Жак Лакан - Работы Фрейда по технике психоанализа.
Г-жа Лефор: — Конечно, ониуже не такие, как прежде.
Лакан: — Вначале, как вы говорили, когда он хотел достать предмет, он мог ухватить его лишь одним жестом. Если этогожеста недоставало, он должен был возобновить движение с самого начала. Итак, он контролирует визуальную ориентацию, но у него нарушено понятие дистанции. Этот дикий ребенок всегда может, как хорошо организованное животное, схватить то, что он желает. Но если в действии есть ошибка или ляпсус, он может исправить их лишь начав все сначала. Следовательно, мы можем сказать, что, очевидно, у этого ребенка нет недостатков или отсталости, относящейся к пирамидальной системе, но что мы имеем дело с проявлениями недостатков в функциях синтеза собственного Я, как мы его понимаем в аналитической теории.
Отсутствие внимания, несвязная возбужденность, которую вы отметили вначале, должны быть также отнесены за счет недостатков функций собственного Я. Впрочем, нужно отметить, что в некоторых отношениях аналитическая теория представляет даже функцию сна как функцию собственного Я.
Г-жа Лефор: — Этот ребенок, который не спал и не видел снов, в тот знаменательный день, когда он закрыл меня в туалете, начал ночью видеть сны и звать во сне маму, а его двигательные расстройства смягчились.
Лакан: — Вот то, к чему я хотел прийти. Ничто не мешает мне непосредственно связать нетипичность его сна с ненормальным характером его развития, отсталость которого относится именно к плану воображаемого, к плоскости собственного Я как воображаемой функции. Это наблюдение показывает нам, что из отсталости этой точки развития воображаемого вытекают нарушения в некоторых функциях, казалось бы, низших по отношению к тому, что мы можем назвать надстроечным уровнем.
В этом наблюдении представляет чрезвычайный интерес отношение между строго сенсорно-двигательным созреванием и функциями овладения воображаемым у субъекта. Весь вопрос заключается в этом. Нам следует понять, в какой мере именно эта связь затронута в шизофрении.
В зависимости от нашей склонности и от того, как каждый из нас представляет себе шизофрению, ее механизм и главную движущую силу, мы можем включать или нет этот случай в рамки шизофренического заболевания.
Безусловно, насколько вы показали нам значение и зону охвата данного заболевания, перед нами не шизофрения в смыслесостояния. Но здесь есть шизофреническая структура отношения к миру и целый ряд феноменов, которые мы можем, в конце концов, приравнять к разряду кататонических. Конечно, тут нет, собственно говоря, ни одного симптома, так что ограничив этот случай такими рамками, как это сделал Ланг, мы можем определить его лишь приблизительно. Однако некоторые изъяны, некоторые недостатки человеческой адаптации ведут к чему-то такому, что позже, по аналогии, предстанет как шизофрения.
Я думаю, больше тут сказать нечего. Можно разве лишь добавить, что это так называемый демонстративный случай. В конце концов, у нас нет никакого основания думать, что нозологические рамки оставались неизменными извечно и ожидали нас уже готовыми. Как говорил Пеги, маленькие винтики всегда подходят к маленьким отверстиям, но случаются аномальные ситуации, когда маленькие винтики перестают соответствовать маленьким отверстиям. Мне не представляется сомнительным, что речь идет о феноменах психотического порядка, или точнее, о феноменах, которые могут завершиться психозом. Что вовсе не означает, что всякий психоз начинается именно так.
Леклер, именно вас я попросил бы рассказать нам в следующий раз о "Введении в нарциссизм", опубликованном в IV томе CollectedPapers или в Х томе полного собрания сочинений. Вы увидите, что речь идет о вопросах, поставленных в рамках изучаемой нами темы регистра воображаемого.
10 марта 1954 года.
IX. О нарциссизме
О там, что составляет акт. Сексуальность и либидо. Фрейд или Юнг? Воображаемое в неврозе. Символическое в психозе.
Для тех, кто отсутствовал в прошлый раз, я хотел бы сказать, почему я считаю полезным обратиться теперь к статье Фрейда "ZurEinfuhrungdesNarzismus".
