Александр Мень - История религии (Том 3)
2. Дхамма-чакка-паваттана-Сутта, 5-8; Асвагоша, с. 169. О вариантах изложения "Четырех истин" см.: В. Кожевников. Буддизм в сравнении с христианством, т. 2, с. 10.
3. Lalitavistara, 26.
4. Mahavagga, I, 9.
5. Дхаммапада, VII, 90-92.
6. Дхаммапада, VII, 94-99.
7. Предание называет его "риши", т. е. святым поэтом (Асвагоша, с. 175; Mahavagga, I, 20, 24.-SBE, XIII).
8. Mahavagga, I, 19.
9. Mahavagga, I, 22.
10. Асвагоша, с. 178; см.: Г. Ольденберг. Ук. соч., с.181.
11. S. Levi. Введение к книге Indian Temples, Oxford, 1952.
12. Асвагоша, с. 184; Mahavagga, I, 24. Эти краткие слова Асваджиты стали впоследствии считаться одной из важнейших формул буддизма.
13. А. Кочетов. Буддизм. М., 1965, с. 41.
Глава одиннадцатая
ЦАРСТВО СТРАДАНИЙ
Весь мир стонет в отчаянии.
Сутта - Нипата, 4
Будда пришел к своему учению, пройдя через годы разочарований и проникнувшись отвращением к жизни. Это внесло в его доктрину пессимистическую тональность, оттенок печали и усталости мысли. Великий кшатрий был одним из первых экзистенциальных философов. Яснее, чем кто-либо прежде, осознал он затерянность человека среди непонятных миров, которые, словно коридоры страшного сновидения, бесконечно переходят один в другой, и кажется, нет выхода из этого однообразного лабиринта. И в этом заколдованном мире, где обречена блуждать душа, ее волнуют не отвлеченные соображения, а отчаянное желание выбраться. Это желание - центральный нерв буддизма.
"Как великое море, - говорил Гаутама, - пропитано только одним вкусом соли, так и это учение и этот устав проникнуты только одним стремлением стремлением к спасению"/1/.
В другом месте он говорит, что многие великие тайны бытия он не открыл своим последователям, ибо, по его мнению, решение их "не способствует совершенствованию в святой жизни и, следовательно, не ведет к отречению от земного, к гибели всякого удовольствия, к прекращению преходящего, к миру, к познанию, к просвещению, к нирване". Итак, всякая метафизика на первый взгляд отбрасывается. Но отбрасывается не по причинам гносеологическим, а в силу того, что занятия ею отвлекают от дела спасения.
Именно поэтому мы встречаемся со странным противоречием в словах Будды. С одной стороны, незадолго до смерти он говорит любимому ученику, что он ничего не утаил от своих слушателей. Но в то же время известно его изречение: "То, что я узнал и не поведал вам, гораздо больше того, что я вам поведал"/2/. Одним словом, хотя Гаутама, очевидно, и размышлял над вопросами бытия и выработал определенный взгляд на важнейшие из них, ученикам своим он считал нужным говорить лишь о том, что касается непосредственно дела духовного освобождения. Как говорят, он даже сформулировал Авьякатани десять вопросов, которые, по его мнению, безразличны с точки зрения человека, жаждущего спасения/3/. Это вопросы о том, вечен ли мир, конечен ли он, тождественна ли душа телу, бессмертен ли познавший истину и т. д. Пожалуй, с нашей точки зрения это не такие уж безразличные вопросы, но Гаутама полагал, что если найден выход из темницы, то незачем отвлекать себя размышлениями об ее устройстве.
Однако человеку трудно погасить в себе естественное стремление к познанию мира. Поэтому и Будда не смог удержаться от размышления над Авьякатани/4/. В его проповедях и изречениях сквозит определенная метафизическая система, которую он старательно прячет под агностической фразеологией и выпадами против бесполезной схоластики. Эти выпады, порой довольно резкие, и частые заявления о том, что человек неспособен постигнуть сущность мирового процесса, для многих заслонили подлинный характер учения Гаутамы и прибавили к числу его адептов самых неожиданных людей. Позитивисты Европы в XIX в. рукоплескали ему: "Буддизм - это единственная религия, которая обходится без сверхъестественных доказательств и сверхчеловеческого авторитета"/5/. Они видели в нем "научное объяснение великого факта зла, существования зла"/6/. Эту иллюзию поддерживали и некоторые школы буддизма. Так, когда в 20-е годы нашего века началось планомерное истребление бурятского буддизма, ламы выпустили брошюру, в которой говорилось о коммунистическом характере учения Будды/7/. А в связи с недавним празднованием 2500-летия буддизма известный бирманский деятель, выступая в Нью-йоркском университете, говорил о буддизме как о "научной теории"/8/.
