Сергей Зеньковский - Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века
Желание боголюбцев улучшить социальное положение духовенства, поднять его авторитет объяснялось вовсе не самолюбием или личной гордостью. Поскольку в основу церковной и даже национальной жизни они ставили литургию и стремились превратить Московское царство в настоящий “Новый Израиль”, то, естественно, они требовали соответствующего уважения и к священнослужителю, который совершал эту литургию, это великое и святое таинство, во время которого, по их мнению, происходило мистическое соединение православных христиан с самим Иисусом Христом. Идея теократического государства Святой Руси была неотделима от веры в руководящее положение в нем духовенства.
Решительное сопротивление аристократии и дворянства всем усилиям царя поставить авторитет церкви выше авторитета этих традиционных представителей правящего слоя России нашло ясное отражение в Уложении 1649 года. Это Уложение было составлено особой комиссией после бунта 1648 года, заставившего боярина Бориса Морозова отойти от власти. Этот бунт начали разные слои городского населения — чернь, посадские люди, купцы. Дворянство остановило распространение беспорядков, но, воспользовавшись своим положением арбитра между властью и городскими сословиями, потребовало отставки Морозова, составления Уложения и легализации своих привилегий. Эта победа дворянства сказалась в текстах Уложения, главным редактором которого был князь Никита Иванович Одоевский, решительный противник Морозова и его друзей–боголюбцев.
Две новые важные черты в законодательстве Московской Руси сделали это Уложение не только сводом уже существовавших юридических норм, но и началом новых социальных и политических отношений. Это Уложение стало своего рода манифестом привилегий дворянства и начала секуляризации; к тому же оно окончательно и на долгие времена превратило крестьян в вечных подданных дворян–победителей. До Уложения еще существовали сроки, по истечении которых беглый крестьянин автоматически делался вольным человеком, так как время права его розыска помещиком было ограничено. С 1649 года розыск беглых больше не ограничен никаким сроком, и крепостное право достигло своего максимального развития. Эта победа помещиков–дворян над крестьянами стала причиной бесконечных социальных волнений, заставила крестьян бежать еще дальше — в такие края, где помещик не мог бы их найти. Эта же победа позже косвенно поддержала и раскол внутри церкви, так как крестьянин–беглец больше сочувствовал преследуемым правительством раскольникам, чем представителям официальной церкви.
Другой важной чертой Уложения было расширение прав государства и господствующего в нем класса дворянства за счет прав церкви. Правда, первая статья Уложения подтверждала, что православие является государственным вероисповеданием и даже вводила новые наказания бунтовщиков и мятежников, выступающих против церкви. Но зато управление имуществами церкви, на которые правящий слой уже давно с завистью посматривал и которые он был не прочь секуляризировать по примеру протестантского дворянства Германии, Англии и Скандинавии, было изъято из рук патриарха и передано в руки государства, т. е. той же дворянской администрации. Семь статей Уложения подробно описывали новую светскую администрацию, ведающую церковными имуществами и устанавливали юрисдикцию этого светского патриаршего приказа, который ведал “всего Московского государства всякий духовный чин, митрополиты и архиепископы, епископы и монастыри, и попы, во всех делах и со властелинских (епископских) монастырских крестьян подати”.
Во главе приказа были поставлены в “окольничий да два дьяка” с большим бюрократическим аппаратом[90]. Юрисдикция государства и подчинение государственному суду также распространялись и на обитателей церковных имений, сел и слобод, которые раньше попадали под церковный суд, и даже на некоторые категория духовенства. Предприятия, принадлежавшие церкви, теперь облагались податями в пользу государства[91]. Кроме того, особые статьи Уложения лишали церковь права приобретать новые недвижимые имущества[92].
Инициаторы Уложения не только подчинили монастырские и епископские земельные угодья этому светскому аппарату, но и настояли на частичной экспроприации церковных земель, так называемых пригородных слобод, в пользу государства, причем, несомненно, часть имущества попала в частные руки[93]. Таким образом, как бы в ответ на призывы боголюбцев провести оцерковление жизни московское дворянство и боярство проводило частичную секуляризацию. Пока что проводилось ограничение права церкви распоряжаться своим земельным имуществом и крепостными, но вскоре и сама церковь попадает целиком под контроль государства, а дух секуляризации меняет всю старую церковную московскую культуру на безрелигиозную культуру европеизированной империи.
Примечания
[68] ААЭ. Т. IV. С. 481.
[69] ААЭ. Т. IV. С. 31, 482–483.
[70] Там же. С. 484–485.
[71] PascalP. Op. cit. P. 164—165; ЧОИДР. 1907. Т. I. С. 38—40.
[72] Pascal P. Op. cit. P. 162.
[73] Акты хозяйства боярина Б. И. Морозова. Т. II. С. 39.
[74] Родес И. Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям И. Родеса / Под ред. Б. Г. Курца // ЧОИДР. 1915. Т. II. С. 53.
[75] Грамоту патриарха Никона см.: Свирский Я. Андреев монастырь. СПб., 1897. С. 35; Гиббенет Н. А. Указ. соч. С. 4.
[76] Aввакум. Сочинения… С. 303—304.
[77] Строев П. М. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. С. 1031.
[78] Материалы для истории раскола… Т. I. С. 78.
