Сборник - Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века
Спустя год после этого отец Илья был арестован. Случилось это так. Некоторые из духовных детей священника работали в институте методов внешкольной работы. 23 сентября 1930 года в этом институте было проведено собрание, посвященное докладу о вредительстве в рабочем снабжении. После доклада была принята резолюция с требованием смертной казни для политических врагов. От сотрудников института потребовали, чтобы все проголосовали. Верующие женщины воздержались от голосования. Одна из них, Мария Ивановна Михайлова, заявила, что общее собрание не суд, что она против того, чтобы судить кого‑либо, против смертной казни и вообще против насилия и суровых мер. Администрация института приняла решение об исключении ее из института. Однако нашлись верующие и не верующие, но сочувствующие ей люди, и они стали хлопотать перед властями о восстановлении справедливости, доказывая, что увольнение было незаконным. Тогда ОГПУ решило арестовать женщин и вместе с ними арестовать их духовного отца протоиерея Илью, а также наказать некоторых, помогавших им хлопотать, уволив их с работы.
26 октября 1930 года власти арестовали протоиерея Илью и он был заключен в Бутырскую тюрьму. Евгения Леонидовна вспоминала об аресте мужа: «За ним пришли поздно ночью. После краткого обыска наши»гости»собрались уходить. Когда батюшка совсем оделся, я сказала, что теперь надо помолиться. Они не протестовали, стояли без шапок. Я прочитала молитву, поклонилась в землю своему дорогому, он меня благословил, я его перекрестила и поцеловала.
Все вместе вышли из дома. Я его спросила:«Что ты сейчас чувствуешь?» — «Глубочайший мир, — ответил он. — Я всегда учил своих духовных детей словом, а теперь буду учить их и своим примером»».
В тюрьме отец Илья был помещен в небольшую общую камеру, где было столько людей, что на полу между нар лечь было негде, и первое время он спал на заплеванном, грязном полу под нарами. Через некоторое время ему уступил свое место на верхних нарах один добрый юноша. Место было очень узким, всего в одну доску, рядом с парашей. В тюрьме шпана сразу же обворовала священника.
Дело отца Ильи вел сотрудник секретного отделения ОГПУ Брауде, который настойчиво добивался, чтобы священник оговорил себя и других, подтвердив следственные домыслы, будто бы он состоял вместе с духовными детьми в контрреволюционной монархической организации.
Отвечая на его вопросы, отец Илья сказал, что он «священник тихоновского толка, с заграницей никакой связи не имеет. От всякой политики отошел. Как человек верующий, с коммунизмом я идти не могу. Идеи монархизма в настоящее время мне кажутся нелепыми. Вредительство я считаю подлостью; если человек не согласен с политикой советской власти, он должен говорить прямо. На эту ложь нет Божьего благословения. Михайлова подошла ко мне уже после своего выступления на митинге по поводу вредителей. Пришла и рассказала об этом. Она сказала, что выступила так, потому что это собрание и темы о вредительстве были для нее неожиданными и она была не подготовлена. Михайлова — моя духовная дочь и руководствовалась моим мнением, поэтому она и обратилась ко мне после своего выступления. Я ей ответил, что нельзя смешивать духовную жизнь с политикой. Голосуя против, она выступит против государства, и поэтому ей не нужно было этого делать. Больше у нас разговора с Михайловой на эту тему не было».
По окончании следствия сотрудник секретного отдела ОГПУ Брауде в обвинительном заключении написал: «По имеющимся в 5–м отделении секретного отдела ОГПУ проверенным сведениям, эта правая группировка педагогов, собираясь нелегально на частных квартирах, обсуждала создавшееся положение и решила выступить в защиту Михайловой, использовав этот инцидент для антисоветской агитации и борьбы с советской властью части сотрудников института.
Предпринятыми 5–м отделением секретного отдела ОГПУ мерами было установлено, что Михайлова является церковницей, тихоновкой, тесно связанной с активными контрреволюционными монархическими кругами, и в своем выступлении являлась их рупором. Было установлено также, что Михайлова усиленно посещает церкви, попов и квартиры многих других церковников–тихоновцев, известных ОГПУ как контрреволюционный, монархический элемент. В частности, Михайлова постоянно посещала квартиру давно известного ОГПУ монархиста, попа церкви Григория Неокесарийского Четверухина.
