Александр Петров - Дочь генерала
Картину стариковского приюта дополняли кудлатый пес и пузатый кот — оба в шерсти цвета хаки с рваными ушами и ранами на мордах. Эти ветераны дачных войн лениво развалились в ногах старика, чутко реагируя на каждое движение командира. Они пришли сюда сами, получили скромный солдатский паек, да так и остались со стариком. Он с ними делился кашей с тушенкой, свежей рыбой, занесенной соседом-рыбаком. Впрочем, эти парни не брезговали и картофельными очистками, и даже острыми рыбьими костями. Мышей в округе всех подчистую уничтожили. Лешкиных курей, пропавших в прошлом году, — кажется, так же…
Подсаживалась к мужчинам Наташа, старик расспрашивал о новостях, сам скуповато рассказывал о дачных событиях. Но это неважно, о чем они говорили. Они втроем просто делились внутренними накоплениями доброты и каждая фраза переводилась на язык души так: «Я люблю вас. Вы мне дороги. Мы вместе».
Потом Сергей разжигал костер, ставил на угли мангал и жарил шашлыки.
На запах жареного мяса иногда заглядывали соседи: офицер спецназа Леша или журналист Боря. Но только по очереди. Вместе они тут сидели только раз, поссорились, и Леша избил журналиста. Этому не смог воспрепятствовать даже генерал, повисший сзади на драчуне. С тех пор они появлялись только поодиночке — кто первым успеет.
Боря, вообще-то, побоев не боялся: привык. Писал он задиристо, из любого проходного случая вытаскивая сенсацию. В тот роковой вечер генерал мирно сидел между Лешей и ящиком водки. Тот вернулся из очередной командировки в горячую точку и «снимал стресс». Старик следил за дисциплиной на вверенной ему территории части и строго дозированным употреблением спиртных напитков личным составом подразделения. Зашел к генералу на запах Борис и по привычке стал его расспрашивать об афганской войне. Леша, сильно уставший от снятия стресса, молча грыз полусырой кусок шашлыка и на Борю почти не реагировал.
Генерал сказал:
— Так говоришь, Борис, десять тысяч жертв за десять лет войны? Это по тысяче в год?.. А вот у меня был такой случай. Из нас, новобранцев, в 1943-м укомплектовали две дивизии. Это двадцать шесть тысяч человек с новенькой техникой и обмундированием. Стояли мы плотно, в лесу и ждали переброски на фронт. Меня вызывают в штаб, вручают пакет: срочно доставить в штаб фронта. Сел на «Виллис» и помчался. Туда час, ответа ждал полчаса, обратно час. Возвращаюсь в родную дивизию через два с половиной часа — а попадаю на месиво тел и горы металлолома. Двух дивизий как не бывало! Потом узнал вот что: нас отдали в жертву для отвлечения внимания от войсковой операции по занятию соседнего городка к годовщине «великого октября». Заняли… Отчитались… А уничтожение двадцати шести тысяч человек списали на зверство оккупантов. А ты говоришь, тысяча в год!.. А сколько сегодня в автомобильных авариях погибает, знаешь?
Борис разошелся и стал обвинять генерала в жестокости. Тут, медленно раскачиваясь, поднялся и вышел на сцену Леша. Как на ринг — в боевой стойке.
Утром после битвы генерал послал Лешу к Борису извиняться. Тот скрипнул зубами, но приказу подчинился. Сунул бутылку водки в карман и побрел. Поначалу-то в домике Бориса, что через дом от генерала, стояла тишина. Старик было успокоился и занялся парниковыми огурцами. Но вдруг раздался крик, и на улицу выскочил Борис, а следом и Леша с табуреткой в мощной руке.
— Это я-то убийца детей! Сы-ы-ывола-а-а-ач! — кричал Леша, сокрушая Борин забор и стеклянный парник.
…С милицией Леша договорился быстро. Он только корочки свои открыл, как молодой сержант взял под козырек и отъехал. А вот с генералом ему пришлось договариваться несколько дольше. С тех пор им запрещено появляться вместе в одной точке вселенной.
Итак, ужин с шашлыком проходил на воздухе в теплой дружественной обстановке. И обязательно наступал миг, когда затихали разговоры, и все поднимали глаза к небу. Там, над зеркалом безмятежного озера, над застывшими полями и уснувшими лесами полыхал багровый закат. Перед этим величественным зрелищем все умалялось и теряло цену. Кроме благодарственной молитвы, почти неслышной, которая произносится даже не шепотом, а мерными ударами сердца.
Часто с наступлением темноты Сергей незаметно выходил из-за стола и поднимался в комнату на мансарде. Там он дописывал книгу, которую стараниями друзей уже поставили в издательский план. Наташа с отцом относились к этим его ночным трудам с уважением. Он сам — просто брал то, что ему давалось свыше. Брал и переносил на бумагу.
