Ольга Михайлова - Молния Господня
Впрочем, si quid habent igitur vatum praesagia veri, если верить предвозвещаниям певцов, то и вовсе рехнуться можно…
Затем распечатал свиток из Болоньи. Вчитался. На лице Вианданте не дернулся ни единый мускул. Наконец-то.
Империали знал с самого начала, что к нему самому обязательно будет приставлен тайный соглядатай. Понял это задолго до приезда в Тренто, — просто сделав логичный вывод из случайно брошенных слов старого инквизитора Аугусто Цангино, которые тот проронил в ответ на вопрос Вианданте, чем ограничивается безграничность власти? Старик усмехнулся и ответил тогда: «Внутренней чистотой. Ну и внешним наблюдением, конечно». Да, единственное, что даёт в этой жизни подлинную защиту — это чистые помыслы и безупречное поведение.
Вианданте понял учителя, и приехав в Тренто, жил, как привык, не затрудняя себя поисками своего наблюдателя — но на всякий случай расставил несколько нехитрых ловушек. В одну из них и угодил начальник его канцелярии, хотя вышло это как-то ненароком. Империали знал, что Элиа ежемесячно отчитывается Дориа, и после смерти Аллоро спросил, писал ли он об этом Провинциалу. Тот ответил, что не успел, и Вианданте попросил не сообщать пока в Болонью о гибели Гильельмо. Тогда им руководила боль потери. Теперь монастырский приятель Джеронимо Оронзо Беренгардио, сообщив ему последние новости из Болоньи, отметил, что он, как и Дориа, был весьма опечален смертью их общего друга Гильельмо, о которой они узнали от его коллеги Джофреддо Фельтро…
Не дочитав до конца, Вианданте замер. Как это произошло? Неужели настоятель, потрясённый смертью Гильельмо, проговорился о том, кто, кроме Элиа, ставит его в известность о делах в Тренто? Непохоже на епископа. Но оказалось, что именно Оронзо назначен вместо Фьораванти писцом настоятеля. Ах, вот как… Да, брат Оронзо всегда был любознателен и сунул, стало быть, свой любопытный длиннющий равеннский нос в личные письма епископа. Нехорошо, разумеется, но кто поставил его, Джеронимо, судьей брату своему? Тем более, что благодаря грешной пытливости собрата всплыло имя доносчика. Стало быть, глаза Дориа — начальник его канцелярии. Препротивный толстый плешивец, уроженец соседнего Больцано.
Вианданте задумался. Империали был когда-то любимым учеником Перетто Помпонацци, от которого усвоил незлобивое добродушие и снисходительность. Но он был учеником и самого Лоренцо Дориа, прожжённого клирика-интригана, лукавой и умной лисицы, у которого заимствовал мудрость неторопливых жестов и любезной улыбки, скрывающих любые помыслы. Сейчас, и Джеронимо понимал это, лишние жесты были недопустимы.
На обед инквизитор пришёл с рассказом о произведённом обыске и обнаруженных вещах братьев Спалацатто, чем изумил только что проснувшегося и ещё не пришедшего в себя Элиа. Душевно тот ликовал, не в силах поверить, что обрёл дружбу этого столь боготворимого им человека, но чувствовал себя неважно, хоть и крепился. Сильно болел порез на плече, да мутная боль, что расползлась по всему телу, пригибала голову к подушке.
Вид Элиа инквизитору не понравился. Тот был совсем разбит, глаза окружены коричневой тенью, подбородок затемнён двухдневной щетиной, которая придавала лицу выражение скорбное и несчастное. Инквизитор решил помочь ему побриться, ибо правая рука и плечо раненого, изувеченные левшой, ещё сильно болели, держать же левой бритву Элиа не мог.
— Сейчас я приведу тебя в божеский вид, — Джеронимо, полдня пробездельничав в Трибунале, чувствовал прилив сил от интересных новостей и был обуреваем жаждой деятельности. Элиа был польщён такой заботливостью, однако, с опаской поглядывал на друга, сосредоточенно точащего бритву.
— А ты брить-то других умеешь?
Джеронимо пожал плечами.
— Империали не цирюльники, конечно, но не боги же, чай, горшки обжигают. Справлюсь.
Уверенность инквизитора в своих ни разу не опробованных силах не передалась Элиа, и пока дело не было закончено, правда, не с самым блестящим результатом, он несколько нервничал, следствием чего стала перебранка: Джеронимо уверял, что нервный смех Элиа морщит его щёки, в итоге он может невзначай порезать его скулу, а фискал молил, чтобы новоявленный брадобрей не перерезал ему невзначай горло.
Но все обошлось.
Когда Элиа снова обрёл привычный для Джеронимо вид, Тереза начала кормить его, а инквизитор погрузился в размышления о событиях дня. Элиа с трудом глотал, глаза его слипались. Вскоре он уснул, и Джеронимо, отобедав, решил было последовать его примеру, но синьора Тереза подала пришедшее только что письмо. Прямо-таки день посланий.
