Олеся Николаева - "Небесный огонь" и другие рассказы
Наконец приехали в Переделкино. В храме Преображения Господня служили дружественные нам священномонахи во главе с настоятелем, который также был нам своим человеком.
Дружной толпой чающих святого крещения неофитов мы и направились к храму, не предвидя никаких осложнений. Но не тут‑то было. Как раз накануне староста повздорил с настоятелем и с раннего утра уехал в неизвестном направлении, забрав с собой ключи от запертой крестильни.
— Я бы покрестил, — развел руками настоятель, — но запасных ключей у меня нет, а староста неизвестно когда вернется. Если хотите, подождите или приезжайте в другой раз.
Мой муж оглядел весьма не малое, разновозрастное и разношерстное стадо, которое стояло во дворе храма, ожидая своего рождения в жизнь вечную, окинул взором и пораженного микроинсультом, сосредоточенного Ч. с его повисшей рукой и понял, что в следующий раз собрать здесь всех будет куда сложнее. Поэтому он сказал:
— Пойдем часок погуляем, зайдем на могилу Пастернака, Чуковского, а там и староста появится!
И все, разбившись на малые группки, дружно отправились за ним.
— Давайте я вам пока что расскажу, как я работал с НТС, — предложил Ч., оказавшись на тропе в паре с моим мужем. Он выражал ему свою благодарность в форме откровенности, к тому же он был уверен, что истории его так или иначе являются частью большой Истории.
Мой муж кивнул.
— Ну, внедрили меня туда — я специально ездил в Германию по подложным документам и встречался там с их агентом… И в такой там вошел авторитет, что в конце концов сам и возглавил эту организацию и начал ее разлагать изнутри, внедряя своих людей. В какой‑то момент там уже почти никого из чужих и не оставалось, а все были наши сотрудники: такой филиал КГБ. А тем, кто не был с нами связан, мы давали всякие липовые задания — устроиться работать на советский завод, или на фабрику, или даже в ЖЭК и достать какой‑нибудь список: сотрудников, жильцов… Так, имитировали деятельность, несли бессмыслицу. И вот такие у нас были успехи. Пора было заканчивать, и я написал рапорт начальству, которое тогда как раз поменялось: на место Семичастного пришел Андропов. В рапорте этом говорилось — дескать, все, задание выполнено, НТС больше не существует, поскольку весь он состоит из наших ребят. И что же? Вступив в должность, делает Андропов доклад на секретном заседании КГБ, и мы слышим: «Особенную опасность для нас представляет в настоящее время НТС…» «Да он что — белены объелся? — вскинулся я. — Какую еще опасность?» А мне мой начальник и говорит: «А ты помалкивай себе в тряпочку. Тебе что — плохо ли?»
И действительно — сразу после этого секретного доклада по вражеским «голосам» прошло сообщение, что КГБ мобилизует силы и средства на борьбу с антисоветскими организациями, в частности — с НТС. Тут же и ЦРУ активизировалось: направило в наш НТС, коль скоро Советы его так опасаются, финансовые потоки; КГБ, со своей стороны, увеличило нам денежное содержание, и пошел катиться этот снежный ком, с каждым оборотом наращивая объемы: звания, лычки, награды, премии… Вот в такие игры приходилось играть, — вздохнул Ч.
Меж тем пора было возвращаться в храм. Пришли, а староста хоть и вернулся, а на настоятеля дуется. Мой муж отправился к нему на переговоры. А тот говорит:
— Ну хорошо, крестилку я вам сейчас открою. Только ведь вот какая незадача: у нас отключили горячую воду. И купель, коль скоро вы собираетесь креститься «с погружением», мало того, что будет наполняться два часа, еще и вода в ней будет ключевая, ледяная. Кто дерзнет нырнуть в такую?
Ладно. Повел мой муж своих «оглашенных» к святому источнику, объяснив, что надо еще немного подождать, пока наполнится купель, а про ледяную воду сказать не посмел: слаб человек, всего боится, а вдруг его подопечные испугаются, креститься откажутся, отправятся восвояси? А подождать — так что ж не подождать‑то? Май на дворе, повсюду сирень цветет, яблони с вишнями тоже зацветают, одуванчики в юной травке горят, солнышко греет, а не сжигает. Прошли старым кладбищем, пастернаковским полем, свернули на Святой источник. Ч. зачерпнул воды левой рукой и умыл лицо. А правая рука так и висит, болтается, безжизненная. Так что не напрасно он по весенним полям и оврагам за моим мужем ходит, разведческие истории свои рассказывает, опасаясь, что «времени больше не будет» и стремясь во что бы то ни стало покреститься во оставление грехов, а там уже и не так будет страшно…
Снова вернулись к храму. А нас батюшка уже в епитрахили дожидается — купель вот — вот наполнится. Но о ледяной воде — ни гу — гу.
