Дмитрий Мережковский - Иисус Неизвестный
XXIV
«Весь народ был в ожидании», – говорит об этих днях Лука (3, 15.) Может быть, не только один народ в ожидании, но и все человечество. Ниже, все ниже, чернее нависает гроза; замерло все в тишине бездыханной. В мире – такое ожидание, томление, какого никогда не было. Кажется, только еще миг, – и сердце мира, как слишком натянутая на луке тетива, оборвется.
В этот-то последний миг, и пустил Стрелок из лука стрелу. Молния сверкнула в душе Иисуса, – ее не увидел никто; но громовый удар – «глас вопиющего в пустыне» – услышали все:
Царство небесное приблизилось. Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему. (Мт. 3, 2.)
Явился Иоанн, крестя в пустыне, и проповедовал, говоря:
идет за мной Сильнейший меня… Я крестил вас водою, а Он будет крестить вас Духом Святым и огнем (Мк. 1, 4; 7–8. – Лк. 3, 16.)
Голос Иоанна услышал Иисус и сказал:
Мой час пришел.
5. Иоанн Креститель
I
Так начинается Евангелие Иисуса Христа, Сына Божия.
…Был Иоанн; он крестил в пустыне, проповедуя крещение покаяния во оставление грехов.
…И было в те дни: пришел Иисус из Назарета Галилейского, и крестился от Иоанна в Иордане. (Мк. 1, 1; 4; 9.)
Так начинается Блаженная Весть – Евангелие, – не книга о жизни Христа, а сама эта жизнь, для Марка, ученика Петрова; так же – для учителя его, Петра: «после крещения… мы свидетели всего, что сделал Иисус» (Д. А. 10, 37; 39.)
В этом, как и во многом другом, с Марком согласен Иоанн, с первым свидетелем последний. Тотчас после Пролога, где говорится о небесной жизни Христа, сообщается о начале и жизни земной:
Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришел… чтобы свидетельствовать о свете…. И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нем (Иисусе.) (Ио. 1, 6–7; 32.)
Здесь, хотя о самом крещении словами не сказано, может быть, потому, что тайна эта слишком свята и страшна (то же, что «неизреченное», arreton, в мистериях), но нет сомнения, что и здесь, в IV Евангелии, так же как и в 1-м, начало всего – Крещение.
Чем бы ни были две первые главы Луки и Матфея о Рождестве, – «мифом» или мистерией, это, во всяком случае, еще не история, – не горы, а смешение облаков с горами; в точном же смысле, история начинается у этих двух, так же как у Иоанна и Марка, крещением; в этом все четыре евангелиста согласны: начал Иисус крещением – кончил крестом; то для них так же несомненно, как это. Если тайная жизнь Его, земная, – до крещения, а небесная, – после креста, то явная – вся между этими двумя пределами земными: Крещение – Крест.
Что такое конец – крест, мы не узнаем, если не будем знать, что такое начало – крещение; не узнаем, и что такое средина – вся жизнь Иисуса – Блаженная Весть, Евангелие.
II
Явлен миру в Иисусе Христос, в Сыне человеческом – Сын Божий: таков смысл Богоявления Эпифании, как, уже в ранние века христианства, названо крещение.
Если в жизни человечества христианство есть величайшее явление, с чем невольно и злейшие враги его соглашаются, когда хотят уничтожить его, чтобы спасти человечество, то эта бесконечно малая в пространстве и времени, почти невидимая, как бы геометрическая, точка: «Иисус крестился», – есть величайшее событие, поворотная точка, зенит всемирной истории, – то, ради чего все в ней совершается, куда и откуда в ней движется все, от начала до конца времен. Если же Христос, действительно, то, что видит в Нем христианство, то крещение есть равноденственная точка в жизни не только человечества, но и вселенной, – то, для чего она создана и чем будет разрушена, чтобы возникла из нее лучшая вселенная – царство Божие.
Вот что произошло «в пятнадцатый год кесаря Тиберия», у Вифавары-Вифании, «Паромного Домика»,[312] на нижнем Иордане, в полутора часах от Иерихона, в двух – от Мертвого моря, когда плотник или строительных дел Мастер, никому неизвестный и «никакого вида не имеющий», сошел с глинисто-скользкого берега в медленно-густо, как масло, текущую, здесь, в раскаленной низине, почти у самого Мертвого моря, всегда, даже зимой, тепловатую, глинисто-желтую воду.
III
АпокрифВ мире как будто ничего не произошло; никто ничего не заметил. Только два взора – две молнии – скрестились: Иоанна – Иисуса. Все узнал Один; другой узнал что-то. Что-то узнали еще двое: тут же, на берегу, стоящие, Иоанн Заведеев и Симон Ионин, рыбаки Галилейские и ученики Крестителевы – оба.