Итак, чего же мы достигли? На этой неделе я не без удовлетворения заметил, что многие из вас уже серьезно заинтересовались предложенной мной системой использования категорий символического и реального. Как вы знаете, я настаиваю на том, что всегда следует исходить из понятия символического чтобы постичь смысл наших действий в ходе аналитического вмешательства, в частности — вмешательства положительного — путем интерпретации.
Кроме того, мы выделили ту грань сопротивления, которая относится к уровню самого произнесения речи. Речь лишь до определенной степени может выразить бытие субъекта — некоторые точки всегда остаются для нее недоступными. Итак, перед нами встает вопрос — каково отношение к речи всех тех аффектов, всех воображаемых сопоставлений, о которых обычно упоминают, определяя действие переноса в аналитическом опыте? Вы уже прекрасно поняли, что вряд ли здесь что-либо является само собой разумеющимся.
Полной речью является речь, направленная на истину и формирующая ее такой, какой она устанавливается в признании одного человека другим. Полная речь является речью, выступающей как акт. После нее один из субъектов оказывается иным, чем был раньше. Вот почему это измерение не может быть опущено в аналитическом опыте.
Мы не должны мыслить аналитический опыт как игру, обманку, трюкачество иллюзиониста, внушение. Психоанализ взывает к полной речи. Исходя из такого положения, разъясняются, сообразуются многие вещи, но выступает и много парадоксов, противоречий. Заслугой такого понимания как раз и является очерчивание парадоксов и противоречий на месте неясностей и темных моментов. И напротив, гармоничные с виду и понятные рассуждения часто таят в себе неясность, а рассеять ее могут лишь антиномия, зияние, загвоздка. Такая точка зрения лежит в основании нашего метода и, как я надеюсь, нашего прогресса.
Первым таким противоречием является то, что аналитический метод, нацеленный на достижение полной речи, как ни странно, начинает движение в прямо противоположном направлении — ведь в анализе субъекту предписаны рамки речи, свободной от всякой ответственности за свои слова и от всех требований достоверности; ему предписано говорить все, что приходит в голову. Таким образом, пациенту как минимум облегчен возврат на путь того, что в речи находится ниже уровня признания и того, что касается "третьего" — объекта.
Мы различаем две плоскости обмена человеческой речи план признания, поскольку речь заключает между субъектами договор, изменяющий их и устанавливающий их как субъектов человеческого общения, — и план сообщения, где можно выделить всякого рода ступени (призыв, возражение, знание, информацию), но который, в конечном счете, нацелен на осуществление согласия по поводу объекта. Хотя тут и присутствует термин "согласие", но акцент здесь ставится на объект, внешний по отношению к действию речи и речью выраженный.
Безусловно, объект соотносится с речью. И впредь он частично будет дан в объектной или объективной системе, на счет которой следует относить всю сумму предубеждений, составляющих культурное общество, равно как и гипотезы, даже психологические предрассудки, от научно разработанных до наиболее наивных и непосредственных (а они не только соотносимы с научными, но и питают их).
Итак, субъекту предложено отдаться целиком объектной системе, куда следует включать его научные познания и все, что он может вообразить исходя из имеющейся у него информации о его состоянии, его проблеме, положении, наравне с его наивными предрассудками, на которых покоятся его иллюзии, в том числе невротические (поскольку речь идет о важной составляющей невротического склада).
Казалось бы — и проблема именно в этом — такой акт речи может продвигаться вперед лишь по пути интеллектуального убеждения, проистекающего из наставительного, т. е. идущего сверху вниз, вмешательства аналитика. В таком случае анализ продвигался бы вперед посредством наставлений.
Именно такое наставление имеют в виду, когда говорят о первой, якобы интеллектуалистской, фазе анализа. Вы прекрасно понимаете, что такой фазы никогда не существовало. Возможно, имели место интеллектуалистские концепции анализа, но это не значит, что интеллектуалистские анализы проводились в действительности, — силы, задействованные в анализе на самом деле, присутствовали в нем изначально. Если бы это не было так, психоанализу не удалось бы проявить себя и получить признание в качестве очевидного метода психотерапевтического вмешательства.
То, что называют в данном случае интеллектуализацией, не имеет ничего общего с понятием интеллектуального. Чем лучше мы сумеем проанализировать разные уровни того, что задействовано в анализе, чем лучше удастся нам различить то, что должно быть различено, и объединить то, что должно быть объединено, — тем эффективнее станет наша техника. Вот, чем мы пытаемся заниматься.