Привлеченная к следствию по обвинению в участии в контрреволюционной монархической группировке и антисоветской агитации, Михайлова показала, что происходит из духовного звания, до 1928 года жила на средства своей бабушки–попадьи. В Москве проживает с 1923 года. Отношение к советской власти лояльное. Всегда была верующей, церковницей тихоновского толка. Постоянно посещала церковь Григория Неокесарийского на Большой Полянке и квартиру священника этой церкви Четверухина, духовной дочерью которого считает себя и по настоящее время. На вопросы — с кем она встречалась на квартире у этого попа и какие там велись разговоры — Михайлова отвечать категорически отказалась. Отказалась также назвать всех своих знакомых.
Привлеченный к следствию по обвинению в участии в контрреволюционной монархической группировке и в антисоветской агитации поп Четверухин свое участие в монархической группировке отрицал».
23 ноября 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Илью к трем годам заключения в исправительно–трудовой лагерь. 3 декабря ему был объявлен приговор.
5 декабря его этапом отправили в лагерь. В этот день его в последний раз видели прихожане при посадке в тюремный вагон, когда он благословил всех провожавших широким священническим крестом.
В начале декабря ударили сильные морозы, и это сделало его переезд мучительным, так как этап с заключенными ехал в нетопленом переполненном узниками вагоне. Затем пришлось идти пешком более ста километров от Соликамска до Вишеры. Дорогой отца Илью обокрали, отняв у него все теплые вещи, включая шапку, но он не обморозился, потому что у него все же сохранились валенки и шарф, которым он закутывал голову вместо шапки.
30 декабря священник написал супруге из лагеря: «Сегодня у меня первый раз выходной день в лагере, и я пользуюсь случаем, чтобы написать тебе. Если и впредь будут у меня выходные дни или я как‑нибудь иначе приспособлюсь, буду писать тебе чаще. Однако не сразу, может быть. Дело в том, что здесь очень трудно достать открытки, конверты, бумагу, марки. Хотя ты и положила эти вещи в мою корзиночку, но их мало осталось, пропали где‑то. Поэтому прошу прислать как можно больше открыток, конвертов и бумаги.
У меня пропала фетровая черная новая шляпа; что пропало из белья, не могу точно установить. Тут все пользуются всем казенным: верхним платьем, и бельем, и обувью, но все это делается по одному образцу на средний рост, поэтому мне подходящего ничего нет — ни шапки, ни шубы, ни пальто, ни брюк, ни валенок, ни белья, все мне придется иметь свое (рост 180 см.). Очень благодарен за валенки, я не могу себе представить, как я был бы без них и в дороге, и тут на работах. Очень благодарен за вязаный черный шарф, он очень мне нужен, я им завязываю свою голову на морозе, который доходит до сорока градусов. Очень благодарен за теплые варежки, за теплый подрясник, за фуфайки, одним словом — за все, чем снабдили меня мои родные. Пока что у меня теперь все есть и ни в чем я не нуждаюсь. Вот разве только прислали бы мне на запас ложки две алюминиевые: ваша сломалась, с трудом достал деревянную, она тоже сломалась, достал с большим трудом теперь третью, которая служит мне. Купить здесь ложку очень трудно. Кружку вашу у меня украли, купить ее здесь также нельзя; к счастью, у одного из товарищей крестьян оказалась лишняя, алюминиевая, и он мне дал. Еще меня беспокоят мои очки. Если они у меня как‑нибудь сломаются, я буду беспомощным. Поэтому, очень прошу, постарайтесь сделать другой экземпляр и прислать мне. Пришлите в футляре, без которого теперь мне трудно беречь очки. Ведь мы спим на нарах, очень скученно, ни столика, ни ящика, ни полочки для них нет. Я пока здоров, только страдаю сильным кашлем. Работаю все время на вольном воздухе: первые девять дней — землекопом, а потом, до сих пор, чернорабочим на стройке. Встаем в 5.50 утра, выходим на работу с 7 часов утра, с 12 до часу дня обедаем в роте, в 4 часа пополудни возвращаемся с работы, ужинаем, в 5.30 — вечерняя проверка, чай, и я, усталый от работы, валюсь спать.
Поесть дают: 1 кг черного хлеба каждый день, на обед порцию супа, на ужин — порцию каши или винегрета. Сахару на месяц 600 грамм. Кроме того, нам выдали продовольственные карточки, по которым мы можем получать дополнительно по 200 грамм хлеба каждый день, сахару 200 грамм в месяц, макарон 400 грамм в месяц, конфет 400 грамм в месяц.
Крепко, крепко тебя целую, мой милый несравненный друг. Я не падаю духом, и ты не унывай.
