Владимир Легойда - Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики

По подсчетам специалистов, американский феминизм представлен сегодня уже «четвертой волной». Радикализм современных адептов этого движения мало соприкасается с позицией родоначальниц феминизма, который, напомню, начинался как борьба женщин за равные с мужчинами социально-политические и экономические права. К примеру, сегодня во многих американских вузах созданы особые службы защиты прав женщин от сексуальных домогательств мужчин. Это означает, в частности, и то, что теперь любая студентка, которой показалось, что какой-нибудь студент или преподаватель косо (в смысле с вожделением) на нее посмотрел, может обратиться за помощью в такой комитет защиты прав и тогда незадачливому сладострастнику не поздоровится. К счастью, среди американок все же преобладают здравомыслящие особы, которые отнюдь не стремятся в каждом мужском взгляде видеть взор насильника. Но сама формулировка женских прав зачастую звучит совершенно абсурдно.

Большинство современных мужчин с трудом расстается с образом женщины-супруги, жены – хранительницы семейного очага. В этой мужской горечи есть своя правда: процесс женской эмансипации пошел таким образом, что социально-экономическое освобождение женщины нередко приводило к появлению «новых женщин», лишенных привычного женского обаяния. Именно на это жаловался русский мыслитель Николай Бердяев в своей работе «Метафизика пола и любви». Соглашаясь с тем, что женщина должна быть экономически независима от мужчины, должна иметь свободный доступ ко всем благам культуры, а также иметь право восставать против «рабства семьи», философ замечал, что все это само по себе не решает проблемы. Более того, женской эмансипации, согласно Бердяеву, помимо позитива, присуща и ложная тенденция, которая разрушает прекрасные мечты и «мистические грезы».

На смену крайностям древнего мира, обрекавшего женщину на бесправное существование, пришли крайности феминизма, заразившего женщину стремлением обязательно быть «не хуже» мужчины во всем: одежде, спорте, профессии и т. д. И если во многом такое стремление справедливо и оправданно, то, доведенное до крайности, оно становится абсурдным отрицанием половых различий и на самом деле мешает, а не помогает женщине полноценно развиться как личности.

Античная модель гласила: женщина – не человек или второсортный человек, существо между мужчиной и рабом. Христианство провозгласило равноценность личностей мужского и женского пола, подчеркнув их различия, которые не могут быть предметом оценки (лучше – хуже), а требуют каждое своего развития. Такой подход не ограничивает женского присутствия в профессиональной сфере, но и не снимает большей ответственности мужчины за семью, семейный мир и спокойствие, не снимает с него обязанности защищать свою спутницу, беречь ее, помогать ей в ее начинаниях и трудах.

Современная же эмансипированная модель рисует женщину мужеподобным существом, стремящимся окончательно освободиться от диктата мужчины (где он, этот диктат?). В рамках такой модели (если довести ее до логического конца) невозможно функционирование нормальной семьи, так как «равноправие» феминистского толка неизбежно превращается в равнобезответственность обеих сторон, т. к. на равноправии невозможно построить семейные отношения, которые требуют любви, заботы и ответственности. Современный мужчина, кстати сказать, «феминизирован» не меньше, чем женщина: он тоже чувствует себя свободным от ответственности, от женщины, от любви. Только вот зачем она нужна, такая свобода?

А в итоге современный феминизм парадоксальным образом приводит к полной и окончательной победе именно патриархального взгляда на жизнь. К чему стремится современная женщина? К признанию равной значимости мужского и женского, которое обусловлено фундаментальными, но одинаково важными для жизни человека и общества различия между поломи? Нет – феминистки добиваются признания полного равенства и взаимозаменяемости в выполнении традиционно мужских занятий, стремятся к тому, что критериями современной женственности становятся успех в бизнесе, победа в Олимпийских играх, головокружительная карьера – а такое занятие, как материнство, становится просто стыдным, если оно не подкреплено вышеуказанными успехами.

