С Лозинский - История папства
Случай с Витербо не был эпизодическим явлением, он - типичная иллюстрация того, как папы превращали противников церковного господства в городах в еретиков, с которыми, по понятиям того времени, церковь должна бороться всеми средствами. Само собою разумеется, что в рядах гибеллинов было немало еретиков, т. е. людей, которые, разделяя политические воззрения гибеллинской партии, проповедовали в то же время религиозные взгляды, шедшие вразрез с установленными католической церковью догмами. Такое сплетение политики с религией затрудняет, между прочим, определение размеров катарской ереси в Северной Италии: здесь не было резкой грани между противниками светского господства церкви и религиозными новаторами, тем более что последние выступали большей частью против папской власти - как светской, так и духовной. Но так как папству выгодно было преувеличивать религиозную опасность, оно умышленно объединяло в одну группу политических и религиозных противников и настаивало на необходимости искоренять зло любыми средствами. Не без злого умысла церковь превращала гибеллина и еретика в тождественные понятия. Переплетение двух форм социально-политической оппозиции превращало ересь в большую общественную силу. С выходом ереси на широкий путь политики, когда ересь становилась выразительницей революционных политических настроений определенных общественных классов, еретическая мысль приобретала жизненную мощь и энергию. "Божье слово" стало находить отклик в широких слоях общества и, передаваясь из уст в уста, вербовало сторонников, готовых бороться за осуществление в жизни "слова божьего".
Церковь почувствовала в "новом манихействе" серьезную опасность, и папство, только что победившее императора Фридриха I, предложило ему "крепкий союз" на почве преследования "врагов христовой веры".
В лагере "врагов христовой веры" участвовали разнообразные социальные группы с различными интересами. Однако их объединяло одно - ненависть к римскому гнету. Путем возврата к "истинному христианству", под которым каждое еретическое течение разумело нечто свое, все они старались достигнуть своих различных целей. Главные кадры еретиков составляли, по-видимому, мелкие ремесленники и торговцы. В Тулузе, например, ткачи в огромном количестве примыкали к еретикам, о чем свидетельствует обозначение катаров "тиссеранами" (франц. tisserand-ткач). Римский инквизитор псевдо-Райнерий с презрением говорил о еретиках, учителями которых обычно бывают башмачники и другие ремесленники.
Еще II Латеранский собор в 1139 г. лицемерно заявлял, что церковь не жаждет крови, но что в деле истребления еретиков она возлагает все свои надежды на светскую власть, к которой обращается с настоятельной просьбой о деятельной помощи. Тем самым был придан, так сказать, государственный характер сожжениям еретиков, и без того усилившимся с момента предания в 1124 г. костру Петра из Брюи33в городе Сен-Жиль. Впоследствии эти сожжения стали совершаться от имени императора, купившего за эту "честь и милость" молчаливое согласие папства на новое укрепление позиций империи. Так на пепле сожженных еретиков выросла неожиданно "дружба" между Фридрихом I и папством после ряда лет столкновений и войн.
По существу, "дружба" эта превращала Фридриха I в прислужника церкви и увеличивала мощь и значение папства. Под предлогом поисков "еретической заразы" папство далеко простирало свои цепкие когти и прибирало к рукам и такие территории, которые еще продолжали находиться вне влияния Рима. Так искоренение катарской ереси послужило усилению господства папства. Для империи же оно могло иметь лишь отрицательные последствия: усиление церковной власти, претендовавшей на исключительное господство в мире, ослабляло шансы того, кто сам стремился к абсолютной власти в пределах своего государства.
Союз с императором на почве преследования еретиков особенно окреп при папе Луции III (1181-1185), яром враге еретиков. По решению созванного Луцием собора кости умерших еретиков, как оскверняющие христианские кладбища, подлежали вырытию и сожжению, их имущество, если оно сохранилось и попало в чьи-либо руки после смерти еретиков, "по недоразумению погребенных по-христиански", должно было быть конфисковано.
Фридрих I поддерживал силой своей власти эти мероприятия Луция и обещал даже отправиться в крестовый поход в "святую землю", чтобы во имя славы католицизма искоренить и на Востоке "врагов веры". Готовность Фридриха помогать папству в деле истребления еретиков требовала от него "государственных" уступок - в первую очередь отказа от соединения Сицилии с Северной Италией и имиерией. На это император согласиться не мог. В ответ на стремление императорской власти защищать "великую Германию", в которую входили бы Сицилия, Северная Италия и Германия, папство прибегло к старой политике - разжиганию междоусобной войны в Германии, усилению того сепаратизма, которому так легко поддавались германские князья.
