Андрей Кураев - Церковь в мире людей
– Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идет о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина и нет массового запроса на Тредьяковского – это еще не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в свое Богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в IX веке монахиней Кассией (и, кстати, отнюдь не анонимные, но подписанные ее, то есть женским именем)[60].
Кстати, с этой Кассией произошел замечательный случай. В 830 году византийский император Феофил выбирал себе невесту. 11 прекраснейших знатных дев были представлены ему. Феофил вошел в зал, держа в руках золотое яблоко, которое он должен был вручить своей избраннице. Подойдя к Кассии, он сказал: "От жены произошло все злое" (намекая на грехопадение Евы). Кассия же быстро отмела богословские инсинуации императора и ответила Феофилу: "От жены же произошло все лучшее" (имея в виду рождество Христа от Марии). Тут император здраво рассудил, что с такой женой править будет скорее не он, а она. В итоге яблоко было подано Феодоре, которая, стала императрицей. Кассии же не оставалось другой дороги, как в монастырь… Такова легенда[61]. А Феофил и в самом деле кончил плохо: он стал еретиком, уничтожавшим иконы.
А что касается "отлучения от образования"… Знаете, я недавно купил одну милую дореволюционную хрестоматию по Средневековью. В ней приводится германский закон 1225 года, регламентирующий раздел имущества при разводе супругов: "жене идут все овцы, гуси, лари, пряжа, постели, перины, подушки, кольца, убрусы, псалтири и всякие божественные книги, обычно читаемые женщинами, сундуки, ковры, мягкие сиденья, занавески…". Составители этой хрестоматии обычно приводят только тексты – безо всяких комментариев. И только к этому месту они сочли необходимым сделать пояснение: "В средние века женщины, в общем, грамотнее мужчин"[62].
Впрочем, не менее удивительно само наличие такого закона: современная католическая Церковь развод в принципе не допускает, а в прежние столетия ее позиция была помягче: в Риме развод был разрешен еще в 9 веке; в Византии античная практика, разрешающая разводы, была упразднена к 8 веку…[63]
– А как же знаменитые слова Апостола: «жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор. 14,34—35)?
– Во-первых, апостол говорит о Богослужебных собраниях, а не о всей церковной жизни (а вне Литургии голос женщин всегда звучал и слушался в Православии: вспомним советы древней подвижницы матушки Синклитикии).
Во-вторых, не будем забывать, что это слова именно Павла. Вроде бы если апостол нечто сказал – для христиан все должно быть ясно: следуй апостольскому завету. Но все не так просто – ибо этот апостол так говорил о принципе своей проповеди: "с иудеями я как иудей, с эллинами – как эллин". Это означает, что в его проповеди есть момент педагогического приспособления, нежелания по мелочам нарушать социальные нормы той среды, к которой он обращался. Он прекрасно умел отличать субботу от человека, умел человека ставить выше субботы, а субботу чтить за то, что ее почитание возвышает самого человека. Мало отличить главное от второстепенного – надо уметь ценить "второстепенное" ради того главного, что через него проступает. Павел, например, учил, что ветхозаветное обрезание уже не имеет религиозного смысла[64]. Но когда он своего ученика, грека Тимофея посылал на проповедь, он все же обрезал его – иначе круг проповеди Тимофея слишком сузился бы. Евреи не стали бы внимать проповеди необрезанного грека, толкующего их Писания…[65]
Разве мы следуем этому примеру апостола? Подвергаются ли сегодня обрезанию наши монахи, отправляемые на служение в нашу миссию в Иерусалим?
Так, может, и слова апостола свободы об ограничениях для женщин были уступкой внешним нравам, попыткой "не дать повода ищущим повода" (2 Кор.11,12)? Христианство и так начало свой путь как маргинальная секта: ее проповедовали презренные рабы и не менее презренные (в глазах имперских элит) евреи. Если бы апостольская проповедь шла через женские уста, то появился бы дополнительный и не—необходимый социально—психологический барьер на пути Церкви к Вселенскости.
