Коллектив авторов - Монашество и монастыри в России XI‑XX века: Исторические очерки
Митрополит Фотий назвал не два, а три иноческих чина, не отдав предпочтения ни одному из них: «Три чины суть иночьства: 1–е обще по всему житие; 2–е отшельство, два или три; 3–е особное каж- даго житие в манастыри нужи ради преданое внимающих понести великаго и жестокаго житья».
Несмотря на различия в терминологии, эта классификация соответствует трем «устроениям» иночества в Лествице и у Нила Сорско- го, о которых шла речь в начале статьи. Второй чин у митрополита Фотия (отшельничество двух или трех монахов) соответствует среднему, «царскому» пути сорского подвижника, в «Предании» именно тип обителей с таким «пребыванием» монахов характеризуется как «сущие особь». Но митрополит Фотий использует термин «особное каж- даго» для третьего чина, самого строгого подвижничества («великое и жестокое житие»), которое Нил в соответствии с Лествицей ставил на первом месте и называл «уединеное ошельство», в то время как митрополит Фотий говорил о нем как об «особном каждаго житии в манастыри» (это могло быть ошибкой и переписчика и переводчика; язык его грамот и способы их составления изучены недостаточно).
Главное в характеристике монашеских типов у митрополита Фотия — их рядоположенность, равное достоинство. Если грамота архиепископа Дионисия — апология общежития, то митрополит Фотий ограничивается лишь замечанием, что его следует соблюдать «не словом, но делы всякими», и ссылается на узаконения апостолов и божественных отцов, как писал об общем житии «великий Григорие Двоеслов папа римскый». Возможно, имелось в виду Житие основоположника западноевропейского общежительного монашества Бенедикта Нурсийского в составе «Римского патерика» Григория I Великого, римского папы (ок. 540–604). Патерик известен в Древнерусской письменности[390].
Главное внимание в грамоте митр. Фотия уделено не дисциплинарным предписаниям, отношениям собственности и судебным делам, но духовной стороне монашеского подвижничества, напоминанию о том, что монашеский чин есть «великое ангельское подобие», «великий ангельский образ»; монахи призваны давать мирянам «образ жития честнаго» своим «совершенным и непорочным житием».
«Тяготы» общежительного устава архиеп. Дионисия отменялись митр. Фотием. Если в грамоте первого было предписано изгонять из монастыря монахов, не подчинившихся «наказанию», то митр. Фо- тий писал, что покаявшихся нарушителей «не достоит отганяти, но… врачевати духовно лечбою духовною, яко искуснии врачеве, зельем духовным раны исцеляюще».
Что касается тех, которые сами «избегут» от монастыря, обратятся к «мирским» и начнут «воздвигать крамолу» на настоятеля (о чем жаловались монахи митрополиту, имея в виду, возможно, казусы, аналогичные тем, о которых шла речь в двух предыдущих грамотах), то митрополит не счел нужным давать конкретные предписания и решения, но ограничился лишь общим и широким указанием: «мирьскым, по Правилом, възбраняем творити и в таковыя вещи иночьскыя въступатися, понеже несть им предано». То есть сохраняется предписание о неподсудности монастыря мирскому суду в ряде конкретных дел.
Другой, нежели в псковском Снетогорском монастыре, тип общежития представлен в Уставе преп. Евфросина Псковского для созданного им монастыря. Устав позволяет более полно раскрыть некоторые казусы и нормы в грамотах архиепископов, о которых шла речь. Снетогорский монастырь в грамоте архиепископа Семиона назван «лаврой», что означало, как можно предполагать, не только авторитетность монастыря, но и обязательность вклада и гораздо большее его влияние на положение монаха в монастыре; архиепископы пытались запретить или ограничить эти порядки. Вопрос о «лаврах» в XV‑XVI вв. нуждается в исследовании[391]. В отличие от Снетогорского, Трехсвятительский монастырь, основанный Евфро- сином, был «богорадным», что означало прежде всего необязательность вклада при поступлении в него.