Другие авторы, подчеркивая в учении Будды этический идеал, видят в нем преимущественно жизненно-практическую философию/9/. Разумеется, не обошлось и без попытки причислить Будду к лику предшественников марксизма /10/.
С другой стороны, японский философ Судзуки и другие последователи так называемого дзэн-буддизма утверждают, что учение Шакия-Муни - это только путь к мистическому озарению, которое приобщает человека к сущности бытия/11/. В этом же плане толкуют буддизм и сторонники теософской его интерпретации/12/.
Кто же прав? И почему такая разноголосица?
Одной из главных причин превратного толкования буддизма является необъятная широта самого буддизма. ОН как бы предстоит миру во многих ликах: его невозможно свести только к религии, только к философии, только к этике или "технике созерцания". Если сегодня поверхностному взгляду кажется возможным отделить обрядовую практику и мифы буддизма от его сложной философии, то в раннем периоде все эти разнородные элементы составляли как бы нерасчлененное единство.
Немалым препятствием в изучении наследия Будды остается и терминологическая неясность буддийских писаний. Это отнюдь не является специфической чертой лишь философии Гаутамы. Как мы видели в предыдущих главах, она присуща всему индийскому мышлению. Значение термина с легкостью и без всяких оговорок меняется в зависимости от того, куда он поставлен, к философскому или популярно-народному толкованию относится. Отсюда путаница в понимании, неправильные переводы и тысячи всевозможных недоразумений.
Взять, например, слово "Дхарма", звучащее на палийском языке как "Дхамма". В древнеиндийской литературе оно обозначает и правило, и ритуалы, и обычаи, и закон, и нравственность, и истину. От этой расплывчатости терминов не был свободен и Будда. Он называет свое учение, свой закон Дхармой, и одновременно, как мы увидим, дхармами в Трипитаке обозначаются духовные первоэлементы мира/13/.
Другой причиной искаженного понимания учения Будды явилось неправильное пользование источниками. Старые специалисты по буддизму полагали, что "изначальная" доктрина Гаутамы отражена главным образом в первых двух частях Трипитаки, а последняя часть, Абидхарма-Питака, содержащая философские трактаты, рассматривалась ими как позднее искажение первоначальной традиции. Теперь установлено, что возраст трактатов нисколько не моложе возраста первых Питак, и поэтому для понимания метафизики раннего буддизма Абидхарма столь же (если не более) важна, как Винайя и Сутры/14/.
Итак, следуя указанию самого Гаутамы, обратимся к его учению исходя из провозглашенных им Четырех великих истин.
x x x
Первая благородная истина гласит: "Все в мире полно зла и страдания".
Будда и его ученики не устают на самые различные лады повторять это утверждение. Они не жалеют никаких красок для того. чтобы рассеять многовековую иллюзию, которая туманит ум человека: иллюзию самодовлеющей ценности этого мира и его благ. В этом они не оригинальны. О мировом страдании и суетности земного говорили еще в древнем Вавилоне и Египте. И особенно громко этот мотив звучал в индийской религии. Но, пожалуй, вершиной жизнеотрицания явился все-таки Будда. Никто до него не находил таких сильных выражении, таких беспощадных оценок для временной жизни.
Оглядываясь вокруг, Будда с болью и мукой ощущает безостановочный бег времени, всеобщую разрушимость и мимолетность. Это главный упрек, который он бросает мирозданию. "Человек, срывающий цветы", т. е. тот, кто закрывает глаза на эфемерность жизни, для него - жалкий слепец.
"О, быстро проходит эта жизнь! - восклицает он. - Весь мир стонет в отчаянии. Пойми это и оставь свое жилище!
То, чем дорожит человек, о чем он думает: это мое, - разве удержит он у себя, умирая?.. Пойми это и, следуя по моим стопам, не задумывайся более о покинутом мире"/15/.
Рассказывали, что Совершенный обратил в свою веру жену раджи, пробудив в ней сознание непрочности счастья. Он, по словам легенды, создал прекрасную женщину, которая пошла ей навстречу и у нее на глазах с непостижимой быстротой прошла все ступени жизни, в конце концов превратившись в морщинистую старуху. Эта наглядная проповедь так поразила жену раджи, что с того дня она стала верной последовательницей Будды.
Гаутама безжалостно отбрасывал все земные утешения, призывая смотреть правде в глаза; он намеренно отворачивался от всего прекрасного в мире. Развивая старые мотивы из Упанишад, он изощрялся в поношении телесных удовольствий и самого тела. Сурово осуждал он людей, которые способны веселиться, забывая о всеобщей скорби.
