Адин Штайнзальц - Простые слова
Пример возвышенной любви мы находим в книге «Бытие»: «И служил Яаков за Рахель семь лет, и они показались ему несколькими днями, потому что он любил ее» (29:20). На первый взгляд, это может показаться парадоксальным не только потому, что семь лет — немалый срок. Находиться вдали от любимой тяжело, и один день кажется долгим как целый год. Здесь же говорится об обратном: семь лет пролетели как семь дней.
Если любовь к другому эгоистична, тогда разлука с ее объектом вызывает страдание; чем сильнее чувство, тем медленнее тянется время. Если же я действительно люблю бескорыстно, просто потому, что любимый человек существует, а не оттого, что хочу от него что-то получить, тогда семь лет пролетят как семь дней. От любви я получаю только любовь, значение имеют сами отношения, а не выгода, которую можно из них извлечь. Любимый есть, и поэтому все хорошо; мне ничего другого не надо — ни улыбки, ни взгляда в ответ на мое чувство. Мне даже не нужно, чтобы он обращал на меня внимание. Теоретически, чем сильнее любовь, тем больше она концентрируется на объекте и тем меньше — на субъекте. Идеальная любовь сконцентрирована на любимом полностью.
Высшая любовь — любовь к Б-гу — описана в Книге Иова. Там говорится: «Вот Он убивает меня, но я жажду Его…» (13:15). Когда я знаю, что Ты, Б-г, находишься здесь, все в порядке — не потому, что мир совершенен, или в моей жизни все течет как надо, или это делает меня удачливей или богаче. Жизнь хороша, потому что Ты существуешь, и это само по себе делает меня счастливым.
Некоторые люди наделены от рождения огромным потенциалом любви, в то время как другим приходится учиться ей, начиная с основ, возможно, трансформируя любовь к себе в любовь к другим. Наконец, для третьих научиться испытывать это чувство — тяжкий труд, и чтобы он принес хоть какие-то плоды, им приходится проводить глубокие структурные перемены в своей душе, а к четвертым любовь приходит лишь на краткий миг… Только немногие (скорей всего, те, кто от рождения владеет этим даром) могут и способны достичь абсолютно безусловной любви.
Б-г
Многие из нас совершенно искренне говорят: «Я бы хотел верить в Б-га. Если бы только я мог увидеть что-нибудь, что убедило бы меня в Его существовании, я с радостью поверил бы». К сожалению, когда речь идет о Творце, то, что большинство людей может увидеть, не имеет отношения к делу, а то, что и впрямь существенно, увидеть невозможно.
Есть народная песня на идиш, которая имеет прямое отношение к данной проблеме и в которой суть ее, несмотря на легкомысленность формы, передана очень глубоко:
Скептик спрашивает верующего:[1].
«Что есть Б-г? Что есть Б-г?»
Верующий отвечает скептику:
«Ах ты, несчастный осел!
Нет мысли, которая могла бы Его охватить,
Нет места, которое не было бы наполнено Им»
Скептик спрашивает верующего:
«Где Б-г? Где Б-г?»
Верующий отвечает скептику:
«Нет места, которое не было бы наполнено Им,
Нет мысли, которая могла бы Его охватить».
Однако существует другой вопрос, имеющий значение как для верующего, так и для неверующего: во что именно ты веришь или не веришь? Это вопрос не из области высокой теологии, он относится к каждому в его повседневной жизни, будь то интеллектуал или простой человек. Непритязательная песенка отражает всю остроту проблемы веры в Б-га. Для тех, кто верит, нет вопросов, а для тех, кто не верит, не имеют значения ответы.
Возможно, наибольшей трудностью для нас в отношениях со Всевышним является наша врожденная неспособность сформировать хоть сколько-нибудь отчетливое представление о Нем. Несмотря на миллионы доводов, высказанных устно и письменно как в пользу Его существования, так против этого, несмотря на все богословские книги и молитвенники, очень многое из сказанного по-прежнему остается в области пустых словопрений. Само слово «Б-г» широко используется — и в публичных молитвах, и в обращении к Нему отдельного человека, в обычном разговоре и в проклятьях — с одинаковой бессмысленностью. Для большинства людей оно означает все — и ничего.
Причина такой путаницы заключается, несомненно, в самом предмете обсуждения. Однако, используя слово «Б-г», мы, не задумываясь об этом, еще больше усугубляем проблему. Мы доверяем разного рода умозрительным конструкциям, которые должны, по идее, служить нам удобными подпорками, костылями, но на самом деле именно они делают нас инвалидами.
