Александр Мень - Сын человеческий, с илюстрациями

Путь Его лежал близ увенчанной снегами Ермонской горы, через окрестности города Кесарии, названного так Филиппом в честь кесаря Августа.

Апостолы безропотно следовали за Учителем, недоумевая, однако, почему Он не воспользовался энтузиазмом галилеян. Впрочем, странствуя по дорогам Заиорданья, они получили возможность спокойно обдумать события минувших месяцев и утвердиться в своей решимости никогда не оставлять Господа. Они догадывались, что Наставник ждет от них откровенного разговора, что пришло время ясно определить свое отношение к Нему.

За Кого Меня почитают люди?

Однажды, после уединенной молитвы, Иисус обратился к Двенадцати с вопросом:

- За Кого Меня почитают люди?

- Одни за Иоанна Крестителя, - сказали они, - другие за Илию, а иные за Иеремию или одного из пророков.

- А вы за кого Меня почитаете?

Раньше Учитель никогда не требовал от апостолов столь прямого исповедания. Но слова Его уже не застали их врасплох. От лица всех ответил Симон:

- Ты — Мессия, Сын Бога Живого!

- Блажен ты, Симон бар-Иона, - торжественно проговорил Иисус, - потому что не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, Который на небесах. И Я говорю тебе: Ты - Скала (или “Камень”, по-арамейски Кифа, по-гречески, . . . . . Петр. ), и на этой скале Я построю Мою Церковь, и врата адовы не одолеют ее. Я дам тебе ключи Царства Небесного; и что ты свяжешь на земле, будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, будет разрешено на небесах[2].

Эти слова о Церкви явились как бы ответом на поворот, происшедший в их сознании. Хотя и прежде некоторые апостолы называли своего Наставника Мессией, но тогда они были еще в плену ложных представлений. Иное дело теперь. Даже убедившись, что Иисус пренебрег земной властью и скитается, как изгнанник, на чужбине, они все же нашли в себе веру и мужество, чтобы признать Его Христом. И пусть Симон был пока не в состоянии полностью объять смысл слов, сказанных им самим, его исповедание станет отныне символом веры всей новозаветной Церкви.

Вопрос Иисуса: “За кого Меня почитают люди?” - звучит и сегодня; и сегодня, как две тысячи лет назад, многие готовы видеть в Нем только пророка или учителя нравственности. Они не могут объяснить, почему именно Иисуса Назарянина, а не Исайю и даже не Моисея миллионы людей признали "единосущным Отцу".

В чем же заключалась неповторимая притягательность Христа? Только ли в Его моральной доктрине? Ведь возвышенную этику предлагали и Будда, и Иеремия, и Сократ, и Сенека. Как же в таком случае могло христианство победить своих соперников? И, наконец, самое главное: Евангелие отнюдь не похоже на простую нравоучительную проповедь.

Здесь мы вступаем в область наиболее таинственного и решающего во всем Новом Завете, здесь внезапно разверзается пропасть между Сыном Человеческим и всеми философами, моралистами, основателями религий.

Пусть Иисус жил и действовал подобно пророку, но то, что Он открыл о Себе, не позволяет ставить Его в один ряд с другими мировыми учителями. Любой из них сознавал себя лишь человеком, обретшим истину и призванным возвещать ее. Они ясно видели дистанцию, отделявшую их от Вечного[3]. А Иисус? Когда Филипп робко попросил Его явить ученикам Отца, Он ответил так, как не мог ответить ни Моисей, ни Конфуций, ни Платон: “Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца”. Со спокойной уверенностью этот Учитель, чуждый фальши и экзальтации, провозглашает Себя единственным Сыном Божиим, Он говорит уже не как пророк - от имени Сущего, - но как Сам Сущий...

Неудивительно, что теперь многим Христос кажется неразрешимой загадкой. Можно даже понять тех, кто пытался рассматривать Его как миф, хотя эти попытки потерпели неудачу (cм. приложение). В самом деле, трудно предположить, что в Израиле был Человек, Который осмелился сказать: “Я и Отец - одно”; куда легче представить себе, каким образом греки или сирийцы соткали легенду о Сыне Божием из обрывков восточных поверий.

Язычники полагали, что боги иногда рождаются на земле и посещают смертных, но Иисус проповедовал в обществе, где подобные мифы никто не принимал всерьез, где знали, что Божество несоизмеримо с человеком. За эту истину ветхозаветная Церковь заплатила слишком дорогой ценой и слишком долго боролась с язычеством, чтобы измыслить Пророка, утверждавшего: “Я в Отце и Отец во Мне”. Пытались объяснить все ссылкой на св.Павла, который якобы создал догмат Воплощения. Но “апостол народов” был иудей до мозга костей и сам по себе никогда не пришел бы к идее богочеловечества.

