Иулиания Шмеман - Моя жизнь с отцом Александром
Генерал Римский — Корсаков умер через четыре года после поступления Александра и Андрея в корпус. Александр часто вспоминал и рассказывал о нем и о его смерти. Старшим мальчикам поручили перенести тело генерала из его комнаты в церковь. Им нужно было пройти узким коридором, и тело генерала, очень тяжелое и уже начавшее пахнуть, неловко висело на руках мальчиков. Александр, исполненный любви и горя, впервые в жизни лицом к лицу столкнулся с ужасом и уродством смерти. Он был кадетом и потому прятал свое горе за показным мужеством, что было совсем не в его характере. Он часто рассказывал мне о том ударе, который нанесла его вере и мировоззрению эта первая встреча со смертью, и о том, какие огромные усилия пришлось приложить, чтобы за уродством смерти увидеть реальность и красоту Царства Божия.
В конце этого же года Александр, очень взрослый для своих четырнадцати лет, уговорил родителей разрешить ему уйти из корпуса и поступить в известный французский лицей Карно в Париже. Он понял, насколько неудовлетворительно было образование, предлагавшееся в кадетском корпусе. Александр сам записался на вступительный экзамен и нисколько не был удивлен, когда его поместили в класс на два уровня ниже того, на котором он находился в корпусе. «Слава Богу, что они вообще меня приняли!» — сказал он родителям.
(Несколько слов о французской школьной системе. Года обучения считались наоборот, то есть ребенок шел в двенадцатый класс, а заканчивал первый, после чего сдавал экзамен на первый бакалавриат [[1]]. Программа включала курсы французского языка, математики, научных дисциплин, иностранного языка, истории, географии и, на выбор, греческого или латыни. На следующий год сдавали второй, окончательный бакалавриат, либо по философии, либо по высшей математике. Для первого требовалось прослушать курсы не только по философии (психологии, истории философии, этике, метафизике), но и по биологии, физике, химии и общей географии. Этот последний бакалавриат давал возможность поступить в высшее учебное заведение.)
К Рождеству Александр уже был первым в классе по французской литературе и сочинению. Он с жадностью читал Вольтера, Расина, современных авторов и любимого своего поэта Верлена. Проучившись в лицее четыре года, он сдал первый бакалавриат. На следующий год он перешел в русскую гимназию и сдал второй бакалавриат, по философии.
Все годы учения в лицее и гимназии Александр жил дома и не пропустил ни одной церковной службы в соборе св. Александра Невского. Дорога от дома до собора, где он начал сначала прислуживать в качестве алтарника, потом чтеца, а затем и иподиакона, занимала один час пешком. В те годы он вел дневник, в котором писал о своем стремлении к святости, своем борении с искушениями, перечислял прочитанные книги (в своем юном возрасте он читал очень серьезные книги) и упоминал о первых встречах с девушками («Она посмотрела на меня!..»).
Андрей же, увлеченный Россией, продолжал учиться в кадетском корпусе, ничего лучшего для себя не желая, чем бороться и умереть, если надо, за родную страну. Главным для него было сохранять верность России. В 2005 году, в восьмидесятитрехлетнем возрасте, его верность была вознаграждена: президент Путин лично вручил ему русский паспорт. И в его долгой жизни это первое и единственное гражданство, которое он имел, тогда как у всей его семьи были французские паспорта. Андрей оставался эмигрантом без гражданства до тех пор, пока не появилась возможность официально принести присягу на верность своей единственной любви — России.
Итак, Александр учился в лицее Карно, и у него была только одна настоящая трудность — у него не было спортивных туфель! Каждую неделю он выдумывал новый предлог, чтобы не идти на урок гимнастики. То он говорил, что потерял туфли, то — что забыл их дома, и т. д. Но дело было в том, что в семье не было денег на покупку спортивных туфель. Приобретение одной пары обуви в год уже представляло из себя огромную нагрузку на семейный бюджет. Носки штопали по многу раз, воротнички выворачивали наизнанку, чтобы дать им вторую жизнь.
Все эмигранты так жили, зарабатывая лишь на полунищенское существование, но никому не приходило в голову жаловаться — ни Александру в его лицее, ни мне в моей школе (я жила в пансионе коллежа св. Марии). Помню, как на большой перемене приносили нам корзины со свежим хлебом и девочки ели его с принесенным из дома шоколадом, а я часто делала вид, что у меня тоже есть шоколад, и небрежно выбрасывала старые обертки от шоколадок. Я не хотела, чтобы меня жалели! Мне было одиннадцать лет, и я была гордой. Александр не был пансионером, он просто ходил на уроки, а потом возвращался к себе домой и в церковь. Он даже не помнил имена своих одноклассников, но прекрасно помнил о том, какие широкие горизонты открывались перед ним на уроках. Во французских школах последние четыре года перед бакалавриатом — самые главные, в это время учили думать, писать, формулировать. Расплывчатые понятия и идеи, поспешные обобщения просто не допускались. Нужно было точно знать, о чем пишешь, и писать хорошо. Французское образование было безличным и холодным, но очень эффективным.
