Кристофер Хитченс - Бог не любовь: Как религия все отравляет.
Воистину, никто не знает. Еще задолго до того, как я прочитал Эрмана, у меня имелись кое-какие вопросы. Если Новый Завет продолжает дело Моисея, зачем подрывать кровожадные законы Пятикнижия? Пусть око за око, зуб за зуб и истребление ведьм — это варварство и глупость, но если право вершить суд имеют только те, кто без греха, как несовершенное общество вообще может наказывать преступников? Нам всем бы пришлось лицемерить. И по какому праву Иисус «простил» грешницу? Резонно предположить, что где-то в городе рвала и метала как минимум одна обманутая жена или негодовал обманутый муж. Неужели христианство проповедует половую распущенность? Если так, то до сих пор его понимали очень неправильно. А что писалось перстом на земле? Опять же, никто не знает. Кроме того, в тексте говорится, что после того, как фарисеи растаяли вместе с толпой (надо понимать, от стыда), кроме Иисуса и женщины никого не осталось. Кто, в таком случае, пересказывает нам его слова? Впрочем, несмотря на все это, история казалась мне не лишенной прелести.
Профессор Эрман идет дальше. Он задает не менее очевидные вопросы. Если женщина «взята в прелюбодеянии», т.е. на месте преступления, где ее партнер? Моисеев закон, данный в книге Левита, недвусмысленно требует казни для обоих. В какой-то момент я понял, в чем секрет очарования этой сцены: в дрожащей фигурке девушки, увидевшей приветливое лицо после злобной брани и цепких лап сексуально озабоченных фанатиков. Что же до писания на земле, то Эрман приводит древнюю легенду, согласно которой Иисус выводил в пыли известные прегрешения присутствующих, от чего они краснели, мялись и поспешно удалялись восвояси. Мне по душе эта версия, хоть она и предполагает степень мирского любопытства к чужим любовным похождения (а также предвидения), вызывающую дополнительные вопросы.
Надо всем этим довлеет шокирующее признание Эрмана:
Этот эпизод отсутствует в самых ранних и лучших списках Евангелия от Иоанна. Его стиль сильно отличается от остального текста Евангелия (включая окружающие эпизоды). Он содержит значительное число слов и выражений, которые больше нигде в этом Евангелии не встречаются. Вывод может быть только один: этого отрывка не было в первоначальном тексте.
Мой источник и на этот раз дает «показания против самого себя»: иными словами, это свидетельство человека, начавшего свои научные и интеллектуальные изыскания вовсе не для того, чтобы поставить под сомнение Священное Писание. Адвокаты целостности, достоверности и «боговдохновенности» Библии уже давно проиграли дело, и новые исследования лишь разносят в пух и прах последние ошметки их аргументации, а стало быть, не стоит рассчитывать на библейское «откровение». Пусть защитники религии всецело полагаются на веру, и пусть им хватит смелости признаться в этом.
Глава девятая
Коран — плагиат иудейских и христианских мифов
Наш анализ показал, что дела и «изречения» Моисея, Авраама и Иисуса дошли до нас из крайне ненадежных источников и полны противоречий, а нередко и безнравственны. На очереди откровение, которое многие считают последним: Коран («чтение вслух») пророка Мухаммеда. И здесь действует ангел (или архангел) Гавриил, диктующий суры (стихи) малообразованному или вовсе не образованному человеку. И здесь есть история о всемирном потопе и запрет на идолопоклонство. И здесь первое откровение получают евреи, и они же первыми отвергают его. Наконец, и у этого текста имеется обширное приложение из сомнительных преданий о поступках и изречениях Пророка, на этот раз известное как «хадисы».
Ислам — одновременно и наиболее и наименее интересная из монотеистических религий. Он собран по кусочкам из своих примитивных иудео-христианских предшественников. Следовательно, любые аргументы против них — аргументы и против ислама. Его основополагающий текст повествует о таком же поразительно мелком мирке с его чрезвычайно занудными местечковыми склоками. Ни один из первоначальных источников невозможно сличить с древнееврейскими, греческими или латинскими текстами. Почти все основано на устной традиции, и все записано по-арабски. Более того, многие авторитеты полагают, что Коран можно читать только на этом языке, изобилующем идиоматическими вариациями и диалектами. Напрашивается абсурдный и потенциально опасный вывод о том, что бог не владел другими языками.