Парадокс явления Иисуса в том, что Он - невероятен и в то же время Он - историческая реальность. Тщетно бьется над Его загадкой плоский “эвклидов” рассудок. Когда прославленного знатока античности Т.Моммзена спросили, почему он не упомянул в своих трудах о Христе, он ответил: “Я не могу понять Его и поэтому предпочитаю молчать”. Философ Спиноза, хотя и не был христианином, признавал, что божественная Мудрость “более всего проявилась через Иисуса Христа”[4]. Наполеон, много думавший в своем заточении о путях истории, к концу жизни говорил: “Христос хочет любви человека - это значит, Он хочет того, что с величайшим трудом можно получить от мира, чего напрасно требует мудрец от нескольких друзей, отец - от своих детей, супруга - от своего мужа, брат - от брата, словом, Христос хочет сердца; этого Он хочет для Себя и достигает этого совершенно беспредельно... Лишь одному Ему удалось возвысить человеческое сердце к невидимому до пожертвования временным, и при помощи этого средства Он связал небо и землю”[5]. “Язычник” Гете сравнивал Иисуса с Солнцем. “Если меня спросят, - говорил он, - соответствует ли моей натуре благоговейное преклонение перед Ним? Я отвечу: конечно! Я склоняюсь перед Ним, как перед божественным откровением высшего принципа нравственности”[6]. Индуист Махатма Ганди писал, что для него Иисус “мученик, воплощение жертвенности, божественный учитель”[7].

Таковы суждения историка, философа, политика, поэта, мудреца, размышлявших о личности Христа. Но если Он не миф и не только реформатор, то кто же Он? Не следует ли в поисках ответа прислушаться к тем, кто ходил с Ним по городам и весям Галилеи, кто был всего ближе к Нему, с кем Он делился самым сокровенным? А они на вопрос: “За кого вы почитаете Меня?” отвечают словами Симона-Петра: “Ты - Христос, Сын Бога Живого”...

Чтобы лучше понять самую суть этого исповедания, мы должны еще раз вернуться к далекому прошлому.

Моисеева религия зародилась вместе с идеей спасения. Первая заповедь Декалога напоминает, что Ягве освободил Свой народ, томившийся в неволе. Широкие массы чаще всего понимали спасение вполне конкретно, как избавление от врагов и стихийных бедствий. Пророки же одухотворили эту надежду, вложив в нее эсхатологическое содержание.

Согласно Библии, мир уже давно пребывает в состоянии упадка и нуждается в исцелении. Жизнь человеческая коротка, как сон, она проходит в бесплодной борьбе. Люди погружены в суету. “Рождаясь в грехе”, они неизбежно влекутся к гибели[8]. Как мало похоже это царство мрака и страданий на осуществление воли Божией!..

К подобным же выводам пришли и многие философы Запада и Востока. По их мнению, смертный - игрушка слепых страстей и обстоятельств; неумолимый рок господствует над всем, обрекая Вселенную биться в замкнутом круге.

Осознание несовершенства мира привело к развитию “учений о спасении”.

Их можно свести к трем типам.

Для одних (Платон) выход заключался в лучшей организации общества, для других (Будда) - в мистическом созерцании и бегстве от жизни. Оба решения объединяла, однако, общая предпосылка: ни человек, ни Божество не в силах внести радикальных изменений в устройство мира. Можно лишь достигнуть частичного облегчения страданий или надеяться на упразднение самого бытия (cм.: “У врат Молчания” и “Дионис, Логос, Судьба”. ). Третий тип сотериологии возник в Израиле и в Иране. Только там существовала уверенность, что зло одолимо, что в грядущем наступит преображение, которое есть высшая цель жизни человека. При этом персы считали, что Добро и Зло суть два равных полюса бытия, как бы два Бога-соперника, библейские же пророки отказались принять эту заманчивую теорию. Ягве явил им Себя как единый и единственный. Он “не сотворил смерти”, Его воля - привести все мироздание к гармонической полноте.

Но откуда тогда несовершенство, идущее вразрез с божественным замыслом? Оно, по учению Ветхого Завета, - результат отпадения. Власть Божия непохожа на власть диктатора. Бог оставляет за тварью свободу в избрании пути. Мир призван сам в своем опыте познать, что подлинная жизнь лишь с Тем, Кто дарует ее; отход от Него влечет к провалу в бездну небытия. Только добровольно следуя призыву Творца, создание будет достойно Создателя.