечёт кого‑то на этот путь, Он и совершит то, к чему призывает человека. Мы же ничем не сможем помочь такому человеку, и даже не знаем, как ему помочь…
У каждого из нас своя мера испытаний, и в трудную минуту так важно, чтобы человек прежде сам, свободно избрал свой путь. Мне хочется особо обратить ваше внимание на это. Не раз приходилось встречать попрание свободы выбора, что печально и больно. Ведь в монашеском постриге момент свободного выбора подчёркивается особым образом. «Вольным ли своим разумом, и вольною ли своею волею приступаеши ко Господу?», — спрашивает игумен, и желающий монашества отвечает: «Ей, Богу содействующу, честный отче». И это не какая‑то церемония. Взяв ножницы, лежавшие на Евангелии, ты взял их из рук Христа, таинственно сокровенного во Святом Евангелии, и ты дал их игумену, чтобы он совершил твой постриг. То есть ты сам просишь и понуждаешь игумена постричь тебя в монахи, и он творит послушание тебе. Далее он молится о тебе и благословляет тебя, избравшего добрый и истинный путь, и возвещает, что многие испытания мы встретим на этом блаженном пути. И чтобы преодолеть их необходимо, во — первых, быть призванным Самим Богом и, во — вторых, откликнуться на Его призвание добровольно. (Беседа в присутствии архиереев на рум. яз с англ. субтитрами).
Вопрос: Разрешается ли вам, монахам, жениться?
Ответ: Когда мне задают этот вопрос, то я отвечаю: «А кто может меня остановить? Ведь никто не может лишить меня свободы». Но всё‑таки, чтобы пояснить моё отношение приведу в пример такое сравнение. «Знаете, — говорю, — я иногда чувствовал себя заключённым в тюрьму, и тогда мне хотелось перелезть ночью, когда тебя никто не видит, через врата монастыря и бежать куда глаза глядят. Но представляете, как поступают со мной в монастыре? Я не могу перелезть через ворота, потому что их оставляют открытыми…, и потому даже если и выйду, знаю, что снова сам вернусь назад». Так порой шуткой лучше всего показать, в чем суть вопроса. Я всегда свободен, выбор остаётся за мной.
Вопрос: Отче, а я гожусь для монашества?
Ответ: Простите меня, я не знаю ответа на ваш вопрос. Оставляю вас решить его самому своей глубокой молитвой и водительством Божиим. Однако, важно понимать, что не каждый, кто ищет молитву, непременно найдёт себя в монашеской жизни. Если я хочу жить молитвенной жизнью, то это ещё не значит, что я годен к монашеству. Молиться — естественно человеку, всякому человеку, не только монахам.
Я уже долго пытаюсь уяснить для себя, что же такое монашество. Иногда мне кажется, что Бог сотворил меня исключительно для того, чтобы быть монахом, хоть я и совершенный неудачник. Но ведь и преподобный Антоний Великий говорил о себе, что он самый великий грешник[186], то есть даже он, так сказать, неудачник.
Каждый человек сотворён, чтобы наследовать спасение. Сейчас мы находимся в процессе своего спасения, вечные блага мы унаследуем позже. Но спасение совершается уже сейчас, это не только награда, которую, как мы верим, Бог даст нам после смерти. Спасение — это не какой‑то обещанный сладкий пирог на небе, который, как иронично говорится в английской поговорке[187], ты даже не можешь попробовать, и никогда не увидишь, разве лишь когда умрёшь, то есть, когда тебе он будет уже и неинтересен. Нет, наше спасение совершается сейчас, в каждом из нас, в каждом человеке, сознает он это или нет.
В основании монашеского миропонимания лежит осознание того, что жизнь прекрасна, что мир действительно прекрасен, но временен. А раз он заканчивается, раз не здесь наше подлинное отечество, значит, никто из нас не может обрести здесь то, к чему стремится. Если человек начинает так мыслить, то он не далёк от того, чтобы отречься от мира, как это делают монахи. Однако, неизвестно способен ли на это современный человек, живущий в постмодернистское время, воспитанный в мире, где ни для Бога, ни для молитвы нет места, питающийся продуктами, «идентичными натуральным», окружённый всякими пластмассами и излучениями. Все это, конечно, отрицательно сказывается на нас. И чем дальше, тем хуже всеобщая атмосфера. Многие ищут Бога, но не знают, куда и к кому обратится. У нас даже тела стали другими. Я, например, в сравнении с девяностолетним отцом Софронием был очень слабым. А те, кто на двадцать лет младше меня, не могут сравниться со мной. Я для них словно Тарзан, слабый, но Тарзан. Так, например, я за всю свою жизнь не знал, что такое головная боль, а теперь я редко встречаю молодых людей, которые не имели бы её.
Но, слава Богу, мы все ещё ищем неземное счастье, ищем ответы на свои вопросы, нас ещё что‑то волнует, и мы боремся. Пусть мы и не такие, какими были наши святые отцы, но в глубине души и мы храним стремление отложить все земные попечения, чтобы быть с единым Господом. Бог призывает нас ко спасению некой особой сладостью, стараясь обратить человеческое сердце к Себе. И призвание к монашеству есть словно пробуждение понимания того, что все земное хорошо и прекрасно, но однажды закончится. А раз закончится, что в нем хорошего? «Вся суета человеческая, — поем мы при погребении, — елика не пребывают по смерти».[188] Все, что не пребудет с нами после смерти — бесполезно и бессмысленно. Мы же ищем того, что пребудет и после смерти, и нельзя заглушать этот внутренний зов.
Каждый человек призван к спасению. И монахам, и мирянам, и святым, и грешным даны одни и те же заповеди, то же самое Евангелие как благая весть о том, что будет Воскресение из мёртвых. Каким путём я достигну этого, тот и лучший для меня. Если моё призвание быть мирянином — женатым ли, одиноким ли, или, кто знает, какой ещё есть путь — если это воистину есть моё подлинное призвание и Бог ведёт меня этим путём, то этот образ жизни и есть самый высокий и лучший для меня, не надо искать чего‑то равноангельного. Если же я призван к ангельской монашеской жизни, то для меня этот путь есть самый лучший и высший.
О дружбе
Вопрос: Люди, живущие в обители, собраны из разных стран, имеют различное воспитание, у каждого свой характер. Как нам избежать трений и столкновений? Например, у меня трудный характер, и тогда как другим любить меня также, как того, у кого от природы хороший характер? Как мы можем любить всех одинаково? Или скажем в братстве есть люди с похожим на мой характером, и я естественно чувствую к ним большее расположение, дружбу, так как мы понимаем друг друга. Как мне быть с другими, к кому нет такого же расположения?