[79] Аввакум. Сочинения… С. 827.
[80] Гиббенет Н. А. Указ. соч. С. 5—6.
[81] Материалы для истории раскола… Т. I. С. 262.
[82] Там же. С. 265—266.
[83] Аввакум. Сочинения… С. 11—12.
[84] Там же. С. 13—14.
[85] Введенский С. Протопоп Даниил // Богословский вестник. 1913. № 4. С. 486—488.
[86] Там же. С. 862.
[87] Материалы для истории раскола… Т. I. С. 305.
[88] Там же. С. 44.
[89] Письма русских государей и других особ царского семейства. М., 1848. Т. I. С. 182.
[90] Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. 4–е изд. СПб., 1906. С. 90.
[91] Уложение 1649 года. Гл. 2, 13, 39 // ПСЗ. Т. I; Горчаков М. Монастырский приказ. СПб., 1868. С. 69—92.
[92] Уложение. Гл. XVII.
[93] Никольский Н. М. Указ. соч. С. 91.
14. Капитон
Движение боголюбцев было наиболее значительным и заметным, но не единственным проявлением религиозного пробуждения Московской Руси середины XVII века. Наряду с этим, по преимуществу городским и только отчасти сельским движением, в бесконечных лесах Верхнего Поволжья, расположенных вокруг Костромы, Ярославля, Владимира и Нижнего Новгорода, в тех же 1630—1640–x годах развилось другое, гораздо более аскетическое и радикальное направление. “Лесные старцы”, как нередко называли руководителей этого радикального в его отношении к миру направления, так же, как и боголюбцы, имели прочные корни в русской духовной традиции. Но если боголюбцев вдохновляла оптимистическая любовь к миру и вера в светлое будущее Руси —Нового Израиля, то “лесные старцы”, наоборот, были пессимистами, охваченными страхом перед грехами мирского общества. Не веря в возможность спасения в миру, они старались уйти подальше от него, в глушь лесов, где перед ними не было вечного соблазна светской жизнью.
Заволжье всегда было благодатной областью для монахов–пустынников, стремившихся спасти свою душу и найти спокойствие в бесконечных лесах Севера. Но, уходя от мира, эти монахи не осуждали его и не считали жизнь в мирском обществе за погибель. Лесные же старцы середины XVII века, наоборот, не только видят соблазн в жизни с миром, но, видимо, и совершенно исключают возможность спасения в нем. Эти аскетические крайности были присущи христианству с самых ранних времен его развития. Желание достичь духовного совершенства и отказаться от всех забот и соблазнов мирского общества особенно ясно проявилось в развитии христианского монашества, которое приняла особенно суровые формы на родине монастырской традиции, в Египте. Там монахи, уходя в пустыню, отрывались от общества, чтобы добиться полного торжества над желаниями тела и соблазнами мирской жизни[94]. Русское православие продолжало восточную и византийскую монашескую традицию, но, наряду с жесткими примерами египетского пустынничества и умерщвления плоти, оно также руководилось и более мягкими, социальными примерами южносирийской и палестинской монастырской традиции. Там, в Сирии, господствовал общежительный тип монастырей, монахи которых отдавали немало времени заботам о больных в миру[95].
Русское православие, конечно, не исключало возможности спасения в миру, и первые русские святые — Борис и Глеб, Владимир и Ольга — были представителями мира, достигшими, по мнению русской церкви, высокого совершенства именно своей жизнью или мученичеством в светском обществе. Тем не менее убеждение, что уход от мира, само пострижение в монахи облегчает, если не предопределяет спасение души, крепко укоренилось в умах русских людей Средневековья. Эта уверенность в преимуществе монашеской жизни для духовного спасения особенно ярко отражается в обычае пострижения в монахи и даже в схиму незадолго до смерти, когда человек уже не был в состоянии грешить и уйти обратно в мир. Не меньшее значение придавали русские люди, и особенно монахи, вопросу подавления соблазна и ослаблению желаний плоти. Строгий пост, состоящие поклоны, короткий сон, ношение вериг, жизнь в пустынном лесу и легкая одежда зимой имели целью подавить плоть, заглушить в своем теле соблазны пищи, пола и удобной жизни. Это подавление плоти являлось как бы жертвой, приносимой человеком для достижения совершенства. В средневековой России практика аскетизма редко достигала тех суровых форм, которые можно было наблюдать в ранних египетских монастырях, но все же строгая аскеза пустынников–монахов, юродивых и простых мирян почиталась за проявление истинных христианских добродетелей. Движение “лесных старцев”, видимо, основывало философию христианской жизни исключительно на этом строгом аскетизме, причем они не только сами применяли на себе эти строгие правила, но и считали, что помимо отречения от мира, строгого поста и умерщвления плоти и постоянной молитвы вообще нет других путей для осуществления личного спасения. К сожалению, сведения об этом движении еще более скудны, чем о боголюбцах, так как, уходя из мира, эти пустынники не оставили никаких письменных материалов о своем учении. Данные о них можно найти только в отдельных правительственных документах, в произведениях их более поздних последователей, писавших уже в конце XVII века, да и в писаниях их современников–противников. Судя по этим данным, основателем и первым возглавителем этих лесных аскетов был некий монах Капитон, уроженец того же Вологодского края, из которого вышел и Неронов.
