Василий Кривошеин - Спасенный Богом
У меня совершенно отморожены руки. Я без рукавиц на ледяном ветру тянул лошадь. Сначала ощущаю дикую боль в пальцах, затем боль стихает, но взглянув на свои руки, вижу пальцы на обеих руках превратились в тонкие прозрачные восковые свечи, желто-янтарного цвета, и такие твердые, что стучат друг о друга, как костяшки. Я хочу бросить лошадь, но дроздовец меня заставляет. У него на санях всевозможные вещи, "военная добыча", ему жаль ее потерять. Он, однако, прав, думаю я, ведь там наши винтовки, да и лошадь бросить нельзя. Как бы то ни было, руки мои были отморожены, но в этой борьбе со стихией, мы не сбились в пути и не погибли в пурге. Удивляюсь, как дроздовец разыскивал в темноте деревья, я бы никогда не смог этого сделать. Идем далее. В одном месте проваливаемся в снежные ямы почти до шеи. А ведь несколько часов назад снега совсем не было. " Плохо дело! - кричит мне в темноте дроздовец, - как бы нам не замерзнуть! Все равно идем дальше!" Мне тепло в снежной яме, нет ветра, не хочется сразу оттуда вылезать. Но дроздовец торопит: " Выходи скорей, а то совсем заледенеешь". Продолжаем наш путь. Под утро ветер постепенно стихает, снег тоже начинает идти медленно и наконец прекращается. Перед рассветом замечаем отдаленные огни. " Ага, здесь живут люди, - говорит мой товарищ, - пойдем туда!" Мы достигли первых домов предместья Льгова (59).
Глава 4
ЛЬГОВ
Затуманится Русь... и взволнуется море и рухнет
балаган.
Ф.М. Достоевский. "Бесы"
Мы постучали в дом. Вышел хозяин и впустил нас. Кроме него и его семьи в доме были расквартированы три солдата Самурского полка нашей Дроздовской дивизии. Мне советуют не входить сразу в теплое помещение, этого нельзя делать при обморожении. Я остался в холодных сенях и стал растирать пальцы снегом. Потом сунул руки в ведро с очень холодной водой, чтобы они медленно оттаивали. Кроме рук, у меня оказались отмороженными пальцы правой ноги и немного левая. Но самому мне не было сейчас холодно, я даже согрелся. Постепенно стал отходить от долгого и тяжелого ночного кошмара. От натирания снегом кожа пальцев стала сходить, обнаружилось отмороженное мясо, а по мере оттаивания пальцы разбухали и приняли лилово-багровый цвет, переходящий местами в черный. То же приблизительно и на правой ноге. Нечувствительность в пальцах сменилась трудно выносимой тупой болью, продолжавшейся свыше часа. Потом она смягчилась и в дальнейшем почти исчезла, кроме как на перевязках.
Нужно было думать о дальнейшем. С обмотанными в тряпье руками и ногами меня, в сопровождении моего товарища дроздовца отправили в санях в Комендантское управление предместья Льгова. Погода, слава Богу, переменилась к лучшему. Была легкая оттепель, сияло солнце, тишина, как будто ночной метели никогда не было, только все было завалено снегом. Молодой комендант встретил меня не самым лучшим образом, но потом смягчился и сказал: " Я могу Вас устроить в военный лазарет, но знаете, он переполнен, в нем двести раненных, не хватает кроватей, лежат на полу. Поэтому предлагаю Вам, устроить Вас, если хотите в городскую Льговскую больницу. Там будет спокойнее". Соглашаюсь.
Как меня учили в офицерской роте, сдаю винтовку в Комендантское управление и прошу дать мне расписку. Комендант выписывает мне бумагу и обращаясь к двум молодым военным говорит: " Вот, видите, перед вами настоящий доброволец, берите пример! Обморозил себе руки и ноги, но винтовки не бросил, а сдает коменданту". Молодые вытягиваются и отдают мне честь. Я растроган. Вот, наконец, каким странным образом я попал в герои. Но, мог бы принести еще больше пользы, если бы меня обули и одели, то я бы сражался на фронте.
В городской больнице я тоже был встречен самым добрым и внимательным образом. Врачи, сестры милосердии проявляли особую заботу, расспрашивали меня о делах на фронте. Доктор обрезал на моих руках совершенно отмороженные куски мяса, очистил раны, помазал мазью, посыпал порошком, перевязал. То же самое он проделал с моей правой ногой. В результате мои конечности превратились в забинтованные култышки, отчего я стал совершенно беспомощным. Я не мог сам ни есть, ни пить, ни ходить, разве только скакать на левой ноге. По прибытии в больницу мне переменили белье, и я впервые, после двух месяцев, освободился от пожирающих меня насекомых. Меня поместили в палату, где кроме меня лежало около десяти больных. Все местные льговские жители, многие из них молодые. Большинство - больные хроническими, трудно излечимыми болезнями (искривление позвоночника, суставной ревматизм, язва желудка и т.д.) В больнице, в общем хорошо организованной, был большой недостаток в лекарствах, так что больных было трудно лечить, чем они, естественно, были не довольны. Я много беседовал с больными. Все они состояли из горожан обывателей, провинциальных полу интеллигентов или ремесленников. Ко мне они относились дружелюбно, но несколько сдержанно, с осторожностью. Так в спокойной обстановке, я провел первые два дня во Льгове, 30 и 31 октября.
