Олеся Николаева - Современная культура и Православие
Не менее тоталитарным и атавистическим кажется ей и сам церковный обряд как таковой, который она воспринимает как чистую условность, как некую пышную искусственную и декоративную театральность, навязывающую ей, по ее мнению, свои поведенческие модели.
Церковному обряду либеральная интеллигенция предпочла бы в Церкви нечто вроде душеполезной образовательной лекции "с направлением" или вольной дружественной беседы "о духовности", не чурающейся, впрочем, и насущных социальных тем. Короче говоря, кружковое, "искусственно выделяемое из общенациональной жизни" [109] сознание интеллигенции, о котором Бердяев с горечью говорил еще в "Вехах", хотело бы превратить Церковь в собственный клуб, в свою идейную трибуну.
Вовсе не случайно, что идеи обновленчества, рожденные в лоне революционного либерализма, прочно укоренились в сознании определенного интеллигентского круга несмотря на то, что в годы большевизма они были полностью дискредитированы, приведя Церковь к расколу, а обновленцев - к прямому сотрудничеству с ГПУ и НКВД. И, напротив, никакие свидетельства мученичества и святости тех, кто остался верен Православной Церкви, не могут поколебать решимость этого круга либеральной интеллигенции к реформаторству и обновленчеству.
За идеями церковных нововведений - григорианского календаря, современного богослужебного языка и храмового преобразования (упразднение иконостаса), которые не только представляются в либеральной среде насущными и первостепенными, но и постепенно приобретают некий символический характер, - стоит, по сути, все тот же интеллигентский инстинкт утопического общественного переустройства и, в частности, ни много ни мало, создания новой религии.
Новое - сдвинутое - церковное время, новое храмовое пространство и новый богослужебный язык призваны разорить церковный космос и создать ту систему координат, в которой либеральное сознание стремится утвердить свою новую религию, новую Церковь: изменение церковного языкового кода неизбежно влечет за собой и изменение ментальности.
Это лишний раз подтверждает верность интуиции Бердяева, сформулированной на страницах "Вех": рациональные утопические интересы "кружковой" интеллигенции неизменно превалируют в ней над духом истины и творчества.
Меж тем именно эта часть интеллигенции пытается облагообразить свой реформаторский зуд призывами к творчеству. Именно здесь набирают силу все накопленные в ее цитатниках изречения, несущие на себе печать Серебряного века, и идут в ход все догматизированные ею мифы о творчестве, которому в виде уже готовых клише противопоставляется образ Православной Церкви, с грубейшими искажениями начертанный в интеллигентском сознании русским религиозным ренессансом и воспринятый им на веру.
При этом нельзя не заметить, что Православие в современной России постепенно меняет социальный ареал: прошли времена, когда оно искусственно оттеснялось в социальные низы. Православие сделалось религией городской по преимуществу, религией не только простецов, но и людей образованных - тех, кого столь громоздко называют деятелями культуры.
В связи с этим встает вопрос о современной христианской культуре: возможна ли она вообще в постхристанском постмодернистском обществе? Будет ли она продолжением русской духовной и дворянской культуры ХIХ века или примет какие-то иные формы и очертания?..
В любом случае ее судьба зависит ныне от того, смогут ли ее потенциальные творцы и адепты, приходящие ко Христу, отказаться от своих интеллигентских мифов и комплексов, от своего либерального догматизма, несовместимого с духом Церкви, ради преображения своего сознания, времени, мира, жизни.
Ибо, как сказано, никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, ибо вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже. Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое (Мф. 9, 16-17).
Православие и творчество
Способность к творчеству как богоподобие
Православие богословски оправдывает творчество трояким образом: исповедуя Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым, признавая в человеке образ и подобие Божие, утверждая догмат иконопочитания.
В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1, 1). В греческом тексте здесь стоит глагол pоiео. Он означает не только "творить, создавать", но и "сочинять, изображать". Для Творца, Создателя и поэта, сочинителя, автора в греческом языке существует одно и то же слово. Творец неба и земли из Символа веры звучит, как "Поэт неба и земли".
Ветхозаветные и святоотеческие тексты называют нашего Творца "Художником". Преподобный Иоанн Дамаскин (VIII в.) говорит о Нем так: "Все наполнилось света и сияния, потому что Сам Художник всего и Господь пришел из Отеческих недр, не отойдя от престола" [110] .