Вполне очевидно, что подобная переоценка ценностей не может не сказаться на взаимоотношениях мужчины и женщины, на семье, на воспитании детей. И дело не в том, чтобы общество вернулось к принципу «дело женщины – вязание», но в том, в конце концов, чтобы в семье, независимо от того, кто из родителей сколько и где работает и сколько получает, ребенок мог бы рассчитывать на настоящую материнскую заботу и отцовское внимание.

Подчеркнуто уважительное, почтительное отношение к женщине в христианстве имеет мало общего с современным феминизмом, пытающимся, как мне кажется, сознательно или бессознательно, но стереть естественные различия между мужчиной и женщиной. Прошу заметить, что слово «естественные» я употребляю в христианском контексте, т. е. нормальные, такие, которые были сотворены Богом. А это значит, что в человеке существует иерархия дух-душа-тело. Естественным, гармоничным является именно иерархическое устроение человеческой личности, когда идеально-духовная сторона определяет душевное и физическое существование, а не наоборот. Понимание того, на чем основано христианское мировоззрение, поясняет разницу между христианским и современным секулярным подходом: если в светском мире словосочетание «материнский инстинкт» в равной степени применимо и людям, и животным, то в мире христианской культуры именно духовное устроение женщины, идеальный замысел Творца о ней, определяет и ее моральные материнские качества, и принципиальную физическую способность к деторождению83. Иными словами, женщина хочет стать матерью не просто потому, что у нее такое строение органов тела, а, напротив, она получает такое физическое строение, потому что на сверхфизическом уровне ей предназначено растить детей. (Вопрос о физической невозможности женщины иметь детей, равно как и вопрос о монашестве, оставим сейчас в стороне.)

Именно в этой плоскости, как мне кажется, и лежит решение «женского вопроса»: или мы исходим только из того, что «времена меняются и мы меняемся вместе с ними», и соответственно не может быть никаких ценностей и ориентиров, данных раз и навсегда, либо признаем, что есть некий замысел о человеке и он определяет качественные различия между мужчиной и женщиной. Если исходить из того, что «все относительно», то сразу исключается возможность однозначного, правильного ответа на поставленные в начале статьи вопросы. Если же верить, что мужчина и женщина созданы разными неслучайно, то можно оценивать происходящее как «правильное» или «неправильное». Очевидно, для современного сознания деление на «правильное» и «неправильное» нередко кажется отсталым, консервативным и т. д. Не менее очевидно и то, что существующая сегодня ситуация способна привести к распаду общества. Выбор, как всегда, остается за нами.

Человеческое. Слишком человеческое84

(О фильме Гибсона «Страсти Христовы»)

Смотреть «Страсти» я пошел с определенным настроем – на «очень тяжелый фильм». Против моих ожиданий, лента глубоко меня не тронула. Хотя несколько моментов произвели сильное впечатление. Но они не связаны с основной идеей: показать ужасные страдания, которые претерпел Господь.

Один из таких моментов – это когда параллельно с несением Иисусом креста по улицам Иерусалима показывают вход Господень в этот город; и зритель видит, как толпа, неделю назад устилавшая путь Христа пальмовыми ветвями, теперь толкает Его на смертный путь.

Самым естественным, самым трогательным и одновременно самым сильным для меня был момент, когда к Христу, упавшему под тяжестью крестной ноши, бежит Мать, перед глазами Которой встает картина из детства ее Ребенка, падающего на землю.

Эти и некоторые другие моменты сняты очень здорово, очень проникновенно. Они сильны именно своей человечностью, своим умением создать эффект присутствия: понудить зрителя к сопереживанию, к тому, чтобы почувствовать тяжесть страданий, со-страдать… Разве это не свидетельствует о мастерстве создателей, о том, что фильм достигает поставленной цели? Казалось бы, ответ напрашивается сам собой. Но вот я задаюсь вопросом: а что бы я чувствовал, если бы посмотрел подобный фильм, но не о Христе? Представьте себе такой же фильм, снятый на историческом материале и повествующий о тюремных пытках и крестной смерти какого-нибудь человека. Не Христа. Повлияли бы на меня точно так же тогда эти (и другие) сцены? Трудно ответить однозначно, но полагаю, что да. Хотя я знаком с евангельским текстом, понимаю, что и зачем снимает Гибсон.