Однако 1 ноября, на третий день моего пребывания атмосфера резко изменилась. Вокруг нас заговорили, что " Красные приближаются!" В городе началась поспешная эвакуация. По улицам тянулись бесконечные обозы со всяким скарбом и отступающими в спешке солдатами. Я сам всего этого видеть не мог, лежал, но мне это непрерывно рассказывали больные в палате и медсестры. Тут я стал требовать от персонала о моей немедленной эвакуации. Они обратились в лазарет, но выяснилось, что уже эвакуировали всех раненных, а меня как лежащего в другом месте, просто забыли. Я понимал, что если город будет занят красными, то меня конечно вычислят, что я доброволец и немедленно расстреляют. Положение мое становилось трагическим. Меня нужно отправить на вокзал, в трех верстах от города, но во всем Льгове невозможно найти лошадь, а добраться пешком я не могу. Больничный персонал прекрасно понимает в какой ситуации я оказался, а потому стараются как могут. Нашли лошадь в пожарной команде, посылают за ней человека, но по дороге какой-то военный насильно отнимает ее, несмотря на все протесты служащего, который говорит, что она для раненного. Опять неудача! А тут тревожные разговоры: " Сегодня до темноты красные будут в городе!" Как я уже наблюдал много раз, настроения лежащих со мною больных изменяется по обстоятельствам. " Ну что ж, - говорит один из них, - значит, снова Советы. Ничего, жили при них, и опять поживем!" Слышаться и другие голоса, совсем странные: " Так эта война из-за земли вышла. Белые земли не дадут". И все это с какой-то унылой покорностью, без всякого энтузиазма.
В отдалении слышится артиллерийская стрельба. Я все более нервничаю, требую, чтобы меня эвакуировали, угрожаю, умоляю, почти плачу. " Понятно, комментируют больные, - никому неохота, чтобы тебя убили красные". Больничный персонал делает все, что в их силах, но откуда им взять лошадь? Ставят человека у входа в больницу, чтобы тот останавливал проезжающие подводы. Каждый раз просит захватить раненного дроздовца. Долгое время безрезультатно. Все спешат, паника, каждый занят собой.
В горе моем опять взываю к Богу. И снова ОН приходит мне на помощь! Внезапно в моей палате появляется дроздовец, (он очень похож на моего первого спасителя). Этому человеку стало известно, что я здесь лежу, у него лошадь, сани и он предлагает довести меня до вокзала. В первую минуту я просто не верю своим глазам и ушам, что это так на самом деле. Я конечно с радостью и благодарностью соглашаюсь. Прошу главного врача дать мне теплое одеяло, а то я замерзну в моей одежде, пока доеду до места. " Вы сами знаете, говорит врач, - как мы бедны во всем, но для Вас дадим, что можем". Действительно дает мне несколько байковых одеял. Прощаюсь со всеми и мне помогают усесться в сани к дроздовцу. В отличие от первого моего спасителя, у этого сани с крестьянином-возницей. Меня закутывают одеялами, погода стоит мягкая, слегка тает и руки болят меньше.
Мы трогаемся, уже почти ночь. Подъезжаем к перекрестку дорог, по пути к вокзалу. Дроздовец останавливает сани, говорит, что нужно выяснить, где именно стоит санитарный поезд. Я остаюсь один, с возницей, а дроздовец идет к вокзалу.
Жду, и думаю о моем спасителе, я успел с ним уже разговориться. Как и первому, ему уже за тридцать. Солдат германской войны, давно в Добровольческой армии, старый дроздовец, воевал на Кубини против Красной армии. В его рассказах звучит покровительственный и поучительный тон по отношению ко мне. Он меня принимает за "необстрелянного" несмышленыша, но из рассказов моих понимает, что я вполне понимаю задачи Добровольческой армии. Он ярый противник красных, доблестный, опытный воин, человек, всецело связавший свою судьбу с Белым движением. Но и в нем чувствуются признаки усталости и разложения, он многим не доволен и не представляет как будут развиваться дела на фронте. Отступает он не со своею частью, а в индивидуальном порядке, "драпает" (по военному выражению), везет с собою запасы сахара и других ценных продуктов. " Поеду-ка я на Кубань, - говорит он, - хорошенько там отдохну. Там у меня в станицах много друзей, пускай молодые воюют. А к весне посмотрю, какое положение сложиться, может и вернусь на фронт. До Кубани красным никогда не дойти! Это уж точно!" Воевать ему надоело, хотя он вполне здоров, хорошо одет. Ему нужна передышка. А я ему все же глубоко благодарен.