Одним из самых широко используемых костылей можно считать антропоморфизм. Психологически очень трудно составить эмоциональное отношение к чему-либо абстрактному, ни в чем не похожему на человека, и мы наделили Б-га человеческими чертами. Антропоморфизм помогает нам познавать окружающий мир. Как мы воспринимаем других людей, животных, растения, неодушевленные предметы? Экстраполируя самих себя на все, что наблюдаем. Верен он или ошибочен, но это единственный для нас способ понять окружающее. Чтобы постичь его эмоционально, мы все подгоняем под человека: возносим низкое и принижаем высокое[2].
К примеру, те, у кого есть собака или кошка, наделяют их элементами своего собственного образа, очеловечивают их, благодаря чему по отношению к ним возникает особое эмоциональное отношение. Даже инопланетяне и роботы в научно-фантастических фильмах наделены человеческими качествами. Разработчики придают голоса людей машинам и компьютерам. Зачем? В этом нет особой нужды, но для нас более приемлемы те предметы, которые обладают нашими собственными характеристиками. Это нерационально, возможно, в какой-то мере ограничивает человека, однако потребность в антропоморфизме глубоко заложена в нашей психике.
Испытывая необходимость в эмоциональном отношении ко всему, что нас окружает, мы создаем образы — вот почему их так много в поэзии. Чем ярче образ, тем сильнее эмоции. Но представьте любовное письмо математика, где он, описывая глаза любимой, называет их эллипсоидами. С математической точки зрения такое сравнение может быть и точным, но оно вряд ли пробудит сильный эмоциональный отклик у адресата. Нам необходимы образы; они являются частью нашего эмоционального достояния, но ограничены по определению. Поэзия прекрасна, но не следует ожидать, что Б-г будет подстраиваться под созданный человеком образ.
И все-таки мы ожидаем этого. Для очень многих людей образ Б-га однозначен: огромный седобородый старец, сидящий на троне высоко в небе. В одной руке у него дубинка, в другой — пакет со сладостями, и он попеременно потчует нас то одним, то другим. Многие молитвы и горькие жалобы в сущности сводятся к одному: дай мне побольше сладостей, поменьше тумаков. Вы можете сказать, что подобная идея инфантильна и смехотворна, но ответьте-ка на такой вопрос: многие ли люди в реальной жизни продолжают развивать свои религиозные представления, выйдя из детского возраста?
Несмотря на всю привлекательность, подобный образ Б-га-дедушки несет в себе зерно саморазрушения. Просыпающийся в каждом десятилетнем ребенке атеист или агностик не может — и с полным основанием! — продолжать верить в такое определение Всевышнего. К сожалению, подросток может вместе с этим детским образом выбросить навсегда и саму идею Б-га. Если у него нет возможности или желания менять инфантильные представления, то он останется атеистом или агностиком на всю жизнь. Когда первые советские космонавты вернулись из космоса, Хрущев спросил их: «Вы видели кого-нибудь там, наверху?» Космонавты ответили, что никого не видели. Хрущев радостно объявил: это, мол, лучшее доказательство, что Б-га не существует.
Более умудренные люди, не ожидающие увидеть Всевышнего старцем, гуляющим по облакам в длинных белых одеждах, просят о чуде в доказательство того, что Он есть. Если Б-г хочет доказать Свое существование, почему бы Ему не сотворить что-нибудь этакое, безусловно впечатляющее? С точки зрения философии (как было справедливо указано много лет назад Маймонидом[3]), чудо ничего не доказывает. Оно означает, что произошло нечто экстраординарное, и ничего более. Чудо, которое опровергает то, что мы называем законом природы, вызывает оторопь, удивление или восхищение, может быть, еще и страх, но это и все. Оно не несет внутреннюю смысловую нагрузку. Превращение стакана вина в цветок можно считать потрясающим и зрелищным, но это не доказывает, что дважды два будет пять с половиной или что Б-г существует. Одно к другому не имеет никакого отношения.
Несостоятельность чуда в качестве доказательства существования Всевышнего отмечалась во времена, когда наука была более суровой и непреклонной. Для наших современников это менее очевидно. Чем отличается ученый девятнадцатого века от ученого двадцатого? Если бы перед первым появился дьявол, тот заявил бы: «Ты не существуешь». В двадцатом веке ученый, взглянув на дьявола, сказал бы: «Ты феномен» — и записал, что наблюдал феномен с такими-то характеристиками. Однако изменения в научном подходе к различным вещам не играют роли, когда речь идет о вере. Даже если сегодня люди не отвергают понятие «чудо» и не борются с ним, это не меняет их мировоззрение. Они могут столкнуться с ним, зафиксировать и пойти своей дорогой, так что увиденное никак не повлияет на их жизнь. Другими словами, несмотря на то, что наука претерпела определенные изменения, это не отразилось на ее отношении к чуду.