В вопросе об образе и подобии Божием, по которым был сотворен человек (И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, [и] по подобию Нашему... И сотворил Бог человека по образу Своему... - Быт. 1, 26-27), многие святые отцы склонялись к тому, что образ Божий есть трихотомичный состав человека, в силу чего человек представляет собой образ Святой Троицы. Кроме того, он "почтен разумом, украшен способностью выбора, сияет свободой воли, имеет рассудок, не рабствующий желаниям, и имеет господствующее положение" [111] . Богоподобие же, как утверждают некоторые из Отцов, состоит в способности человека к творчеству. Богоподобный человек и есть художник, творец.
"Бог, создавший естество человеческое, даровал ему бытие, совокупное с волей, и сочетал с этой волей творческую способность осуществлять надлежащее", - пишет преподобный Максим Исповедник [112] .
Преподобный Иоанн Дамаскин считает признаком богоподобия достоинство ума и души - "неуловимое, невидимое, бессмертное, свободное, господственное, производящее и творческое" [113] .
Епископ Василий Селевкийский свидетельствует, что человек есть "одушевленный образ Создателя, и удивительно достоинство этого новосозданного образа... Человек есть художественное произведение, премудро и любовно обработанное Творцом". Богоподобие он усматривает в его способности творить, "строить дома, корабли, ложа, столы, и, забавляясь творением, руками подражать Создателю" [114] .
Сходные мысли высказывает и святитель Фотий, патриарх Константинопольский (IX в.): "Человеческое тело, как и душа, суть художественные изделия Его человеколюбивого и благодетельного Промышления", богоподобие же его заключается в способности воспроизводить и творить, то есть в творческой способности человека. "Можно найти в человеке и другие подражания Божественному Первообразу, а именно: и человек, по подражанию сотворившего его Бога, созидает дом и стены, города и гавани, небесные изображения и картины солнца, луны, звезд, людей и животных. И хотя разница в созидании и неизреченна, но, тем не менее, созидающий человек в какой-то мере подражает своему Творцу, как и изображение своему Первообразу..." [115]
Преподобный Анастасий Синаит (VI в.) особо отмечает отличие человека перед всей тварью, состоящее в том, что Бог "создал его Своими руками". Один из смыслов выражения "по подобию" он видит опять-таки в творческой способности человека: человек - творец, демиург по образу Бога, Творца и Демиурга. Человек порождает человека, он строит дома, города, сажает деревья, производит искусства, слова, науки [116] .
Немезий Ефесский также отмечает тот особый дар, который дан Создателем человеку: дар, приближающий его к Творцу, дар творчества. "Только человеку принадлежит познание наук, искусств и их приложения. Потому только человек и называется животным разумным, смертным и способным к науке. Животным, так как он существо одушевленное, чувственное и этим, собственно, и определяется животное, разумное, чтобы его отличать от неразумных, бессловесных; смертным, чтобы его отличать от других разумных, но бессмертных существ; способным к науке, т. к. через изучение мы познаем искусства и науки... Поистине мы имеем природное расположение к познанию и науке, но только трудом мы их приобретаем" [117] .
Примечательно, что здесь он воцерковляет мысль языческих философов Секста Эмпирика (III в.) и Аристотеля (IV в. до Р. Х.): "Человек есть животное разумное, смертное и способное к восприятию знания". По сути, в его христианской антропологии содержится оправдание и творчества и культуры: "Человек - существо, которое Бог признал достойным такого промышления, ради которого даже Бог сделался человеком, который бежит от смерти и тянется к бессмертию, который создан по образу и подобию Божию, чтобы царствовать на небе, который живет со Христом, который есть чадо Божие, которому принадлежит всякое начало и власть. Можно ли перечислить все его превосходства? Он пересекает море, он проникает в небо своею мыслью, он постигает движение, расстояния и величие небесных светил, он наслаждается всеми благами земли и морей, он покоряет диких животных и морских чудовищ, он распространяет всякую науку, всякое искусство и ремесло. При помощи письмен он общается с кем угодно, несмотря на расстояние, и тело ему не мешает, он предсказывает будущее. Над всем он начальствует, всем управляет, всем наслаждается, он общается с Богом и ангелами, он повелевает всей твари, подчиняет демонов, исследует природу вещей, мыслит о Боге, становится обителью и храмом Бога, и во все это он входит через добродетели и благочестие. Зная, таким образом, наше благородство и небесное происхождение, не посрамим нашей природы" [118] .