Семейная жизнь
Несколько слов о жизни семьи Шмеманов в эти годы. Дмитрий Николаевич наконец — то осознал и признал, что большевики укрепились в России надолго. Он потерял все, что до этого считал своей жизнью, и теперь переживал глубокий кризис. «Мы должны выучить наших мальчиков на механиков, научить их ремеслу, сделать из них хороших рабочих, способных зарабатывать деньги, без лишних мечтаний и без ненужной культуры, которой на жизнь не заработаешь».
Анна Тихоновна работала не покладая рук, чтобы оплачивать счета и обеспечивать семье самое необходимое для жизни. Даже в то трудное время она умела достать специальные угощения для сыновей, которых навещала в корпусе раз в неделю. По воспоминаниям Александра, любимым угощением была салями. И потом в течение всей жизни, когда Александру случалось есть салями, он всегда вспоминал мать и говорил: «Нет, эта не так хороша, как салями, которую приносила нам мама».
Верность Анны Тихоновны вере и Церкви были органичной частью ее личности. Дмитрий Николаевич же был вольнолюбивой натурой, церковность жены он находил очень трогательной и иногда даже поддразнивал ее, но в целом относился к ее вере с большим уважением. Он неизменно принимал участие во всех праздниках и помогал по мере сил — чистил столовое серебро, убирал квартиру, доставал и расставлял стаканы и бокалы, открывал вино заранее, чтобы оно «подышало» и достигло нужной температуры, шутил и развлекал гостей. «Анна, сделай перерыв и давай сыграем в четыре руки!» И она играла, пока доносившиеся с кухни запахи не заставляли ее вернуться к домашним делам. Когда я начала регулярно бывать в их доме, я была очень молода, впечатлена семьей Александра и поначалу очень стеснялась. И эта игра в четыре руки, такая музыкальная, живая, даже страстная, доставляла мне особую радость. Вот как я вошла в семью Александра!
А мальчики? В то время они были очень разными. Андрей все более увлекался идиллической полувоенной жизнью в кадетском корпусе, где он стал старостой школы. Все чаще он говорил о своем желании принять участие в освобождении России и необходимости готовиться к этому событию, вдохновлялся историей, легендами и мифами Святой Руси. Александр же выбрал совсем другой путь. Формирующие личность годы (с двенадцати по шестнадцать лет) он провел в занятиях и чтении, в поисках… чего?
Дневники Александра свидетельствуют о мучительных раздумьях о том, как далек он от святости, о вине, которую он испытывает из — за своих сомнений, искушений и отдалении от Бога. Он оплакивает отсутствие мира в душе и радуется редким минутам покоя и ясности. Он почти физически ощущал, как его тянуло в разные стороны.
Александр чувствовал, что окружающее его «благочестие», теплое и уютное, далеко отстояло от огня и истины Евангелия. Он не критиковал веру близких и даже испытывал вину за то, что судил о ней. Ему также претил упрощенный и безапелляционный подход, с которым эмигранты подходили к случившемуся в России. Обширное чтение помогло ему понять, что все не так ясно и бесспорно, как считали люди вокруг, и что историческую трезвость подменили страсти и предрассудки. И это тоже временами вызывало в нем чувство вины, поскольку до последнего своего вздоха он любил Россию, был в первую очередь русским — любил культуру, религиозную мысль, литературу. Его родным языком был русский, и он писал на нем легко и изящно. (Александр Солженицын поражался, что человек, выросший вне России, умел писать с такой литературной «элегантностью».)
Тот дневник, который Александр вел в те годы, мне кажется драгоценным. Его строки полны любовью к Богу и сознанием собственного недостоинства. «Почему я такой плохой?» Он страдал от понимания того расстояния, которое отделяло его от святости. День за днем Александр записывал свои самые сокровенные мысли, перечислял книги, которые он читал. Все больше привлекали его книги по богословию, но он читал и философов, и поэзию, которую всегда очень любил. В этом же дневнике можно найти его неуклюжие попытки писать собственные стихи. В дневнике он пишет и о знакомствах с девочками, но большая часть его все же посвящена мыслям, стремлениям, жизненным ситуациям и оценке прочитанного.