И вот настал священный час. Завел священник всех в крестильню, окрестил младенцев в маленькой купельке, куда влили два чайника кипятка, а взрослых — тех в крестильных рубахах послал спускаться по ступенькам в большую ледяную купель и стоя на краю трижды погружал голову каждого: «Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь». Чтобы были не какими‑нибудь недокрещенными «обливанцами», а верными сынами Церкви.
Вышли все оттуда с новыми лицами, в глазах — таинственный, нездешний какой‑то свет. И вдруг Ч. как ни в чем не бывало поднял правую руку и осенил себя крестным знамением.
— У вас же рука… работает! — в изумленье воскликнул мой муж.
— Да? А я даже про нее и забыл! — расплылся в улыбке тот.
— А как вам вода?
— А что — вода? Чистая…
— Ну, ледяная же! Ключевая!
— Да? — удивились все новокрещенные. — Разве… ледяная? Что‑то мы не почувствовали!
— Хорошая вода!
— Нормальная!
Мой муж все‑таки спросил у старосты:
— А что, все‑таки включили горячую воду?
— Нет, так до сих пор только холодная…
С тем мы и уехали, всю дорогу в Москву дивясь и радуясь.
А Ч. стал примерным прихожанином. Каждый раз, когда он видел меня в храме, он со значением поднимал к лицу правую руку и тщательно накладывал на себя крестное знамение. И мне стало жалко, что Женя Попов отказался тогда крестить своего Васеньку вместе с Ч. Какая бы это была трогательная, символическая христианская картина: и лев возляжет рядом с агнцем!
Вскоре Ч. умер и был отпет и погребен по христианскому чину. Там его встретит Господь, Который Сам невзирая на лица будет отделять овец от козлищ. Все смешается и все разделится: эти встанут одесную, а те ошуйцу Его — НТС, КГБ, ЦРУ, «наши» и «немцы», партийцы и беспартийцы, красные и белые, черные и желтые, оранжевые и зеленые, розовые и голубые… И где‑то среди них — мы все.
Пять месяцев любви
В сентябре 1996 года моему мужу позвонила из Парижа Марья Васильевна Розанова — жена писателя Андрея Синявского и сказала, что Синявский умирает, его парализовало — рак дал. многочисленные метастазы, в том числе и в мозг, и единственное, чего он хочет, — это чтобы отец Владимир его перед смертью поисповедовал и причастил.
— Торопитесь, — прибавила Марья Васильевна, — речь идет о днях, если не о часах.
С Синявскими мы дружили, и болезнь Андрея Донатовича была для нас настоящим горем. Отец Владимир был бы и рад тут же сорваться с места и полететь к умирающему другу, но — как? Он только что вернулся из отпуска, из которого его с нетерпением ждал настоятель, все это время служивший в храме один, так что вряд ли теперь он его отпустит. Это — раз. Французской визы нет — это два. Билета во Францию нет — это три. А четыре — это то, что элементарно на этот билет нет денег.
Мой муж и сказал Марье Васильевне:
— Это невозможно.
А потом сразу прибавил:
— Ждите меня. Я его еще и пособорую.
И в полнейшем недоумении положил трубку.
Меж тем еще накануне к нам собирался зайти наш приятель еще по Литинституту Андрей Чернов. Вскоре он и возник на пороге, ведя за собой неизвестного, скромного на вид и ничем не примечательного человека.
Выяснилось, что это — начинающий банкир, который хотел бы пожертвовать небольшую сумму денег, а именно 500 долларов, на какое‑нибудь доброе дело. Для этого он и просил Чернова привести его к священнику, чтобы тот рассудил.
Отец Владимир рассказал ему про умирающего Синявского, который нуждался в последнем причастии, и начинающий банкир с удовольствием выложил деньги на стол:
— Я так и знал, что вы мне посоветуете потратить их на что‑то достойное!
Итак, деньги отцу Владимиру на билет были найдены.
В то же самое время, пока он разговаривал с банкиром, мне позвонил также мой институтский приятель, главный редактор журнала «Стас», и попросил срочно в номер написать эссе об Ахматовой.
— Деньги заплачу сразу же, не дожидаясь выхода журнала, как только принесешь эссе.
На следующий день я привезла ему написанное за ночь, и он протянул мне три стодолларовых бумажки. Получалось, что деньги были и на мой билет, и очень кстати, поскольку и мне хотелось попрощаться с любимым писателем. Да к тому же отец Владимир чувствует себя во Франции весьма беспомощно, поскольку не говорит по — французски, так что лучше уж мне быть рядом с ним…
