Василий Ирзабеков - Тайна русского слова. Заметки нерусского человека
Как оказалось, можно дожить до весьма солидного возраста, сохранив прекрасную физическую форму (согласитесь, сегодня это все же редкость), снискать заслуженную мировую славу, но так и не уразуметь того, что было осознано и, что гораздо ценнее, прочувствовано полуграмотным, а то и вовсе безграмотным простым русским человеком и два, и три, и пять веков назад.
...Язык классической нашей литературы ХIХ века весьма богат потому, что создавали его люди глубокой мысли, люди высоких стремлений… Если язык русский есть богатство, наследие отцов наших, то славные писатели наши, как добрые сыны, приумножают отцово наследие. Не департамент одобрил их речь, не министерство рекомендует – нет, весь народ русский на Севере, на Волге, в срединной России, в Сибири читает и слушает эту речь и находит, что все сказано статно и внятно.
Борис Шергин
«Я утверждаю, – пишет Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя», – что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, – но это возражение пустое: все знает, все то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молит вы еще в лесах, спасаясь от врагов своих, в Батыево нашествие еще, может быть, пел: ''Господи Сил, с нами буди!”
И тогда-то, может быть, и заучил этот гимн, потому что кроме Христа у него тогда ничего не оставалось, а в нем, в этом гимне, уже в одном вся правда Христова».
Так можем ли мы не ощутить драгоценность языка русского, несущего нам «всю правду Христову»? Можем ли остаться равнодушными к раздумьям великого писателя: «Главная же школа христианства, которую он прошел – это века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных за всю историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом-Утешителем, Которого и принял тогда в свою душу навеки и Который за то спас от отчаяния его душу!»
2. Кто светел, тот и свят
Давно известно, что восприятие какого-либо предмета или явления во многом зависит от того, с каких позиций мы их воспринимаем. Меняется ракурс – и тогда слова, привычные слуху и не сулящие, казалось бы, ничего нового, приобретают совершенно иной смысл. Блистают – как дивной красоты алмаз – многоцветием граней. И тогда по-новому осознаешь, кажется, давно известное: что в том же слове образование содержится очень важная для всех нас – и тех, кто учит, и тех, кто учится – информация. Ведь корень этого слова – образ, то есть икона.
Сам язык наш многомудрый подсказывает нам, тугоухим, что самое главное для «образователей» всех ступеней вовсе не передача суммы неких знаний. Это подразумевается само собой. Куда важнее, оказывается, восстановление в человеке образа Божия. Да-да, извечное христианское стремление вернуть человеку, созданному по образу и подобию Божию, иконичность, некогда им трагично утраченную. Нам, Иванам, не помнящим своего высочайшего родства, русский язык настойчиво напоминает о нем, зовет прежде к постижению – еще до законов физики и химических формул, до математических уравнений и правил грамматики – именно этого совершенства. А потому и безобразие – есть именно потеря образа Божия. И как же понятна становится наша любовь к иконам, трепетное к ним отношение, ведь образ всегда стремится к первообразу.
Такой же подход нужен и к слову наказание. В процессе образования и воспитания никак не обойтись без наказания, однако понимать его нужно не как истязание, а как дачу наказа, то бишь наставления. Словом, наказание есть не что иное, как важная органичная составляющая этого процесса.
Внутренний гордец сопротивляется
Это как же, восклицает наш внутренний гордец, – всякий человек есть икона?! А как же убийцы, террористы, воры, всякого рода проходимцы, которым несть числа. Парадоксальность (но только внешняя!) заключается именно в том, что и они, так страшно распорядившиеся данной им божественной свободой воли, – тоже созданы по образу и подобию, тоже иконы, только порой поврежденные до неузнаваемости.
Восстановить утраченную иконичность под силу ее Создателю, Которому, в отличие от человеков, все возможно. Так это происходило в истории христианства со многими святыми. Так случилось и с Савлом, который непостижимым для нас Промыслом Божиим из неистового гонителя христиан превратился в святого первоверховного апостола Павла. Так случилось в одночасье на Голгофе с благоразумным разбойником, который принес искреннее покаяние и первый последовал вослед за воскресшим Спасителем в рай.
