Коллектив авторов - Богословие творения
Тем не менее новый акцент на божественной бесконечности имеет свои важные последствия, также касаясь человеческого существования в плоти и крови в настоящем веке. Ибо тогда можно утверждать, что Бог столь же близок и столь же далек от подлунного мира плоти, сколько и от высшего духовного мира:
Ибо абсолютно недоступное [божественная тайна] не дает проникнуть одной вещи [такой, как духовные существа], в то время как оно недостигаемо для другой [такой, как телесные существа], но превосходит все существа равной высотой. Поэтому ни земля более отдалена от этой славы, ни небеса ближе к ней, ни вещи, имеющие свое существование в пределах каждого из миров стихий, не отличаются ни в чем друг от друга в этом отношении, даже если некоторым разрешено иметь общение с недоступным Существом, тогда как другим запрещено приближаться (Great Catechism, XXVII, p. 497; русский перевод Творения… с. 72).
Поэтому ангелы (или то, что Ориген назвал чисто духовными существами, logikoi), не ближе к Богу, чем воплощенные существа. Скорее Бог разделяет свое собственное бытие с людьми в их телесном существовании не менее, чем в их духовной жизни.
Благодаря этой концепции бытия и присутствия Бога, основанной на понятии бесконечности, Григорий может утверждать, что воплощение божественного Логоса в Иисусе далеко от парадокса. Скорее оно выдает то, что он называет «логикой» божественной любви (Great Catechism, XXVII). Телесность сама по себе есть знак Божьего благоволения и любви в отношении людей, поскольку все Божье творение создано как благое, то есть для благой цели. Как и Афанасий (О Воплощении, IV, 2), Григорий говорит о Божьей philanthrop a в отношении человечества[176]. Более того, именно филантропическая любовь Бога объясняет событие воплощения в пространстве и времени. «То, что Божество должно родиться в нашей природе, не должно представлять, по разуму, никакой странности для умов тех, кто принимает не слишком узкий взгляд на бытие» (Great Catechism, XXVII, pp. 494–495). Ибо только так может божественная природа по-настоящему проникнуть в природу человека, которая осквернена грехом и слабостью, очистить ее снаружи и изнутри и исцелить человеческую природу также в бренности телесного распада и через него. «Где была болезнь, явилась целительная сила», как пишет Григорий (Great Catechism, XXVII, p. 497).
Эти представления, безусловно, отражают более общие христианские взгляды на воплощение. Тем не менее настойчивое введение Григорием философского понятия божественной бесконечности привносит новые ресурсы, в частности, сочетаясь с Афанасиевым принципом филантропической заботы Бога о людях. На этой двойной основе Григорий заявляет, что механизм воплощения Божьего Логоса не включает в себя противоречия с рациональностью. Наоборот, смешение (katamixis) Бога с человечеством, бесконечного Бога и конечного творения, следует видеть как «логическое» следствие того факта, что неизмеримость Бога наполнена филантропической любовью, которая призывает Бога объединить себя с человеческой природой во имя исцеления чувственного мира, тем самым приводя телесные существа в koinonia (общение) троической жизни Бога[177].
Другими словами, для Бога находится место. Такой пространственный образ законен богословски, ибо Бог пространствен и поэтому способен проникать в сердцевину материального мира. Основанная таким образом на понятии бесконечности концепция Григория обеспечивает основание для понимания вхождения Логоса в Иисуса как «глубокого воплощения» в человечестве, чем охватывается в глубочайшей и невыразимейшей глубине все царство умопостигаемого и чувственного.
Выводы
Я привел аргументы в пользу того, что современное понимание воплощения все еще имеет перед собой задачу объяснения Иоаннова Пролога в его полном масштабе. Понятие глубокого воплощения – это один из способов ответить на данный богословский запрос. Как Логос имеет семантический охват, относящийся и к божественному Слову, и к информационно-творческому принципу творения, так и sarx сочетает значения и «плоти и крови», и материального мира in extenso. Соответственно, «плоть», принятая Логосом, обозначает лицо Иисуса, но также означает и полный масштаб материальности, особенно аспекты бытия биологических существ, подверженных слабости и тлению.
Ибо сложность дорого стоит: всему тому, что является уникальным и сложным в нашем биологическом мире, суждено распасться в конце концов. Соответственно, если правда то, что во Христе Бог стал воистину человеком, Сын Божий также должен войти в биологические измерения материального существования. Ибо именно здесь люди рождаются, растут, стареют и умирают; именно здесь малые птицы летают и падают на землю; именно здесь трава зеленеет, а на следующее утро засыхает. Как утверждает св. Григорий, для Бога столь же естественно обитать в мире грязи и нечистоты, как и царить среди небесных звезд.