Вианданте распечатал свиток. Письмо было от Умберто Фьораванти из Больцано. Отправлено оно было накануне, и завёз его гонец, направлявшийся в Болонью. Умберто уже знал о смерти Аллоро и выражал собрату своё соболезнование — горячее и многословное. В конце письма сообщал, что через две недели сам по пути в Триест заедет в Тренто. В письме что-то показалось Вианданте странным — не было ни строчки о Спенто, ничего не сообщалось о том, какова их жизнь в Больцано, и само письмо совсем не напоминало прежний стиль писем его жизнелюбивого и обаятельного собрата, несколько кокетливого и чуть изнеженного.
Джеронимо наконец предался послеобеденной дремоте, и славно выспался, но, проснувшись, вдруг услышал в прихожей женские голоса, поднялся и выглянул в коридор. Женщина, показавшаяся ему смутно знакомой, что-то тихо говорила синьоре Терезе. Вианданте вспомнил, где видел её, и вышел к ним. «Вас прислала госпожа Мирелли?» Та кивнула и сказала, что донна Альбина… Она приблизилась к нему и прошептала: «Донна Альбина просила вас придти с площади Пьяцца Фиера, пройти вдоль старой городской стены и крепостной башни, она не хотела, чтобы о вашем визите к ней узнали». Было очевидно, что простая женщина долго запоминала эти слова, и они её несколько смущали. С такими поручениями её раньше никогда не посылали. «Господин придёт?» Господин уже вынимал из сундука серый плащ Гильельмо, торопливо натягивал сапоги, набросил на голову капюшон.
«Пойдём. Как подойти туда со стороны Пьяцца Фиера? Проводи меня».
Смеркалось. Донна Мирелли ожидала его у входа, в длинном плаще, готовая для выезда. «Сегодня приём в доме Траппано, я явилась к нему накануне — и не могла быть не приглашена. Я велела моему конюху не приезжать за мной, пока он не увидит, что все гости разъехались и двор опустел. Я задержусь в доме под предлогом, что жду лошадей. Узнаю, кто останется. А дальше — не обессудьте, я стара и немощна. Я покажу вам заднюю дверь замка, хоть, может быть, лучше ждать у кладбищенских дубов — мимо они не пройдут, если, конечно, развлечение назначено на сегодня. Пока останьтесь здесь, Эмилия накормит вас».
Вианданте посмотрел в огромные глаза старухи, и молча опустился на колени. «Донна Альбина, вы — вторая женщина в мире, перед которой я падаю ниц». «Интересно, кто же была первая?» — улыбнулась она. «Матерь Господа, разумеется». «Тогда я не ревную», усмехнулась она и вышла.
Вианданте отказался от предложенного обеда, уверив Эмилию, что сыт и, поразмыслив, накинул капюшон и окольной дорогой добрался до Трибунала. Он отдавал себе отчёт, что всё может закончиться ничем, но кто знает? Убийств не было с 17 июля… Выбрал троих денунциантов, которых успел узнать лучше других, местных уроженцев, и направил на кладбище. Приказ был — запомнить каждого, кто появится. Не попадаясь на глаза, проследить за ночными посетителями. Если никого не будет до рассвета — при первых петухах — все свободны. В любом случае — никому ничего не говорить, докладывать только ему самому.
Польщённые его доверием, наблюдатели ушли.
Донна Альбина вернулась незадолго до полуночи. «Там остались Лаура Джаннини, а далее — думайте, что хотите — её братец, бакалавр Амедео Линаро, губошлёп Антонио Толиди, Томазо Тавола и его брат Людовико, Дженнаро Вичини, о котором, я признаться, думала, что он содомит, Марко Чемизи и Микеле Роневе, немец Фридрих Фоллер, его называют здесь Федерико Фолли, и сам хозяин — Массимо ди Траппано. Так что, насчет дюжины мы погорячились».
Вианданте кивнул.
— Да, но это не суть важно. Если дать им пару часов на забавы — где-то на Бдении надо их и ждать. Я расставил людей на кладбище, но назначена ли смерть новой дурочки на сегодня?
— Там на кладбище… среди них и… Веронец?
Вианданте неожиданно вздрогнул и напрягся всем телом. Господи! Он, не обременённый праздными и блудными связями суетного мира сего, совсем забыл об отношениях этих двоих! Даже не вычленил её имя из речи донны Альбины. Впрочем, Элиа отрицал… Да нет, вздор это всё. Конечно, они любовники — и вопрос донны Альбины свидетельствовал, что и для неё это бесспорно. Империали вдруг вспомнил, что, ещё видя донну Лауру на свидетельском допросе после смерти Лотиано, когда она лживо отрицала, что вообще что-либо знает, впервые подумал, что эта женщина обречена. Понял, что следующий труп будет трупом донны Лауры… Его ещё сотрясло от этой догадки! Как он мог забыть об этом? Но воспоминание и вправду странно ушло из памяти, померкло, смутно всплывая по временам и проступив во всей яви только сейчас.