Монастырь был ктиторским, и его создание происходило по пути, характерному и для многих других монастырей этого времени, а именно «пустынь» преобразовалась в общежительный монастырь. Постриженик Снетогорского монастыря, Евфросин по благословению духовного отца вышел в «пустыню»; его «особое» пребывание было нарушено приходящей братией, которую он начал принимать и жить по принципам общежития («начах приимати братию и жити с ними за едино и ясти и пити вкупе за единою трапезою всем, по преданию иже от аггела Пахомию»). По настоянию братии была сооружена церковь, посвященная трем святителям (Василию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту). Евфросин называл себя в уставе ктитором, ссылаясь на «великие» древние авторитеты (Пахомия, Евфимия Великого, Феодосия, Савву Иерусалимского и прочих), установившие: «иже который начяло сътворил в коем любо месте и братью и монастырь составил, то уже и ктитор именовася».
Уже в первых строках устава провозглашена самостоятельность ктиторского монастыря, его независимость не только от князя и какой‑либо мирской власти, но и от епископа. Их вмешательство допустимо лишь с согласия игумена: никто «ни от святитель, ни от князь и никто же от держащих кую любо власть и сан» не должен «вступаться» в монастырские дела.
О братии монастыря сказано, что они живут «Бога ради», т. е. вклад не является условием поступления в монастырь и пребывания в нем. С этой статьей связана другая, запрещающая «вкупы» (или «укупы»), т. е. такие вклады, которые могут служить основанием для претензий некоторых монахов на привилегированное положение в монастыре. По–видимому, именно как «вкуп» рассматривали «внесе- ное», «принесеное» монахи лавры Снетогорского монастыря, о притязаниях которых шла речь в грамотах архиепископов. Не случайно о равенстве в одежде и пище в грамоте говорилось специально и достаточно подробно. Устав Евфросина констатирует, что практика «вкупов» (или «уроков») была достаточно распространенной («яко же в прочих обителях бывает»). Чтобы сделать аргументацию против «вкупов» более убедительной, изложение в Уставе облекается в форму диалога. Сначала пересказаны суждения его защитников: «глаголют дающей, яко свою силу ям и пию, и того ради не хощет и к церкви ити, ни в келии своей молитися прилежне». Ответ противопоставляет безвозмездные вклады: «Аще ты, брате, свою силу яси и пиеши, а котории православные христиане дают святым церквам или землю или воду, или ино что от имения, память собе сътворяю- ще, — а тем которая им мзда от Бога есть?»[392] В духовном завещании Евфросина Псковского вкупы и вклады противопоставлены еще более отчетливо. Излагая правила и условия приема в монастырь, оно предписывает: «прияти игумену с братиею по пословице», т. е. по устному заявлению (со слов) приходящего монаха о своем имущественном положении, об отсутствии у него средств на вклад. Что приведенные слова надо понимать именно так, свидетельствует дальнейший текст: если же «дасть что… из добрые воли, спасениа ради Душа своеа, такоже и милостыню, а не вкуп (занеже вкупа несть в монастыре), ино того не искати на игумене и на черньцех, занеже то Дано Святей Церкви, ни игумену, ни братии»[393].
Здесь важны три момента.
1. Противопоставление «вкупа», вызывающего неравенство среди монахов, и добровольного вклада как «милостыни» и платы за поминальные службы священникам и причту.
2. Возможность «богорадного» приема и пребывания без всякого взноса.
3. Оценка монастырской собственности как общецерковной; право на нее не принадлежит ни игумену, ни братии.
Вопрос о «вкупах», т. е. более широко — о возможности неравенства среди братии общежительного монастыря — продолжал оставаться дискуссионным. Три «устроения» для братии основанного Иосифом Волоцким монастыря вводились во второй, более поздней редакции его устава, что было уступкой[394]. Стоглав узаконил «вкупы» для узкого круга лиц «великих» монастырей: «Да в великих же честных мана- стырех стригутся князи и бояре и приказные люди великие в немощы или при старости, дають вкупы великие и села вотчинные… и тем за немощи и за старость законов не полагати о трапезном хожении и о келейном ядении, покоити их по разсужению ествою и питием». Вместе с тем Стоглав установил добровольный вклад за пострижение, не обусловленный объемом, запретив какие‑либо требования («не истя- зовати ничто же, но токмо сами что дадут по своей силе, то от них при- нимати по священным правилом»)[395]. Случаи неравенства среди монахов, обусловленного вкладом, отмечены Н. Никольским для Кирилло- Белозерского монастыря уже после Стоглава: В. Ю. Безобразов, сделав денежный вклад в монастырь, поставил условием «постричи его за тем же вкладом» и «упокоити» не одной, а несколькими кельями[396].
