Кирилл Александрийский - Толкование на Евангелие от Иоанна. Том II
О сем уведят вси, яко Мои ученицы есте, аще любите (любовь имате) друг друга к (другу) [230] (13, 35)
Неопровержимым и несомнительным, говорит, признаком Моего ученичества вы начертаете на главах своих то, если будете стараться идти вослед Моей жизни, в доступной для вашей человеческой природы мере, так чтобы иметь нерасторжимый союз любви друг к другу и быть в полном согласии друг с другом, соответственно требованию взаимной любви и несравненному достоинству человеколюбия, ибо это вам точно начертает славу Учителя.
Но, думаю, может быть кто-либо дойдет до такого возражения на это: почему любовь является признаком ученичества у Христа и видом всех добродетелей в Нем, приобретаемым не чрез воспитание и не чрез труд и прилежание, как получается в человеке, но прирожденным Его природе? Ведь это — особое свойство Божественной природы и Ей собственно и истинно присуще, будучи выше всякого удивления.
Да, весьма справедливо, друг мой, скажем мы, надо мне присоединить об этом рассуждение.
Плодом Верховной Сущности является то, что принадлежит Ей особо и собственно. Но исследователь легко может видеть, что всякий вид добродетели является исполнением любви и все, что считается за совершение добра, относится и обращено к ней. Поэтому-то главнейшая и первая заповедь по закону — любить Господа Бога от всей души и от всего сердца и от всего разума, вторая же, родственная и близкая к ней, есть любовь к ближнему, заключающая всю полноту закона (Мк. 12, 30). Так и божественный Павел, возглавляя в ней все заповеди, пишет в Послании: «Ибо (заповеди) "не прелюбодействуй", "не убивай", "не клянись", и если какая другая есть заповедь, в этом слове возглавляется, именно: "люби ближнего твоего, как себя", — итак, исполнение закона (есть) любовь» (Рим. 13, 9–10). А что она (любовь) внутри своих пределов заключает вид всех добродетелей и, как бы в недрах своих содержит блага, это опять удостоверит сей премудрейший Павел в словах: «Любовь не превозносится, не надмевается, не безобразит, не ищет своего» и следующее за тем (1 Кор. 13, 4–5). Но долгое время нужно, чтобы выразить в словах всю меру любви. Впрочем, решившимся избрать себе любовь скажу: чтобы стало повсюду известно, что они сделались учениками Христа, им подобает и надлежит украшаться венцом любви и любовь друг к другу носить на себе как бы некоторое знамя этого ученичества. Ради сего скажу вкратце и об этом. Ведь если кто из нас занимается медноделательным или ткацким ремеслом, разве он не должен, без всякого сомнения, быть учеником какого-либо медника или ткача? Не так же ли и знающий плотническое ремесло? Разве он не заявит, что в состоянии так прекрасно исполнять свое ремесло потому, что имел плотника наставником ремесла? На таком же, думаю, основании имеющие в себе полную силу Божественной любви без всяких колебаний признают, что они суть ученики любви или Христа, имеющего наивысшую любовь. Ведь Он так возлюбил мир, что и самую душу Свою положил за него и подвергся жестокости иудейских злодейств. Это засвидетельствует Он Сам, говоря к Своим ученикам, что «больше сей любви никто не имеет, да кто душу свою положит за друзей своих» (Ин. 15, 13). Итак как «Бог любовь есть» (1 Ин. 4, 16), по слову Иоанна, то, будучи Сыном Любви, то есть сущего по природе и единого истинного Бога, Он и Сам является любовью, имея это свойство или достоинство, не как словами только выраженное и пышностью речей украшенное, но самими делами и событиями показав Себя настоящим плодом сущности Своего Родителя. В самом деле, мы отнюдь не должны думать, что Верховная над всеми сущностями Сущность может быть приемлющею в Себя блага, но и не назовем приобретенным в Ней вид всех благ, как это в нас, или мыслимым как что-то другое в другом, подобно, можно сказать для примера, знанию о чем-либо в человеке. И это потому, что человек сам по себе не есть знание, а, напротив, воспринимает знание (отвне, от другого). Но Само Всеблаго, как оно должно мыслиться нами, Оно, собственно, по нашему утверждению, и есть сама Божественная и неизреченная Природа, всякого рода добродетель, как бы родник какой, в себе имеющая и из себя источающая. Поэтому весьма основательно Он должен быть плодом любви и, будучи любовью, как Отец, Которого Он есть Сын, посредством любви преимущественно должен напечатлеваться в наших душах и в людях добродетельных начертывает, как знак родства с Ним, постоянное пребывание в любви друг к другу. В противном случае, — если, по слову Павла, Христос есть мир наш, ибо в Нем соединено все, нижнее с вышним, и чрез Него мы примирены с Богом и Отцом, хотя вначале и допустили великое отступление, благодаря уклонению ко злу, и на два народа некогда разделенные, на язычников и Израиля, в одного нового человека мы стали созданы в Нем: ведь разрушено средостение ограды и упразднена сила вражды, когда евангельские учения (догматы) заставили смолкнуть закон (Еф. 2, 14–15), — как можно было бы признать, что учениками мира сделались те, которым не имеют мира между собою? Чем другим могло бы быть отторжение от любви, как не порождением войны, низвержением мира и появлением всякого двоедушия? Как в нерасторжимом союзе любви для нас сохраняются все блага мира, таким же, думаю, образом с пресечением любви вторгается зло от вражды. Что же отсюда? Появляются обиды, раздоры, ревность, гнев, ярость, подстрекательства, наговоры, зависть и всякого рода зло.
