Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 9)
В 21-й день июля государь велел патриарху быть у себя. Шествие патриарха в царский дворец было весьма торжественное: впереди шли дети боярские и приказные люди в пышных одеждах, потом множество иноков; сам патриарх ехал на осляти и благословлял народные толпы, а за ним ехали на конях митрополит Монемвасийский и Елассонский архиепископ. С большими почестями ввели патриарха и его спутников в Золотую палату, где на драгоценном троне сидел государь в полном царском облачении, окруженный боярами, окольничими и дворянами. При входе Иеремии Федор Иванович встал и переступил с полсажени навстречу ему. Иеремия благословил царя, выразил ему свои благожелания и поднес дары: золотую панагию, в которой находились часть Животворящего Древа, часть Крови Христовой, часть ризы Христовой и пр.; серебряный киот с ручною костию святого царя Константина и левою рукою по локоть святого Иакова Севастийского и пр., а царице Ирине - золотую панагию с камнем, на котором было изображение святой Марины, содержавшую в себе малый перст от руки святого Иоанна Златоустого и части других мощей. Приняв благосклонно священные дары, царь сел на трон, указал патриарху сесть на скамье подле себя с правой стороны и явил ему чрез казначея Траханиотова свое царское жалованье: серебряный кубок двойчатый, два портища рытого бархату, по портищу атласу и камки, два сорока соболей, один в 60 рублей, другой в 30, и 300 рублей деньгами. Были пожалованы царские дары и митрополиту Иерофею. Затем посольский дьяк Андрей Щелкалов объявил, что государь вследствие просьбы патриарха предоставляет ему переговорить с шурином государевым Борисом Федоровичем Годуновым, и святейший, еще раз благословив царя, вышел с своими спутниками и приставами в малую ответную палату, куда послал государь также Годунова и дьяков Андрея Щелкалова и Дружину Петелина. Годунов велел выйти из палаты в другую всем спутникам и приставам Иеремии и предложил ему рассказать, о чем ныне приехал к государю, кто ныне ведает патриаршеством, где Феолипт и вообще о всем, о чем желает возвестить государю. Иеремия отвечал: "Был я на патриаршестве в Царьграде много лет, и по грехам моим и всего христианства греческого возмутился султан турский на Церковь Божию. Да был у меня под началом грек, да от меня бежал, обасурманился, и сделался капуджи у султана, и начал доносить ему многие ложные слова на меня, приписывать мне великие богатства и сокровища и рассказывать о драгоценностях и украшениях той церкви, где прежде меня жили патриархи. К тому ж стал и Феолипт подкупать пашей, чтобы учинили его патриархом в Царьграде, обещаясь давать султану сверх прежней дани по две тысячи золотых... И султан... велел быть Феолипту патриархом... а на меня опалу возложил и послал на остров Родос, и там сидел я в опале четыре года. А на пятый год султан Феолипта отставил от патриаршества, и церковь Божию и все церковное строение разграбил, и учинил в ней мечеть. А за мною прислал и велел мне быть патриархом. Я приехал в Царьград, вижу церковь Божия разорена и строят в ней мечеть, все церковное достояние разграблено, кельи обвалились. Тогда стал присылать ко мне султан, чтоб мне устроить патриаршую церковь и кельи в ином месте в Царьграде, а мне строить нечем: что было казны и драгоценностей в патриаршей церкви, все забрал султан. И я бил челом султану, чтобы мне позволил идти ради милостыни на церковное строение в христианские государства, - и султан меня отпустил. А я, слышав про такого благочестивого и христолюбивого государя вашего, пришел сюда видеть его царские очи и православную веру и ради милостыни, чтоб государь пожаловал помог нам в наших скорбях и утеснении своею милостынею. А в Царьграде ныне патриарха нет". Далее патриарх рассказал Годунову о своем путешествии чрез литовские земли и о том, что слышал от канцлера Яна Замойского, у которого гостил, и, наконец, прибавил, что "есть у него некоторые речи тайные. И Борис Федорович выслушал их вкратце". О чем были эти тайные речи? Не о патриаршестве ли Русском? Но речи о Русском патриаршестве, которых всего более ждали тогда от Иеремии, Годунов не стал бы выслушивать только "вкратце". Да Иеремии и нечего было говорить о патриаршестве, о котором он, как скоро увидим, не привез из Царьграда и сам не имел никакого решения и определенной мысли. Скорее, то могли быть речи о политических делах в Турции и других странах, чрез которые проходил он. О чем бы, впрочем, ни были тайные речи Иеремии, необходимо допустить, что его речами и объяснениями остались у нас недовольны.
