Петр Гнедич - Догмат искупления в русской богословской науке
Средоточие христианской проповеди — «Христос распятый» — не познается человеческой мудростью, проповедь о Нем — для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие (1 Кор 1, 23). Но и самими «призванными» из сокровенных в Нем силы и премудрости (см.: 1 Кор 1, 24) раньше воспринимается сила.
«Иисус Христос принес нам прежде и главнее всего новую жизнь»[6], и истина искупления составляет тайну этой жизни, а не мышления человеческого и воспринимается непосредственно верой[7]. Это непосредственное восприятие истины спасения, ощущение новой жизни (возрождение), ею вызываемой, и было явлением духа и силы (1 Кор 2, 4) апостольской проповеди о Христе распятом.
При ослаблении религиозной жизни по мере уменьшения восприятия силы проповеди растет восприятие ее соблазна и безумия (см.: 1 Кор 1, 23) и, естественно, являются попытки раскрытия заключенной в ней Божией премудрости (см.: 1 Кор 1, 24).
Но премудрость Божия, тайная и сокровенная (см.: 1 Кор 2, 7), доступна немногим и не принимается душевным человеком (см.: 1 Кор 2, 14). Поэтому такие попытки остаются в основном убедительными словами человеческой мудрости (см.: 1 Кор 2, 4) — они всегда определяются мировоззрением своего времени, ибо иначе не удовлетворяли бы современников и не достигали своей цели, поэтому же они скоро стареют и изменяются.
Но относительный характер не уменьшает их значения: их необходимость выясняется из постоянной в них потребности, и они принимаются Церковью как труд человеческой мысли, поставленной на службу Божественному откровению.
Святитель Григорий Богослов допускал некоторую свободу в «любомудрствовании» о Христовых страданиях. «Касательно этого, — говорит он, — и успеть в своих исследованиях небесполезно, и не получить успеха неопасно»[8] при безусловном признании сущности догмата как исходной точки в богословствовании.
Но такие попытки истолкования догмата искупления, помимо своей практической (апологетической) ценности, могут иметь различную богословскую значимость, как более или менее раскрывающие сокровенную в догмате Божию премудрость.
Конечно, не иное что, как эта премудрость, составляет содержание Божественного откровения, но свойство ее таково, что доступна она только совершенным (см.: 1 Кор 2, 6), открывается от Духа Святаго имеющим ум Христов (1 Кор 2, 13, 16), то есть от человека требуется духовность (см.: 1 Кор 2, 15), чистота и подвиг, как необходимое условие истинного богословствования. Восприятие Божественной премудрости есть в существе своем ее созерцание. «От Духа Святого научаются… всякому разумению и познанию, и всякому слову премудрости и ведения таинственнейшего… и наипаче тайны домостроительства Его во спасение наше»[9].
Поэтому так важны мысли и высказывания святых отцов, они обнаруживают глубочайшее постижение тайны искупления, бесконечно отличающееся от изменяющейся мудрости человеческой (см.: 1 Кор 2, 13).
Эти драгоценные святоотеческие указания для разумения смысла Священного Писания, при полной верности сформулированному догматическому учению, и должны быть положены в основание каждой попытки систематического изложения учения об искуплении, как и других догматов.
К концу XIX века в русском научном богословии большой авторитет имела догматическая система митрополита Макария (Булгакова), сокращенное изложение которой служило учебным руководством во всех семинариях. Изложенное в ней учение об искуплении оказалось тем общепринятым, «школьным» и «традиционным» пониманием, которое подверглось обсуждению в литературе рассматриваемого периода.
Основу этого понимания составляет такое понятие о Боге и Его свойствах, по которому свойства благости (или любви) и правды (или правосудия и справедливости) в Боге резко различаются и даже противополагаются. Также противополагаются и действия этих свойств, так как каждому свойству Божества приписывается «свойственное ему действие».
Грех человека «оскорбляет Бога», возбуждает действие Его правосудия, или «гнев», выражающийся во «вражде Бога к человеку», проклятии его Богом и в их следствии — наказании грешника, его каре.
«Три великие зла совершил человек, не устояв в первобытном завете с Богом: а) бесконечно оскорбил грехом своего бесконечно благого, но и бесконечно великого, беспредельно правосудного Создателя и через то подвергся вечному проклятию; б) заразил грехом все свое существо, созданное добрым, помрачил свой разум, извратил волю, исказил в себе образ Божий; в) произвел грехом гибельные для себя последствия в собственной природе и в природе внешней.