Думаю, с понятием иконичности тесно связано понятие личности. Вспомним, сколько копий было сломано, сколько слов потрачено педагогами и философами, писателями и политиками, всевозможными специалистами в области образования и воспитания по поводу формирования гармонически развитой личности, как непримиримы порой их позиции в определении самого главного – критериев этой самой личности. И это изрядно поднадоевшее: а Наполеон – личность? А Чингисхан? А Сталин?
Нельзя не обратить внимания на то, что «номинантами» на роль личностей, как правило, выступают люди, пролившие моря крови. И разве это не красноречивое свидетельство нашей ущербности? Ведь обретение личности – это, прежде всего прочего, уподобление Тому, Кто есть носитель Лика. И именно по этому пути шли все наши святые, иного просто нет.
Что же касается пресловутых критериев, то о них убедительно свидетельствует Евангелие: это слова и поступки самого Христа. Личность – это Тот, Кто, будучи Господом, смиренно умывает пыльные ноги своим ученикам, простым галилейским рыбарям. Личность – это Тот, Кто с необозримой высоты Голгофского Креста, истекая кровью, зверски избитый и оплеванный, оклеветанный и осмеянный, распятый, одного взмаха ресниц Которого было бы достаточно, чтобы смести всю эту толпу, все это воинство, весь этот неблагодарный, погрязший в мерзостях мир, – просит Отца Своего Небесного: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23,34).
Может ли слово быть без корней?
Не приходилось ли вам задумываться о том, почему нам так больно, именно больно, смотреть на избитое, обезображенное лицо другого человека? Несколько лет назад, оказавшись во время паломнической поездки в Никольском женском монастыре города Арзамас, с болью в сердце припал к иконе Пресвятой Богородицы, над которой глумились в бесовском опьянении безбожники, изрубив топором изображение глаз Пречистой. Но свершилось Божье чудо – и над шрамами заново проявились очи Приснодевы, как вечное напоминание всем нам о том, что святыня поругаема не бывает.
А разве человек – не святыня? И разве допустимо для нас, православных, называть несчастных, обездоленных людей, несущих на себе пусть замутненный, но отпечаток Бога, постыдной аббревиатурой бомж, позабыв, что подобных людей на Руси всегда называли бродягами, бедолагами, горемыками, бездомными, босяками, что – помимо простой человечности самого слова – очень точно отражало их состояние. Не будем, следуя заветам мудрых предков, зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы.
Вспомним, однако, что все эти уродливые наросты на нашем языке: «бомж», «зэк», «комбед», «наркомпрос», «наркомпром», «эсэсэсэр» и им подобные – появились сразу же после воцарения безбожной власти. А потому напоенные христианской поэтикой сестра милосердия и брат милосердия преобразились в медсестру и медбрата. Смешно сказать, но этой печальной участи не избегло даже слово жалованье, превратившись в зарплату. Хоть и не худшее из всех «новоязовских» слов, но насколько оно неуклюже по сравнению с его благородным предшественником!
И все это случилось неспроста. Искажение языка – это одно из позорных свидетельств отпадения русского человека от Бога. И тогда человек попросту перестал рассматриваться власть предержащими как творение Божие, как Его образ. Только так могло появиться и позорящее человеческий образ слово рыло, столь печально укоренившееся среди так называемого «простого народа». Вот и запасаются теперь спиртным и снедью в расчете не на человека, а на (прости, Господи!)рыло. Почти по Гоголю!
Даздраперма и Урюрвкос
Искажения коснулись и имен. Вспоминаю, как три десятилетия назад в одной южной республике тогдашнего СССР отец семейства, дождавшийся, наконец, после трех дочерей рождения вожделенного сына, назвал его – Нэрд. Оказалось, такого имени нет ни у одного народа, так что в ЗАГСе поначалу отказались записывать малыша. Не мудрено. Ведь это была аббревиатура, придуманная отцом, которая расшифровывалась как научный эксперимент Рагима Джавадова (вот как!). И отец проявил-таки настойчивость, на целых шестнадцать лет (пока у парня не появилась законная возможность самостоятельно взять нормальное благозвучное имя) испоганив жизнь своего единственного наследника и сделав его объектом многочисленных насмешек и издевок сверстников.