По утрам, когда муж досыпал после ночных бдений, Наташа читала написанное. Она отрывалась от листов бумаги, поднимала глаза на спящего и улыбалась. Ее муж, ее Сережа писал что-то очень хорошее и важное. И тогда ей вспоминалась дочь маршала матушка Ольга, ее слова о жене, о женственности и стакане воды. Она поднималась и, ежась от прохлады, выходила наружу, где на утренней росе, на озерной воде, на облаках — сиял радужным светом восход нового дня.
Однажды тесть отозвал Сергея в свою беседку под каштаном и достал из внутреннего кармана наградной пистолет:
— Как думаешь, что мне с ним сделать? Хочешь, могу тебе подарить?
— Нет, спасибо, Иван Андреевич…
— Ладно! Туда ему и дорога, — старик широко размахнулся и швырнул пистолет в озеро. Небольшой всплеск взорвал зеркальную поверхность, по ней разошлись круги. Через минуту на воде установился прежний покой. — Всё! Почему отказался, Сергей?
— С этим видом оружия я распрощался навсегда. Хотите, расскажу вам эту историю?
— Расскажи. С удовольствием послушаю.
Прощай, Вальтер!
Впервые вороненая сталь обожгла мою руку в детстве.
Вернулся из Америки друг отца — добрый, умный и веселый человек. Наверное, это уникальное сочетание. Чаще добрые — грустны, а умные вовсе не добры… И только дядя Коля соединял эти качества в себе и передал по наследству сыну Вале.
В тот вечер мы долго ехали к ним в гости. На соседнюю улицу — четыре остановки на автобусе. Мое нетерпение росло с каждой минутой, поэтому полчаса дороги показались чудовищным сроком. Дядя Коля осыпал всех подарками, рассказами о далекой стране… Только меня влекло за ту дверь «детской», которая белела за спинами взрослых. Наконец, Валька встал из-за стола и увел меня к себе. Там, в просторной комнате, заваленной книгами, моделями самолетов, танков, коробками с электроникой… там жила тайна. Пронзительная и терпкая, ароматная и хрупкая.
Валька дал померить ковбойские сапоги со шпорами, подарил жвачку, открыл бутылочку «кока-колы». Потом показал свое новое изобретение: глушитель телевизионных сигналов, собранный из неэкранированного двигателя и усилителя. Он пояснил: это для того, чтобы соседи не смотрели плохих фильмов. Наконец, загадочно улыбнулся и, как фокусник из черного цилиндра, достал из ящика стола… черный кольт.
Его изогнутая рифленая рукоятка легла в мою вспотевшую от волнения ладонь. По мышцам предплечья прокатилась волна оружейной тяжести. Я испытал непередаваемый восторг! Конечно, это была игрушка: искусная копия легендарного полицейского «Кольт-Питон» 45-го калибра, того самого, который отбрасывает жертву метра на три так называемой «останавливающей силой». Это чтобы раненый преступник не смог дотянуться до горла стреляющего копа. Но этот игрушечный пистолет заряжался патронами с клеймом «Магнум» и даже стрелял пулями метра на два.
Всю обратную дорогу я смотрел на правую ладонь и вспоминал эту жгучую тяжесть вороненой стали. Откуда у благовоспитанного мальчика из приличной семьи, отличника, пионера, поэта и романтика… Ну, откуда взялась эта воинственная жажда обладать оружием? Позже, когда в армии на стрельбище с первого раза я выполню норму мастера спорта, старлей спросит, не было ли у меня в роду охотников. Были, кивну я: дед и прадед.
После того знакового дня в мою прохладную мирную жизнь ворвался горячий ветер войны. Напрочь потерял я интерес к «детям из приличных семей» со скрипками и нотными папками. Зато частенько стал появляться на руинах и катакомбах, оставшихся с войны в нашем лесопарке. Туда убегали играть в войну самые бедовые мальчишки. Туда приходил и Валька.
Странный парень — этот Валька! Красивый, умный, воспитанный, дружелюбный… Но иногда в нем просыпалась холодная расчетливая жесткость, и тогда лучше от него держаться подальше. Даже почерк его был необычным: он писал чуть закругленными печатными буквами, что раздражало учителей. Его вместе с родителями по этому поводу даже на педсовет вызывали…Друзей у него, кажется, не было. Рядом с ним постоянно крутились какие-то мальчики и девочки, но никого не впускал он в свой внутренний мир. Он с товарищами делал уроки, паял приемники-гетеродины, собирал модели самолетов и танков, занимался фотографией с помощью допотопной «Лейки». И ни с кем не делился душевной болью и радостью. Многим казалось, что и души-то у него нет. Девочкам, например, которые вздыхали за его широкой спиной. Много они знали!..