Следовательно, чтобы спасти человека от всех этих зол, чтобы воссоединить его с Богом и соделать снова блаженным, надлежало удовлетворить за грешника бесконечной правде Божией, оскорбленной его грехопадением. Не потому, чтобы Бог искал мщения, но потому, что никакое свойство Божие не может быть лишено свойственного ему действия. Без выполнения этого условия человек навсегда остался бы перед правосудием Божиим чадом гнева (см.: Еф 2, 3), чадом проклятия (см.: Гал 3, 10), и примирение, воссоединение Бога с человеком не могло бы даже начаться»[10].
Таким образом, после оскорбления, нанесенного человеком Богу, в Самом Божестве не оказывается удовлетворения всех свойств: если грешник не получит возмездия — будет не удовлетворено правосудие, если грешник будет наказан — останется неудовлетворенной благость.
Только бесконечная премудрость, как свойство ума Божия, обретает «способ примирить в деле искупления человека вечную правду с вечной благостью, удовлетворить той и другой и спасти погибшего»[11].
Удовлетворение благости состояло в прощении грешника, но «для удовлетворения правде Божией за грех человека требовалась столько же бесконечно великая умилостивительная жертва, сколько бесконечно оскорбление, причиненное человеком Богу, сколько бесконечна Сама вечная Правда»[12].
Поэтому «вся тайна нашего искупления смертью Иисуса Христа состоит в том, что Он взамен нас уплатил Своею Кровию долг и вполне удовлетворил правде Божией за наши грехи, которого мы сами уплатить были не в состоянии. Иначе — взамен нас исполнил и потерпел все, что только требовалось для отпущения наших грехов»[13].
Но «страдания и смерть нашего Спасителя имеют значение не только выкупа за нас и уплаты долга, но и значение величайших заслуг пред судом Вечной Правды, ради которых Бог вся нам дарствует (Рим 8, 32)»[14], то есть два прочих, кроме оскорбления Бога, следствия греха: заражение грехом существа человека и гибельные последствия в природе — потребляются через эти заслуги.
И свое изложение митрополит Макарий заканчивает цитатой из «Пространного катехизиса»: «Его [Иисуса Христа] вольное страдание и крестная смерть за нас, будучи бесконечной цены и достоинства, как… Безгрешного и Богочеловека, есть и совершенное удовлетворение правосудию Божию, осудившему нас за грех на смерть, и безмерная заслуга, приобретшая Ему право без оскорбления правосудия подавать нам, грешным, прощение грехов и благодать для победы над грехом и смертью»[15].
Смерти Христовой приписывается всё значение в искуплении: «Его воплощение и вся земная жизнь служили только приготовлением и как бы постепенным восхождением к этому великому жертвоприношению»[16]. Само искупление признается явлением правды (а не любви), так как для удовлетворения правды потребовалось это жертвоприношение.
Термины, употребляемые в этом изложении: оскорбление и удовлетворение за него, заслуги и приобретение права, выкуп, долг и его уплата, цена — дали основание для наименования подобного истолкования «юридическим», или «юридической» теорией искупления.
Эти понятия казались отдельным исследователям выражающими сущность «юридического» понимания искупления. Но это недостаточно точно — понятия и термины более грубые могут заменяться другими, даже заимствованными из Священного Писания, и все же понимание искупления может остаться «юридическим».
Сущность его составляет вышеуказанное понятие о Боге и Его свойствах, противоположных и потому взаимно ограниченных[17], а вторым существенным признаком является признание необходимости особой жертвы, удовлетворения, умилостивления, оплаты, без чего Бог не может отпустить грех и спасти грешника.
В период, подлежащий рассмотрению в настоящем исследовании, вопросы сотериологии вызывали особенный интерес в русской богословской науке.
Различное понимание и истолкование догмата искупления оказалось поводом для высказывания противоположных мнений и выявления своеобразных систем богословствования. Полемика по поводу отдельных высказываний не закончилась даже со смертью их авторов. Некоторые вопросы только поставлены и не получили должного разрешения. Но главной особенностью этого нового периода явилось критическое отношение к изложенному выше «школьному», «юридическому» пониманию сущности искупления.
