Олеся Николаева - "Небесный огонь" и другие рассказы
Вот и отправились они с Августином к этому чудесному старцу Григорию. Приехали. Мой муж говорит:
— Вот, отец Григорий, привез вам монаха… Спустился он с Кавказских гор, а там у них не принято иметь советские документы. А здесь паспорт повсюду требуется, даже в монастырь без него не принимают…
Старец поглядел на Августина да только рукой махнул:
— Какой он монах!
Августин смущенно улыбнулся и занервничал. А мой муж решил, что старец так сказал из монашеского этикета. Ну, в житиях святых, у пустынников такое случалось. Допустим, умирает духоносный авва святой жизни, а про себя говорит: «Ну какой я монах! Я еще и не начинал!.»..
Так и старец смиряет Августина. Ему видней, как именно молодого монаха воспитывать…
А отец Григорий меж тем и говорит:
— Обетов монашеских не соблюдает, правило монашеское не выполняет. Самозванец — вот кто он такой! Нацепил на себя чужой подрясник, напялил чужую рясу — вот те на!
Мой муж понимающе закивал, а уж Августин как-то заерзал на месте.
— Вот, думаем его к Грузинскому Патриарху отправить. Благословите! — просительно произнес мой муж.
— К Грузинскому Патриарху? — удивился старец. — А на кой он Патриарху сдался? Пустое!
— Не получится ничего, да? — испугался мой муж.
— Пустое! — опять махнул рукой старец.
— Что же нам делать?
— А чем дурью маяться, сдай‑ка ты его в милицию, и делу конец. Сейчас поедешь из Покровки в Белгород, как увидишь первого же милиционера, так и сдай своего монаха ему.
— Ну, — подумал мой муж, — совсем что‑то старец чудит.
— Так его же посадят!
— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул головой отец Григорий. — Туда ему и дорога!
Муж мой, потрясенный, никакому милиционеру Августина, конечно, не сдал, а привез его в целости-сохранности обратно в Москву, к нам домой. Но сам пребывал в сильном смущении.
…А тем временем будущий наместник Сретенского монастыря, а пока что режиссер Гоша, успешно отснял запоздало колосящиеся поля и отправился в сопровождении иподиакона Омского владыки на аэродром, чтобы лететь в Москву. Вылет откладывался, и молоденький иподиакон заметно томился, не решаясь оставить здесь в одиночестве московского гостя, которого ему поручил владыка. Так, бродя по залу ожидания, они подошли к зловещей доске, на которой было написано: «Разыскиваются». И далее шли фотографии преступников.
— А кстати, — оживился вдруг иподиакон, схватившись за возможность завести разговор, — тут у нас был один… мошенник. Устроился работать чтецом в храм, а потом обворовал и храм, и батюшку, который его пригрел: из храма утащил Евангелие в драгоценной ризе, кадило и деньги из церковной кружки, а у батюшки — подрясник и документы: и паспорт, и метрику, и свидетельство об окончании семинарии. А недавно кто‑то из наших видел его в самой лавре. Якобы он расхаживал там в подряснике и выдавал себя за монаха Августина. Чудеса!
В тот день мы собирались на проводы Августина — приехал Зураб Чавчавадзе, ждали и Гошу, который только — только прилетел из Омска. Он приехал, таинственный, и тут же увлек моего мужа в магазин:
— Пойдем, купим чего‑нибудь, а то у вас никаких угощений!
— Да все есть. Зачем?
Увел. Оказалось — это был такой маневр: он хотел рассказать ему обо всем, что узнал, не вызывая подозрений Августина.
— Надо под благовидным предлогом увезти его из дома и обыскать вещи: вдруг у него там оружие, мало ли что!
Мой муж позвонил нашему другу — иеромонаху из лавры, будущему архиепископу, и попросил его помощи. У него была монастырская машина, и потому он приехал довольно скоро. Он сразу понял свою задачу.
— Меня тут просили посмотреть иконы — правда ли они старинные или это подделка. Ты не прокатишься ли со мной? — спросил он Августина. И они оба уехали.
А мы перерыли вещи нашего монаха и нашли-таки и украденный паспорт омского батюшки, и метрику, и свидетельство, и крест, и Евангелие в драгоценной ризе, словом, вор был разоблачен и пойман с поличным.
Когда будущий архиепископ с Августином вернулись, будущий наместник Сретенского монастыря всех позвал в комнату, запер ее и так интригующе повел речь, с таким драматургическим мастерством в выстраивании сюжета, что уже этим накалил атмосферу, в которой должна была произойти развязка, сулящая и разоблачение, и катарсис.