Позвольте мне все же завершить это историческое изложение идеи глубокого воплощения некоторым отступлением. Моей целью здесь было описать, каким образом воплощение Бога должно было бы простираться в глубины наших планетарных жизненных условий, если в каком бы то ни было смысле Божественный Логос стал плотью через земную жизнь Иисуса. Тем не менее расширение кругозора современной христологии не может состояться само по себе, но должно быть уравновешено другими направлениями построения интерпретаций в рамках богословия церкви. Взятая сама по себе, идея глубокого воплощения, как кажется, «размазывает» Христа тонким слоем по всей вселенной. Но христиане осведомлены о более «плотном» опыте присутствия Христа. Такое действенное присутствие Христа связано больше с конкретными местами богообщения, со словами и таинствами, с личными и общественными установками, чем с общими представлениями о пространственности.
Было бы идолопоклонством думать, что некоторая конкретная линия размышлений может определить Иисуса Христа в конечных терминах. Представления о «космическом Христе» столь же частны, сколь и персоналистические представления о Христе, или социальные представления о том, что Христос принадлежит исключительно человеческому сообществу или более малочисленной группе верующих. Для того чтобы любая христология работала для церкви как для живой общины, находящейся в постоянном поиске интерпретаций, христология сама должна работать, находиться в постоянном процессе построения и перестройки. Биофизический аспект «глубокого воплощения», который развит здесь с точки зрения третьего лица, должен идти рука об руку с разнообразием непосредственного опыта, индивидуального или общественного. Ибо только в конкретной ситуации можно говорить о Христе в его «ипостасной конкретности», как это выражает традиция. Например, недостаточно сказать, что Христос присутствует в человеческой природе вообще, должны существовать способы, которыми Христос присутствует для людей. И опять, Христос может присутствовать для одних людей, живущих в трагических обстоятельствах, как со-страдающий (как «Евангелие»), но для других людей, живущих в рамках тупой самодостаточности, как постоянный обвинитель (как «Закон»). Никакая христология не может быть развита только вдоль одной оси мышления. Биологические и космические построения, развитые в этом эссе, должны быть дополнены другими подходами, и наоборот.
Перевод с английского Андрея Заякина
Джордж В. Койне
Замысел о жизни и религиозное миросозерцание[178]
1. Введение
Мне бы хотелось в самом общем виде поразмышлять о том, как религиозная мысль может обогатить научные, в частности космологические и астрофизические представления о начале и развитии вселенной, а с другой стороны, насколько естественно-научный взгляд на происхождение жизни на Земле способен влиять на религиозные убеждения. Бесспорно, подобная «двуплановая» постановка вопроса таит в себе серьезную опасность посягательства на эпистемологическую независимость отдельных дисциплин, в нашем случае – богословия, философии, астрофизики, космологии и может скорее сбить с толку, чем способствовать пониманию интересующего нас предмета. Поэтому в ходе рассуждений мы постараемся строго соблюдать неприкосновенность границ каждой из наук.
Слишком часто споры о взаимоотношениях науки и религии сводятся к вопросу «кто лучше?». Спорить об этом бессмысленно по двум причинам. Во-первых, потому что религиозное отношение к миру в сравнении с естественно-научным всегда будет субъективней: оно в гораздо большей степени обусловлено тем частным, личностным опытом, который до конца объективировать невозможно. Конечно, этот опыт присутствует не только в сфере религии, но и во многих других областях жизни, при этом субъективное начало – в религиозной или любой другой форме – вполне уживается с рациональным, но не ограничивается им, выводит за «умопостигаемые пределы». А во-вторых, если применительно к естествознанию мы, как хочется думать, довольно неплохо представляем себе, что такое «наука», с понятием «религия» дело обстоит куда сложнее. Что это – ритуальные практики? А может быть, вся «религия» сводится к необходимости принимать из личных убеждений или из верности традиции некие моральные императивы, которые не вписываются в расхожие представления о добре и зле? Можно ли сказать, что «религия» – это вера в непреложность тех или иных истин? Предполагает ли она обязательное подчинение некоей иерархической структуре, то есть принадлежность к определенной церкви? Большинство из нас на все эти вопросы, скорее всего, ответит «да». Однако на самом деле ситуация гораздо сложнее, поскольку вплоть до наших дней существует множество разнообразных религиозных традиций и приверженцы их не только отвечают на подобные вопросы совершенно по-разному, но и нередко из-за разномыслия воюют друг с другом. Даже если взять мировые религии, например ислам, индуизм, христианство и буддизм, легко заметить не только огромные различия между ними, но и существенные расхождения внутри самих систем.
