Жан-Мари Гюстав Леклезио - Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

Брат Яго, принеся сюда христианскую религию, исполнил древнее пророчество пурепеча, согласно которому сами боги предрекали грядущий конец своей власти и приход новой веры. Гибель Тангашоана, насилие над женщинами, ограбление храмов и порабощение выживших привели обитателей Мичоакана в оцепенение ужаса. В Тцинтцунтцане брат Якобо тщетно старается утихомирить карательный раж церкви Христовой. Один из самых сильных эпизодов романа Хенрика Стангерупа посвящен ораторскому поединку главного героя с братом Хуаном де Гаомой. Тот, как и большинство тамошних клириков, отрицает право индейцев становиться священниками, ведь в глазах церкви они не более чем варвары.

Из варварства этот мир может выйти только полностью преображенным, но такой возможности ему никто предоставить не желает. Беднякам, милым сердцу святого Франциска, доступна только одна победа: набраться терпения и ждать, пока их время зреет во глубине чащоб, на вершинах вулканов и по берегам лесных ручьев — там, где дышит их собственный мир. Именно к ним решает присоединиться в конце жизни брат Яго, таков его выбор. После его смерти забальзамированные останки монаха индейцы унесут куда-то в свои горные тайники, где он упокоится близ Курикавери и Кверауапери. Век за веком брат Яго приближается к бессмертию героев и святых. На площади Тарекуато продолжают собираться мужчины и женщины, они причащаются маисом и ладаном среди аромата цветочных лепестков и мелодий «пирекуа» — народных песен, чье звучание близко европейским канцонам. Только вековые апельсиновые деревья помнят, как брат Яго однажды воткнул здесь в землю свой посох паломника и тот расцвел, а ниже монастыря еще не иссяк источник, забивший из земли там, где он топнул ногой. Здесь его взгляд ощущаешь везде: в детских глазах, в морщинах на лбу старух, в бесстрастных лицах старейшин, стоящих в толпе поселян.

Само время, головокружительное время дарит свое могущество этой деревне, словно свидетельствуя об иной стороне вещей, о часе рождения лесов и гор. Стоя недвижно под темно-синим высокогорным небом, оно никуда не спешит, ничего не предвещает. Оно равно самому себе, исполнено могучей уверенности. И пусть рядом мельтешат автобусы, поспешают, рыча моторами, в Тингиндин, в Лос-Рейес или на перевал, через Сьерра-де-ла-Кантера направляясь к Хаконе и Заморе, они не могут нарушить неподвижность времени, ибо его магия сильнее порчи века сего.

Но больше всего поражают женщины. Они так хороши, их облик так волнует сердце! В иных местах, в Пацкуаро, в Ангауане или в ближайших колониальных городах, тоже встречаются красотки, элегантные, утонченные создания. Но здесь, в Тарекуато, красавицы наделены колдовской властью над вами. Стройные, высокие, в длинных темно-синих юбках и рубахах с вышитыми на них сверкающими цветами, с лицом и плечами, укрытыми «ребозо», черно-синей шалью, они несут в себе, не проливая ни капли, некую силу, что сквозит в малейшем их жесте, что словно бы пришла из глубины веков, связав этих женщин с дивным краем, что их породил.

Они проходят по улочкам селения, переступая босыми ногами или шлепая пластиковыми сандалиями с порванными тесемками. Они рассаживаются на торговой площади, подобрав под себя ноги, держа торс очень прямо, и продают фасоль, авокадо и стручковый перец или кисловатые лепешки из теста с добавлением пульке, хмельного напитка из сладковатого сока агавы. Их красота бесстрастна, умиротворенна, блестяща и пряма, как их длинные черные волосы, потоком проливающиеся на спину. Эта красота взирает на окружающий мир в полной невозмутимости. Где-то в иных землях мужчины и женщины могут напрасно ждать чего-то, что облегчит их нужду, утолит жажду, голод, зов плоти. А здесь, в этой отдаленной деревне, примостившейся малым островком среди сокрытых облаками вулканов, женщины Тарекуато ничего не ждут. Они всегда остаются собой, облаченные в темно-голубую, небесного цвета ткань и золото дневного света. Именно они четыре столетия назад заворожили Яго Дасиано, прервали его скитальческий путь и подарили страннику землю, к которой он смог привязаться.

На нашей планете, даже посреди какого-нибудь океана, редко встретишь места, так властно приковывающие к себе, смущающие дух, подвергая его таинственному испытанию. Здесь ты слышишь пенье сирен, шепот фей, наблюдаешь рожденье воды, деревьев и света. Замечаешь, что у первой встречной глаза полны необъяснимого сияния. Такой край — лишь он способен нас изменить, приоткрыв перед нами глубины мировых истин, позволив ощутить их колдовскую власть.