Может быть, что-то узнал и маленький мальчик на руках у матери, жадно, широко открытыми глазами, смотревший на молнийно-белого, из черной тучи слетавшего голубя, и сначала заплакавший от страха, а потом засмеявшийся от радости.
В ту же минуту, Серафимы, Богу предстоящие Животные, грозно-тяжко наклонили ось мира, и грозно-тихо передвинулись Созвездия.
И небеса разверзлись – раскололись.[313]
Было что-то на грозу похожее, но если бы люди увидели то, что действительно было, то в живых не остались бы.
И глас был с неба. (Мк. 1, 11.)
Было что-то похожее на гром;[314] но если бы люди услышали то, что действительно было, то опять в живых не остались бы.
Глас был с неба:
Ты – Сын Мой; Я ныне родил Тебя[315]
IV
Кеплер, в астрономических выкладках о Вифлеемской звезде, редчайшем будто бы в 7-м году до Р. X., соединении двух планет – иудейского Сатурна и эллинского Юпитера, – знамении великого Царя, Мессии, верно угаданном и вавилонскими звездочетами – «волхвами с востока», и побудившем их пойти в Иудею, узнать, не родился ли Он там действительно, – Кеплер, в выкладках своих, ошибся. Но вот что удивительно: не мог он знать того, что мы теперь знаем с точностью, – что настоящий канун Рождества Христова совпадает не с 1-м годом нашей эры, а с 6– 7-м до нее, потому что Иисус родился лет за 5–6 до нашего условного Р. X., так что возможный исторический вывод из неверных исчислений Кеплера о созвездии 7 года все-таки правилен. И вот что еще удивительней: не мог знать Кеплер и того, что в этом именно, 7-м году, вавилонские астрономы наблюдали действительно редчайшее, «небесное знамение» – астрономическую прэцессию, продвижение равноденственной точки из одного зодиакального знака в другой – из Овна-Агнца в Рыб. Агнец-Овен был для них созвездием бога Солнца, страдающего Тамму-за-Меродаха, Искупителя, а Рыбы, Zib âti, – знамением «великих вод» – Потопа.[316] Память о гибели первого человечества – «Атлантиде», по мифу-мистерии Платона, – сохранилась у вавилонян, как ни у одного из древних народов Востока.
Видя, как солнце вступило в равноденственную точку Рыб, ужасом второго Потопа вечно одержимые, вавилоняне, может быть, сказали уже тогда, в 7-м году, в канун Р. X., как скажут потом христиане, «Скоро всему конец». И если так же заплакали от страха, как тот маленький мальчик на руках матери, у Вифавары, Паромного Домика, увидевший на черной туче белого Голубя, то не засмеялись от радости, как он, потому что меньше знали, меньше видели.
V
Греческое слово baptisma, значит «погружение в воду», «потопление». Словом этим, может быть, пророчески бессознательно утверждается связь крещенских вод с потопными: ветхий человек, первый Адам, как бы утопает, умирает, в водном гробу купели, и выходит из нее, рождается, новый человек нового человечества, второй Адам. В этом смысле, крещение, погружение в воду, есть древнейшее, потопное, Атлантидное таинство.
Так и нас ныне спасает крещение (потопление), подобное тому противообразу, – antitypes, – (Ноеву ковчегу в потопе) —
говорит ап. Петр (I. 3, 21), вероятный очевидец того, что произошло, когда уже явно, во всемирной истории, передвинулась равноденственная точка из Овна-Агнца в Рыб, и вышел из потопных – крещенских вод второй Адам – Иисус.
VI
Все мы христиане, – люди крещеные, но забыли об этом; не помним ни как родились, ни как крестились. Мертвые не чувствуют, что их кладут в гроб; заживо мертвые не помнят, что их погружали в купель: это было для нас, как бы не было; может быть потому, что мы водой крестились, а не Духом.
«Приняли ли вы Святого Духа, уверовав?» – на этот вопрос Павла мы могли бы ответить, как эфесские ученики Иоанна Крестителя: «мы и не слышали, есть ли Дух Святой (Д. А. 19, 1–2.)
VII
Кажется, люди погибают сейчас больше всего от недостатка памяти и воображения.
В древневавилонском сказании («Гильгамеш»), бог Эа, отец Таммуза Искупителя, предупреждая о потопе Ноя-Атрахазиса, в вещем знамении, свистит в щели тростниковой хижины его, как начинающийся ветер потопа:
Хижина! хижина! Стена, стена!