Августин сидел красный и напряженный.
— Ну, а теперь рассказывай ты, Сережа — обратился к нему будущий архимандрит.
…Выяснилось, что никакой он не монах и не Августин, а просто Сережа. Служил в армии, работал при складе. А военрук, который был поставлен над ним, — воровал. А тут — проверка. Ну и Сережа этот испугался и сбежал. А служил он где‑то на юге России. Куда бежать? Понятное дело — подальше, в горы. Там встретил паломника и вместе с ним добрался до кавказских старцев, у одного из которых подвизался молодой инок, чью историю он и украл для себя. Только звали его не Августин, а Даниил.
Я уже говорила, что недавно вышла книга «В горах Кавказа», где можно прочитать и о нем, и о его матери, которую сожгли разбойники. Так что сама история эта, повторяю, — подлинная. Фальшивым был только герой, который присвоил ее.
Пожил он там с монахами, пожил и очень их полюбил, но они тем не менее попросили его их оставить: работать он не любил, много болтал, кушал с аппетитом, да и вообще был «другого духа». Словом, обременял он их. Дали ему письмо монашкам сухумской церкви, те купили ему билет, так он добрался до Омска и прямиком направился в храм.
Батюшка его взял псаломщиком, поселил у себя, а тамошний владыка пообещал способствовать в получении паспорта — Сережа сказал ему, что паспорт у него украли, — а затем и постричь его в чтеца.
Но певчая, которая воспылала к молоденькому псаломщику любовной страстью, все испортила. Все приставала к нему, за руки хватала, подарки дарила. А Сережа передаривал ее подарки — или самому священнику, или другим певчим. И это открылось. И она была ужасно оскорблена. Приперла его к стенке — к церковной ограде, когда он там коврики из алтаря вытряхивал:
— Женишься на мне или нет?
А он:
— Не хочу я жениться — я в монахи пойду!
И тут она как заголосит.
Выскочила просвирня, дворник, сторож, сам священник.
А она рвет на себе волосы и орет:
— Он меня блудно осквернил, обещал честным браком грех покрыть, у меня от него теперь дите будет, а он в кусты: не знаю тебя, говорит, и ребенка твоего. Поматросил и бросил!
Батюшка, чистый, целомудренный человек, аж потемнел лицом, услышав такое, взял Сережу крепко за локоть и сказал:
— А ну — женись! А не женишься — я на тебя епитимью наложу да из храма срамника такого выгоню. Еще и владыке нажалуюсь, чтобы без паспорта тебя оставил!
И все стояли вокруг него и ругали на чем свет стоит. И девка эта орала, как оглашенная.
Обиделся Сережа на них. Вернулся в келью, где жил при священнике, и решил — наказать. Взял у него подрясник новенький с рясой, взял Евангелие в драгоценной ризе, храмовое кадило взял. Взял и документики, какие под руку попались. И вдруг сообразил — денег-то у него ни копейки. Работал он в храме бесплатно, жил при священнике на всем готовом, питался в церковной трапезной. И как он теперь уедет? И вот такая мысль у него возникла: деньги он не своруег, а возьмет заработанное, свое, кровное. Зашел в храм, вскрыл церковные кружки, вышел — и был таков.
С тем и прикатил в лавру. Но паспорт священника поостерегся в дело пускать. Из лавры, как мы помним, его послали в Печоры, а оттуда — к нам, в Москву.
…Будущий наместник Сретенского монастыря отвез украденные вещи в Омск и отдал священнику, уговорив его забрать заявление из милиции. Перед отъездом он пришел к нам и вручил лже — Августину книгу:
— На вот, читай!
Книга эта называлась «Преступление и наказание».
Потом к нам приехал будущий архиепископ, который воришку и обманщика поисповедовал. После чего тот отправился сдаваться на милость властей.
Единственное условие, которое мы ему поставили: ни при каких раскладах о Кавказских горах вообще не упоминать. Спросят — а где ты был? Где скрывался? Скажи — был в Омске, в лавре был, был и в Печорах, но в основном жил в Москве. А мы — подтвердим.
К нам потом приезжали следователи военной прокуратуры — сверять показания. Но все концы у нас сошлись: все то время‑де, когда он скрывался в Кавказских горах, он провел у нас дома, в Москве. Мы его хвалили. Следователи признались, что и у них, пока шло следствие, он вел себя образцово и все время повторял, что желал бы уйти в монахи. Да и сама его воинская часть была не заинтересована в том, чтобы за ней числился дезертир, не жаждала его крови. Поэтому дали ему небольшой срок в колонии — поселении, да и оттуда за примерное поведение освободили условно — досрочно.