Передо мной лежит чрезвычайно елейная книга под названием «Знакомство с Мухаммедом», написанная двумя британскими мусульманами в надежде продемонстрировать Западу приветливое лицо ислама. При всем подобострастии и тщательном отборе материала, даже они настаивают на том, что
«поскольку Коран есть буквальное Слово Божье, он является Кораном только в оригинальном тексте, открытом Пророку. Никакой перевод не может быть Кораном — той неповторимой симфонией, „чей звук доводит до слез мужчин и женщин“. Любой перевод — всего лишь попытка дать самое общее представление о значении слов Корана. Поэтому все мусульмане, на каком бы языке они ни говорили, всегда декламируют Коран в арабском оригинале».
Затем авторы книги крайне нелестно отзываются о переводе Н. Давуда, опубликованном издательством Penguin. Меня это, конечно, радует, поскольку я всегда использовал перевод Пиктолла, но отнюдь не убеждает, что я не смог бы обратиться в веру, не выучив другой язык. Тем более, и на моей собственной родине найдется прекрасная поэтическая традиция, которая мне, увы, не доступна, поскольку я никогда не овладею восхитительным гэльским языком. Даже если бог араб или был арабом (предположение небезопасное), каким образом он рассчитывал «открыться» через неграмотного человека, в принципе неспособного передать его слова в неизмененном (не говоря уже о неизменяемом) виде?
Это обстоятельство важнее, чем может показаться. Благовещение в Коране, адресованное существу предельной простоты и невежества, имеет для мусульман примерно такую же ценность, как «немощнейший сосуд» девы Марии — для христиан. Кроме того, оно обладает теми же полезными свойствами: его невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Из того, что Мария говорила по-арамейски, а Мухаммед — по-арабски, можно, пожалуй, заключить, что бог все-таки многоязычен и может говорить на любом языке. (В обоих случаях он предпочел использовать в качестве носителя благовестий архангела Гавриила.) Показательно, однако, что все религии стойко противились любым попыткам перевести их священные тексты на язык, «удобопонятный народу», выражаясь языком молитвенника Кранмера. Не было бы никакой протестантской Реформации, если бы долгая борьба за перевод Библии на «вульгарные наречия» не увенчалась успехом и не нарушила монополию священников. За попытки перевести Библию преследовали и сжигали таких набожных людей, как Уиклиф, Ковердейл и Тиндейл. Католическая церковь так и не оправилась от утраты таинственной латинской мессы, да и основные протестантские церкви много потеряли, переложив свои Библии на более обиходный язык. Некоторые иудейские мистики по-прежнему признают только древнееврейский оригинал и играют в каббалистические ребусы с текстом (включая пробелы), но и большинство евреев уже отказалось от якобы неизменных ритуалов древности. Чары священства разрушены. Только в исламе до сих пор не было реформации, и по сей день любые переводы Корана на местные языки обязательно печатаются с параллельным арабским текстом. Это должно вызвать подозрения и у последнего тугодума.
Исламские завоевания, поражающие своим размахом, скоростью и решительностью, могут навести на мысль, что в этих арабских заклинаниях что-то есть. Но если вы принимаете эту дешевую мирскую победу за доказательство, вы должны принять и утопавшее в чужой крови племя Иисуса Навина, и христианских крестоносцев и конкистадоров. Есть и другое возражение. Все религии стараются либо заткнуть рот сомневающимся, либо расправиться с ними (я склонен думать, что эта хроническая тенденция свидетельствует не о силе, а о слабости религии). Однако ни иудаизм, ни христианство уже давно не прибегают к пыткам и цензуре открыто. Ислам же не только начал с того, что приговорил всех сомневающихся к адскому пламени, но до сих пор оставляет за собой право выносить такие приговоры во всех своих владениях, и до сих пор учит, что эти владения можно и должно расширять огнем и мечом. На протяжении всей истории ислама любая попытка поставить под вопрос или хотя бы проанализировать его догмы влекла за собой немедленные и жесточайшие репрессии. Уже из одного этого можно заключить, что под внешним единством и самонадеянностью ислама кроются глубокие и, вероятно, оправданные сомнения. Стоит ли добавлять, что кровавые распри всегда бушевали и между различными течениями самого ислама, выливаясь в строго внутриисламские обвинения в ереси и богохульстве, а также в чудовищное насилие.