III
Новая страница в истории папства открывается с XIII в. правлением папы Иннокентия III (1198-1216).
Как только Иннокентий был избран, он обратился с посланием к ряду итальянских коммун и областей на тему о "зверской" расе ("германской"), которая стремится к господству над Италией. Особенно подробно папа описывал зверства Генриха VI, сына Фридриха Барбароссы, в Сицилии (1190-1197), где, по его словам, нет ни одной семьи, которая "не стала бы жертвой этого тирана". Мало того, желая показать, до каких жестокостей доходил этот император, папа собрал в Рим многих сицилийцев и северян-итальянцев, у которых были выколоты глаза и отрезаны уши по распоряжению Генриха. Вид этих искалеченных должен был отбить охоту у итальянцев вернуться под покровительство империи. Возбуждая народные массы против Германии, Иннокентий не допускал, однако, мысли о независимости отдельных коммун и хотел заменить господство Германии своим собственным. Он подавлял всякую попытку к независимости на севере Папской области, в так называемой Римской Тоскане, и жестоко наказал пограничные города Ратикофани и Аква-пенденте, не только навязав им своих правителей, но и взыскав с них тысячные штрафы. Под предлогом, что в городе Орвието будто бы выбирают должностных лиц из еретических сект, Иннокентий III наложил на город интердикт и запретил в нем богослужение. Вскоре туда им был отправлен легат, который разрушил много домов, казнил сотни людей и подверг публичной порке всех "еретиков", успевших заблаговременно раскаяться и спасшихся таким образом от верной смерти. Ожесточенные орвиетцы убили папского агента. Летописец не указывает, сколько людей стало жертвой этого кровавого агента Иннокентия III, зато он подробно перечисляет чудеса, будто имевшие место у гроба этого изувера, впоследствии объявленного церковью святым мучеником.
Смерть этого "святого" Иннокентий сумел использовать для подавления движения ряда городов к независимости. Эти города объявлялись очагами ереси, и папа самым жестоким образом расправлялся с торгово-ремесленными слоями, не желавшими подчиняться тяжкому игу Рима. Под ударами Иннокентия III наиболее зажиточные элементы покинули ряды еретического движения.
Участниками дальнейшей борьбы оставались почти исключительно бедняки как в городе, так и в деревне. Летописцы их называют "безграмотными", "людьми низкого звания", "сапожниками и ткачами". В Лукке, например, секта фратичелли состояла исключительно из ремесленников - "низкого сословия"; много было также "деревенщины". Современник этих событий Монета из Кремоны пишет: "Среди бедняков было много таких, которые умирали с голоду и которых приводили в ужас и возмущение несметные богатства церкви. С напряженным вниманием и с внутренним волнением слушали они "слово божье", исходившее из уст еретиков, требовавших отказа церкви от мирских наслаждений и возврата к временам, когда бедность считалась величайшей добродетелью. Что же удивительного в том что городсая голь шла в секту катаров и другие еретические секты и пополняла их ряды свежими силами?" Эта вражда к церкви гнала бедняков в императорскую, гибеллинскую партию, хотя она, разумеется, так же мало соответствовала их классовым интересам, как и папская, гвельфская партия. Классовое сознание неимущих элементов как городского, так и сельского населения было настолько низко, что вне существующих группировок - гибеллинов и гвельфов - они не видели для себя места. Тем не менее эти неимущие элементы сочетали религиозную ересь с социальными мечтами, связывали ее с надеждами на лучшее будущее.
К мелким горожанам примыкали и крестьяне. Густота сети североитальянских городов и раннее освобождение крестьян в Северной Италии создавали постоянный контакт между городом и деревней и стирали ту резкую грань, которая существовала между ними в средние века в менее развитых в экономическом отношении странах. Итальянский крестьянин, подобно горожанину, знал подлинную жизнь духовенства, чувствовал его гнилое дыхание и испытывал его гнет и эксплуатацию. Он ненавидел церковь и ее главу так же, как и городской чернорабочий и ремесленник, которые сами недавно вышли из крестьянской среды и с которой не совсем разорвали нити. Эта тесная связь между городом и деревней придавала особую силу еретическим проповедям. Всасывая в себя разнородные политические и социальные элементы, еретическое движение принимало характер серьезной опасности для богатства и мощи церкви.