Три празднества в Мексике

Неспешные волны высоких гор окружают плато, погрузив в тишину, меняют его природу, делая островом в океане. Дорога в Сан-Хосе-де-Грасиа ведет к небу, от асьенды Гуарача устремляясь прямо в облака. Таковы все места, в какой-либо степени отмеченные святостью: они изолированы от мира, окружены одиночеством и ветром и располагаются очень высоко, у самого неба. Как страна индейцев хопи, как горы Хоггар, даже город Лаон…

Подъезжая к Сан-Хосе-де-Грасиа, замечаем, что на западе собирается гроза. Небо так просторно, что видно все. Невероятные контуры тяжелых бело-черных облаков, сталкивающихся, словно скалы, или продирающихся между горными вершинами на восток, к Чапальской лагуне. В черных нагромождениях туч исчезли поросшие лесом склоны и утонули дома деревни Масамильта.

И грянула гроза на западе, превратившись в дерево, ствол которого — дождь — крепко упирается в горные расщелины, запускает туда пальцы воды, словно длинные корни. Серо-черные тучи становятся прекрасной и пышной кроной, а падающая вода сливается в сплошной полупрозрачный поток, беззвучный водопад, соединяющий землю с небом.

Вот и въезд в селение, прямо за поворотом, у самых небесных врат.

Когда впервые видишь Сан-Хосе-де-Грасиа, прежде прочего удивляет вот что: каждая улица ступенями уходит вверх, в пространство. Все, что здесь ни есть, соседствует с тучами. Быть может, все это способно исчезнуть, раствориться в их темной дымке. Или наоборот: здесь все ближе к солнцу и лазури.

Здесь познаешь тишину дня, неповторимое дневное молчание высокогорья. И вечерний шум: журчанье воды, шелест ветра, звук шагов на каменных мостовых, скрежет колес запыхавшихся тяжелых грузовиков, что сумели вскарабкаться так высоко. Или полет колибри вокруг красных цветов фуксии, жужжание пчел над цветками, прозванными здесь «хуан-грубиян». Запах мокрой земли, прелый дух в холодных комнатах, раскаты грозы за глинобитными стенами. Еще можно смотреть, как движутся тени от высоких столбов внутри дома, поддерживающих крышу. Время здесь другое, оно — длящееся.

Это страна лошадей, а не только людей. То же и в других районах Мексики, где сохранился традиционный уклад: человек за любым поворотом готов превратиться в кентавра. Подъезжаешь к селению — откуда ни возьмись крестьянин на своем гнедом «тихоходе». Перед ним на передней луке деревянного седла (которое здесь называют «silla», стул — и правда похоже), вцепившись ручонками в гриву, сидит трех-четырехлетний сын. Всадник индейского типа, с широким лицом, испещренным жесткими морщинами, похожими на шрамы. На лошади он сидит по-простецки, не гарцуя, но с естественной грацией, отличающей людей, связанных с землей. Присвистнув, пускает лошадь вперед. Он счастлив: в горах западнее Сан-Хосе-де-Грасиа бушует гроза, вырастив гигантское древо дождя с кроной из облаков.

Все это нравится ему и, конечно, его сыну, а может, это небезразлично и земле на плато, растрескавшейся от жажды, и скоту на иссохших склонах, заждавшемуся свежей травы. Горные отроги сочатся водой, она течет по ущельям, красная, будто от крови, и наполняет лужи у подножья холмов. Всадник съезжает с асфальтированной дороги на проселок, идущий по ложу высохшего потока. И неспешно трусит вниз, к глинобитному домику в конце тропы, окруженному зарослями гигантской кукурузы.

Чуть ниже, на самом краю деревни, два всадника остановились у лавочки, где продают легкие закуски. Не спешиваясь, они уплетают тортильи с мясом и стручковым перцем. Лошади переступают, цокая копытами и подергивая искусанной мухами кожей. К седлам приторочено пастушеское снаряжение: лассо, ремни, сумки.

Сан-Хосе-де-Грасиа — деревня животных, не только людей. Везде — пахучая навозная жижа, мухи, свежеснятые кожи. Но и молоко, белый сыр, «хокок» — йогурт, приготовленный из сквашенных сливок. Жители Сан-Хосе неравнодушны к молоку, что свойственно горцам; нечто древнее и подлинное проступает в их тяге к стручковому перцу, печеной тыкве и индейскому меду. Может, здесь глубокий отзвук первой встречи Америки с Западом? Молоко и стручковый перец — союз между скотоводческими племенами неолитической Европы и открывателями кукурузы и пряностей из неолитической Америки. Все остальное нетрудно додумать, сидя в Сан-Хосе-де-Грасиа рядом с одинокими горными вершинами, ведь именно на такой же высоте в начале XIV века возникла горделивая столица, Мехико-Теночтитлан, где накладывались друг на друга, исподволь перемешиваясь, секреты и тайны древнейших народов земли.