Если, таким образом, в виде и образе любви возглавляется и исполняется вся добродетель, то никто из нас да не великомудрствует из-за воздержания в пище и сна на (голой) земле или за другие какие аскетические труды, если не сохранит должным образом любовь к брату. Таковой выходит за отмеченную черту поприща подобно неопытным возницам (на ристалищах) и уклоняется от курса, подобно кормчему, который имеет руль корабля, но по невежеству не держит назначенную для плавания цель. Поэтому и дерзнувший сказать: «Если доказательства ищете говорящего во мне Христа (что говорит во мне Христос)», разумею божественного Павла (2 Кор. 13, 3), хвалился не тем, что просто только стремится, но тем, что делает это согласно цели (Флп. 3, 14). Да, похваляться телесными трудами, думаю, значит удаляться от главнейших и необходимейших благ, то есть не стремиться согласно цели. Он, таким образом, знал, что любовь, как некоторый венец, возлежит на всех добродетелях, так что, ревнуя о ней, прекрасно говорит: «Если истрачу я все имения мои и если предам тело мое, чтобы быть сожженным мне, любви же не имею, ничего не значу я; если языками людей говорю и Ангелов, любви же не имею, стал я медь звучащая или кимвал бряцающий» (1 Кор. 13, 1 и 3). Итак, похвала любви служит проявлением в нас лица и образа Спасителя Христа.
Глагола Ему Симон Петр: Господи, камо идеши? [231] (13, 36)
Любопытствует опять из любознательности Петр и старается узнать смысл слов (Христа), еще не уразумевая, как кажется, что означает сказанное (Христом), но проявляя, однако ж, горячее желание следовать за Христом. Достоин удивления и здесь порядок (господствующий среди) учеников. Не потому, как, пожалуй, подумает кто, вопрошает первенствовавший между ними (Петр), что он только один не уразумел (слов Христа), между тем как другие понимали, но, напротив, предоставляют ему, как преимуществовавшему, первенство в слове и дерзновение в вопрошании (Господа). Ведь обращаться с речью к Учителю небезопасно даже и для знаменитых (Гал. 2, 6). И весьма великого удивления заслуживает Петр тем, что не боялся казаться непонятливым, стараясь знать то, чего не знал, но быстро устремился к приобретению мудрости, поставив пользу от любознательности выше неуместной стыдливости, так что и в этом сделался примером для потомков. Не подобает, думаю, оставлять без внимания слова учителей, хотя бы они и были не очень ясны, из-за желания казаться весьма понятливыми и склонными к благоразумию, — напротив, подобает разузнавать и исследовать точно преданное вначале на пользу нам. Ведь знание полезного гораздо лучше пустого суемудрия и истинно научиться чему-либо выше кажущегося познания чего-либо.
Отвеща ему Иисус: аможе Аз иду, не можеши по Мне ныне ити, идеши же последи [232] (13, 36)
Зная, что доставит Своим ученикам тяжелую и невыносимую скорбь, если скажет ясно, что взойдет на небеса и оставит их лишенными Своего присутствия на земле, хотя и будет опять с ними как Бог, — пользуется в настоящем случае прикровенною речью, слегка лишая ее прямого смысла. Видя их не ведающими, оставляет пребывать в том же самом состоянии. Мудрецам бывает свойственно прикрывать иногда тяжелыми (мудреными) словами то, что может доставлять скорбь. Так и Христос, хотя и возносил Себя к Богу и Отцу и устроял Свое отшествие на небеса, как начаток человечества, и это делалось для пользы всех, ибо обновил нам путь, которого не ведала прежде человеческая природа, — но для святых учеников, желавших всегда быть с Ним, оказывалось невыносимым разлучение со Христом, хотя и всегда соприсутствующим с ними силою и действием Святаго Духа. Итак, блаженного Петра, не знавшего значения сказанных слов (Христа), вместе с другими учениками благополезно оставляет пребывать в том же состоянии, пока закончит речь, могущую укреплять их. То же самое, как увидим, Он делает и потом, когда говорит к ним: «Полезно вам, чтобы Я ушел, ибо если Я не уйду, Утешитель не придет к вам» (Ин. 16, 7). Впрочем, как Бог, спешит предупредить желавшего ученика, что он охотно последует за Ним и скоро будет с Ним, когда ничто не будет препятствовать его рвению, и говорит: Куда ухожу Я, не можешь Мне теперь последовать, последуешь же после.