Во всяком слчае последующая история Церкви показала, что Церкви приходится считаться с теми социальными условностями, которые она сама одобрять не может, но учитывать должна.
Например, в Индии даже католикам пришлось строить разные храмы для христиан из разных каст и уже во всяком случае служить для них разные мессы, чтобы из одной чаши не причащать кшатриев и неприкасаемых. И в российских тюрьмах – та же проблема. На исповеди заключенный говорит священнику: "я рад бы причаститься, но вы ведь причащаете и наших “опущенных”, а по нашим воровским понятиям, если я ем и общаюсь с ними, я сам становлюсь как они – и тогда и меня опустят"… Так что порой приходится служить отдельные службы для разных тюремных каст. Но из этого не следует, что сама Церковь проповедует кастовые различия.
Так придавал ли сам апостол Павел своему совету о молчании жен характер ситуационно—педагогический, то есть преходящий, или же он видел в нем вечную норму церковной жизни? То, что апостол в обоснование своего совета ссылается на требования "приличия" и еврейского "закона", склоняет скорее к первому варианту.
А вообще это очень интересный пример того, как меняется церковная жизнь. Слова апостола Павла, запрещающие женщине возвышать глас свой в церковном собрании, понимались как внутрицерковная заповедь в течение девятнадцати столетий. Понимались настолько жестко, что женщины не могли даже петь в церковном хоре. Знаменитые Блоковские строки – "девушка пела в церковном хоре…" – это свидетельство об уже начавшихся переменах: к концу XIX века ситуация начала меняться. Женские голоса сменили мальчиков в церковных хорах. Поначалу – "де факто". Затем уже всерьез (кажется, Чесноков стал первым композитором, который стал писать специально для женских голосов в церковных хорах).
После революции, когда мужчины ушли из храмов, женщины стали исполнять прежде чисто мужские послушания церковных чтецов[66] и даже алтарников.
Особняком стоит дата 1971 года. В этот год впервые в истории Церкви делегатами Поместного Собора стали женщины (даже на архидемократическом Соборе 1917—1918 годов женщин, в том числе и игумений, не было). Участвовали женщины и в работе Поместного Собора 1990 года, избравшего Патриарха Алексия II.
В 90—е годы пришла пора религиозной свободы – и отнюдь не всё вернулось "на круги своя". Женщины стали проповедовать: писать статьи и книги, издавать и редактировать богословские журналы, вести уроки Закона Божия в церковных и светских школах, богословия в светских университетах (в XIX веке законоучитель это только батюшка)[67]. В Тихоновском Богословском институте даже литургику – науку о богослужении – преподает женщина (М. С. Красовицкая)! И там же уже прошло несколько успешных защит богословских диссертаций женщинами.
В современной же культуре наконец—то зазвучали те голоса, которые принадлежали прежде "молчащему большинству". В Церкви зазвучал голос женщин. Православная женская богословская мысль рождается только на наших глазах.
И я рад, что именно монастырь, причем укорененный в древнейшей и славнейший обители Руси – московское подворье Троице—Сергиевой Лавры издает богословские труды женщин (Олеси Николаевой и Ирины Силуяновой).
Я рад этому парадоксу: именно монахи дают возможность зазвучать в Церкви голосу женщин.
Вспомним еще имена серьезнейшего московского философа Пиамы Гайденко и петербургской писательницы и философа Татьяны Горичевой – и станет ясно, что в России оказалось возможным появление женской православной мысли, не вырождающейся при этом в крикливый и натужно—диссидентский "феминизм".
Для меня это пример нормального церковного развития. Так меняется растущее дерево: без громких деклараций, без искусственного "перспективного планирования". Живое растет просто – "само собой".
Впрочем, одну перемену я считаю желательной в нашей церковной молитве. В женских монастырях в богослужебные тексты внесены понятные и естественные коррективы: моление возносится не "братьях святыя обители сея", а о "сестрах". Вот именно это последнее слово мне и хотелось бы почаще слышать в храме – не в качестве замены "братьев", а как дополнение. Скажем, в прошении – "Еще молимся о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих, и повсюду православных" добавление "и сестрах" было бы нелишним.