Здесь все русские сказания об Иеремии внезапно прерываются на несколько месяцев: что было с ним, происходили ли с ним какие-либо сношения, совершенно умалчивают. Один из спутников Иеремии, Арсений Елассонский, говорит только весьма кратко, что после аудиенции у государя они возвратились с большою честию на свое подворье и здесь пребывали и обращались со многими благородными людьми, царскими приставниками, что так проходили дни за днями, недели за неделями, пока патриарх не заявил, что он хочет уезжать из России и возвратиться на свою Константинопольскую кафедру, тогда только Годунов начал с ним переговоры от имени государя о Русском патриаршестве. Но Арсений остался жить в России, и потому неудивительно, если не сказал в своем сочинении всего, что знал. Зато другой спутник Иеремии, Иерофей Монемвасийский, возвратившийся с ним в Грецию, рассказал о происходившем тогда хотя и весьма кратко, но с полною откровенностию. Он, во-первых, подтверждает известие нашего Статейного списка, что Иеремия с своею свитою на подворье в Москве находился как бы в заключении, что "никому из местных жителей не дозволяли ходить к нему и видеть его, ни ему выходить вон с подворья, и когда даже монахи патриаршие ходили на базар, то их сопровождали царские люди и стерегли их, пока те не возвращались домой", и что приставы, находившиеся при патриархе, были "люди недобрые и нечестные и все, что слышали, передавали драгоманам, а те доносили самому царю". Вместе с тем Иерофей передает, как эти русские, окружавшие Иеремию, исподволь выпытывали его мысли относительно патриаршества в России и как он менял свои решения. "Говорили патриарху Иеремии, - повествует Иерофей, как бы он поставил им патриарха. И Иеремия сначала сказал: "Этому нельзя быть, поставим вам, пожалуй, архиепископа, какой в Ахриде", т. е. автокефального. Таково было первое решение Иеремии. Русским, разумеется, оно не могло понравиться, не понравилось оно и другу Иеремии Иерофею Монемвасийскому, и он, оставшись наедине с патриархом, говорил ему: "Владыко мой, того сделать невозможно; Константин Великий учредил патриаршества со Вселенским Собором, и Великий Юстиниан учредил Ахридскую архиепископию с Пятым Вселенским Собором... нас же здесь только трое (архиереев), да притом, владыко, мы пришли (собственно) за милостыней к царю и ради долгов, которые наделаны в наши дни". Иеремия тотчас согласился с своим другом и отвечал: "И я не хочу (т. е. дать русским автокефального архиепископа), но если хотят, то я останусь здесь патриархом". Следовательно, самому Иеремии принадлежала первая мысль остаться в России на патриаршестве, а не русским. Таково было второе его решение, которое, однако ж, как и первое, не нашло сочувствия в Иерофее, и он говорил: "Владыко святой, это невозможно, потому что ты иноязычный и не знаешь обычаев страны, а они (русские) имеют другие порядки и другие нравы, да и не хотят тебя, смотри, чтоб тебе не осрамиться". Но Иеремия остался непреклонен и ничего не хотел слушать. И вот, "русские, - продолжает Иерофей, - придумали хитрую уловку и говорят: "Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы имели бы тебя патриархом". И эти слова не царь сказал им (патриарху и его спутникам) и не кто-либо из бояр, а только те, которые стерегли их. И Иеремия неосмотрительно, и неблагоразумно, и ни с кем не посоветовавшись отвечал: "Остаюсь". Такой имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, вследствие чего и сам терпел много, и Церковь в его дни". Ответ Иеремии "остаюсь" царские приставы немедленно передали через бояр самому царю, и тогда-то открылись те официальные переговоры с патриархом, которые записаны и в наших русских сказаниях.
"И великий государь, благочестивый и христолюбивый царь Федор Иванович, - так начинает вновь свой на время прерванный рассказ наш Статейный список, - помысля с своею благоверною и христолюбивою царицею Ириною, говорил с бояры: "Изначала, от прародителей наших (здесь государь дословно повторил то самое, что говорил боярам, когда приступал к таким же переговорам с патриархом Иоакимом)... наши митрополиты ставились от Цареградских патриархов, а потом начали поставляться в России от своих архиепископов и епископов. А ныне по Своей великой милости Господь даровал нам видеть пришествие к себе Цареградского патриарха Иеремии, и мы о том, прося у Бога милости, помыслили, чтобы в нашем государстве учинити патриарха, кого Господь Бог благоволит: будет похочет быти в нашем государстве Цареградский патриарх Иеремия, и ему быти патриархом в начальном месте Владимире, а на Москве митрополиту по-прежнему, а не похочет Цареградский патриарх быти во Владимире, ино бы на Москве учинити патриарха из Московского Собору, кого Господь Бог благоволит. А прежде сего, когда приходил к нам... Антиохийский патриарх Иоаким милостыни ради, и тогда мы, великий государь, помысля о том о патриаршеском поставленье в Российском царствии, объявили тайно шурином нашим... И святейший Иоаким рекся о том советовати со всеми патриархи, и со архиепископы, и епископы, и со всем освященным Собором". И приговорил государь с боярами ехать к патриарху на подворье Борису Годунову, и велел переговорить и посоветоваться с патриархом: "Возможно ли тому статися, чтобы ему быти в его государстве, Российском царстве, в стольном нашем граде Володимере?"
